| Он Сам – и есть первый Колос, принесенный в чистую жертву Богу. Он Сам – первый Плод будущего урожая. Во времена неолита человечество узнало тайну зерна – оно, падая в землю, умирает, для того чтобы принести много плода. Эта неясная надежда питала дух человечества миллионы лет – ее размытые, точно отраженные в тусклом зеркале, образы можно встретить и в Элевсинских мистериях, и в захоронениях древности. Все жили этой неясной, порой искаженной надеждой, – до того как Мария понесла под сердцем Плод чрева Своего. Ее Первенец – не только Жертва, которая делала осмысленными все жертвы Закона Моисеева. Ее Первенец – не только искупитель первенцев Израилевых. Он еще и Первенец из мертвых (Кол.1:18), «Начаток» – первый колос и первый плод урожая грядущей жатвы, того Дня, когда «будет Бог во всем». Он – такой, каким надлежит быть человеку. «Се, Человек!» – сказал Пилат, и споры о том, что он имел в виду, не утихают в среде библеистов до сих пор. Но он оказался прав, сам не зная этого – а жена его, Клавдия Прокула, недаром видела вещие сны (Мф.27:19). Иисус Христос – Настоящий Человек. Крестная высота подняла Его над землей для того, чтобы Он мог преломленным хлебом накормить не пять тысяч, а тысячи тысяч и тьмы тем. Он – первый Колос, вырвавшийся из тьмы и мрака земли, куда сходят все, и откуда еще никто не возвращался. Но Он – вернулся. Не изуродованным, не имеющим ни вида, ни величия Иисусом из Назарета, «Мужем скорбей», а сияющим и прекрасным Христом. И мы не знаем, какими мы должны быть по замыслу Его – знаем, что подобными Ему будем. «Рекл еси другом, Христе: Аз глаголю: питие новое во Царствии Моем пити имам, якоже бо Бог с вами боги буду». (Канон Великого Четверга). И взирает Мать Его на сжатое поле – жатва закончена. Тот, кто от чрева Её пришел, пострадал и вознесся на Крест, и прославился, и умер, как зерно пшеничное, и был погребен – воссиял из мертвых. И Она ведает – какой Христос, такие и Христовы. Как это далеко от патриархальной беседы царя-сына и царицы-матери, печалующейся о судьбе страдальцев. Народное благочестие сложило такой рассказ: «Посмотри, Мать Моя, разве достойны они быть спасенными? Они же свиньи!» – говорит в этом рассказе Сын Божий. А Мать отвечает Ему со всей находчивостью бесправной, но уважаемой женщины: «Да, свиньи, но Мои. Со Мной они и будут!» |
| Об этой подробности мы поговорим чуть ниже, сейчас необходимо ответить на второй, обозначенный нами вопрос об отношении к апостолом. Кодрат определяется как христианский деятель, вместе с целой плеядой других церковных служителей «пришедший на смену», а если переводить точнее (чтобы прояснить слишком общую фразеологию приведенного перевода) – «ставшие первые по очереди после апостолов в плане преемства» . Евсевий, судя по всему (особенно, если не считать простым сравнением упоминание о дочерях апостола Филиппа ) считал его очевидцем кого-то из апостолов, подобно тому, как «собеседником апостолов» был Поликарп, епископ общины города Смирны . Но при этом все же остается неясным, был ли таки Кодрат лично знаком с кем-то из апостолов и вообще с кем-то из авторитетных христианских деятелей первого поколения, как, кстати, остается неизвестным это у Евсевия и относительно, к примеру, Игнатия Богоносца, - неявным в том смысле, что никаких точных сведений Кесарийский епископ на этот счет не приводит. И хотя еще в одном месте своей «Истории» Евсевий ставит Кодрата в ряд с такими известными из новозаветных книг пророков, как Агав, Иуда, Сила, однако учитывая ту связь, в которую Кодрат поставлен с первыми монтанистическими пророчицами, приходится констатировать хронологическую неопределенность сведений Кесарийского епископа об обсуждаемо нами деятеле раннего христианства . Наиболее четким (хотя и не бесспорным по датировке) свидетельством о Кодрате являются показания «Хроники» Евсевия Кесарийского . Здесь Евсевий пишет о том, что в период пребывания императора Адриана в Афинах (20-е годы II столетия), где он принимал посвящение в Элевсинские мистерии «Кодрат, слушатель апостолов, и Аристид, афинский философ, сведущий в наших (то есть христианских – П.Л. ) догматах, ходатайствуя передали апологии Адриану» . Далее в тексте с этим событием представления апологий связывается факт письменного сообщения одного из правителей провинции то ли Асии, то Каппадокии Серения (Грания ), в котором чиновник ставил императору на вид, что «несправедливо проливать кровь неповинных людей и преследовать в судебном порядке тех, кто не совершив преступления, должен страдать за одно только имя и учение» . |
| Невозможно не заметить, что Достоевский думает о своих задачах в браке в терминах отчасти, так сказать, садоводческих и земледельческих, словно соотнося вручение ему Богом жены с вручением Адаму земли, на которой он был призван стать хозяином и работником. Адам, как известно, " бесхарактерными и сбытыми с толку вещами " (эти определения Достоевского очень годятся для описания грехопадения) довел дело до того, что земля была проклята за него и должна была порождать терние и волчцы. Эта перспектива начинает как кошмар маячить и перед Достоевским. В сущности, он понимает, что вместо того, чтобы представить Богу вверенную ему душу возделанной, " развитой, направленной, сохраненной, спасенной " , он может сбить ее с пути, умыкнуть у Господа, " сбить с толку " ... Один из самых навязчивых - и одновременно незаметных на первый взгляд - мотивов в романе " Братья Карамазовы " - мотив умыкания невесты. Характерно, что все и начинается с того, что Федор Павлович Карамазов оба раза женится увозом, и это в романе подчеркнуто, причем каждый раз невеста не имеет представления, кто такой ее жених и что ее ожидает. Обе свадьбы Федора Павловича - это ошибка невесты, в результате которой она попадает в сущий ад. Неоднократно писали об инфернальных коннотациях Мокрого, куда тоже умыкают невесту - Грушеньку. Адские муки переживает Катя, стремящаяся остаться верной бросившему ее жениху и отказывающая тому, кто в нее влюблен. Адские муки выпадают на долю Лизы, чье воображение соблазнено Иваном. В романном мире с мотивом увоза оказывается тесно сопряжен мотив ошибки невесты, не узнавшей истинного любимого. Наиболее очевиден этот мотив, конечно, в случае с Грушенькой, уезжающей от Мити в Мокрое к " первому, бесспорному " только для того, чтобы понять, что любит-то она одного лишь Митю. Этот мотив умыкания невесты заявлен в романе со ссылкой на одно из своих древнейших воплощений: Элевсинские мистерии, присутствующие в тексте непосредственно - отрывком из стихотворения Шиллера " Элевзинский праздник " . Начало всех событий в лежащем в основе мистерий мифе - это похищение Коры (Персефоны, Прозерпины) Аидом - увоз, умыкание невесты, которая исчезает с земли и поселяется в Аиде (аду). Характерно, что Аид - это название и места, и его владыки, что соотносится с одной из центральных идей романа - ад делают адом те, кто там обитает. |
| «Астрологический прогноз», а может — «Новости гаруспика» или «Что предвещают внутренности жертвы?» В разделе «Мистика», например, — новости о личной жизни жрецов Элевсинских мистерий. Конечно, «Погода». Рим, как улей пчёлами, был наполнен лентяями и проходимцами, а погодой интересуются больше всего крестьяне и мореплаватели, но тем не менее, погода интересовала всех, как и сейчас. Почему — неизвестно. Там ещё могла быть информация о налогах, о казнях преступников. Некоторые «номера» могли исключительно посвящаться императорскому эдикту. Но в это же самое время корабль с пленным Павлом, требующим суда у кесаря, мог подплывать к ближайшей гавани, и газеты об этом молчали. Они молчали и о Петре, который ходил где-то рядом при свете солнца, а ночью не имел недостатка в пастве, жадно ловившей его сладкие и страшные рассказы о Спасителе. Газеты могли заговорить о них позже — когда воздух уже насытился слухами, когда людей, при встрече рисующих на песке рыбку, можно было встретить в каждом втором доме. Да и тогда письменные сведения не могли быть подробны. Толпа не философствует. Толпа жадным ртом хватает воздух, а жадные руки протягивает к дармовому куску. Только такую же информацию она и признаёт: горячую, как воздух стадиона, и заходящую внутрь, как бесплатный хлеб. Поэтому о Петре и Павле не могли писать газеты Рима. Поэтому впоследствии, улыбаясь, говорили и мы: «В „Известиях“ нет правды, а в „Правде“ нет известий». Поэтому эпоха всеобщей информированности есть эпоха жонглирования мозгами и таких масштабных обманов, которые невозможно уже никогда ни вскрыть, ни опровергнуть полностью человеческими усилиями. Рим — это не просто точка на карте или затянувшаяся историческая мизансцена. Рим — это нечто большее. В том числе в плане информации. Среди сотен газетных наименований, среди гор ежедневной пахнущей краской макулатуры мы и сегодня найдём информацию о дорогих гетерах и любимом императорском миме, о победе Западных легионов и бунте рабов на каменоломнях юга. Мы прочтём о том, что в квартирах будет темнее обычного, поскольку оливы подорожали, и масла будет хватать в пищу, но для заправки ламп его уже не хватит. Прочтём о новинках моды, и особенно фасон модной туники будут обсуждать те, у кого срам едва прикрыт тряпкой. |
| К историческому обвинению христианства в искажении природы философии П. Адо прибегает неоднократно на протяжении многих лет своей научной активности, отразив его во многих своих публикациях. По мнению П. Адо, христианство присвоило себе завоевания античной философии, в частности, единство философского дискурса и практики, но свело философский образ жизни к практикам монашеской аскезы, выделив самостоятельное место для философского дискурса в качестве подсобной деятельности служанки теологии. П. Адо в этой своей излюбленной концепции недолжного обращения христианства с античной философией представляет не вполне убедительную и даже тенденциозную аргументацию. Можно привести весомые возражения против такого схематичного рисунка перипетий философской мысли в христианской традиции, в частности, указав на то, что рефлексивный дискурс в христианстве развивался хотя и под влиянием античной философии, но внутренне совершенно самостоятельно. Однако в действительности главный упрек П. Адо христианским богословам, по всей видимости, заключается в том, что средневековое христианство плохо справилось со своей всемирно-исторической задачей сохранения традиций античной философии и передачи их властителям мысли Нового времени. Впрочем, закономерный вопрос в этом ли заключалась миссия средневекового христианства или в чем-то совсем ином? П. Адо перед собой не ставит. Представления П. Адо о диалектическом и педагогическом характере античной философии имеют разные материальные подтверждения. Среди прочего он подробно изучает образовательные стратегии античности, начиная с Сократа и заканчивая поздними платониками . В разное время преобладали разные схемы, удовлетворявшие по сути дела неизменной задаче философии: служить интеллектуальному совершенствованию и способствовать духовному восхождению. По большому счету можно говорить о трех наиболее общих схемах: а) классификация наук по Аристотелю: науки теоретические – практические – поэтические; б) в эпоху эллинизма стоики и эпикурейцы предложили схему: логика – физика – этика (порой последняя пара менялась местами) ; в) позднее средние платоники, возможно, под некоторым влиянием элевсинских мистерий, предложили схему: этика – физика – эпоптика (от. греч. ποπτικς – созерцательный, у Платона τ τλεα κα ποπτικ – высшая ступень созерцания, см. Пир 210 а). |
| Вероятно, именно в Афинах прошли детство и юность Климента и здесь он получил первоначальное образование. Почти нет сомнений в том, что прежде сам Климент, как и его родители, был язычником. На данный факт он сам весьма прозрачно намекает в своем сочинении «Педагог» (I, 1, 1), где говорит, что благодаря Богу Слову «мы, отрекаясь от ветхих мнений, молодеем для спасения ( τς παλαις πομνμενοι δξας πρς σωτηραν νεζομεν) " 196 . Можно предположить, что с юных лет Клименту были присущи жажда истины, поиски подлинной мудрости и религиозная пытливость 197 . Как предполагает Г. Барди, точные детали, сообщаемые Климентом относительно элевсинских мистерий и их специфичной терминологии, позволяют думать, что в молодые годы Климент был посвящен в эти мистерии 198 . Такая пытливость молодого искателя истины заставила его много путешествовать и обращаться к различным учителям, о чем свидетельствуют его собственные слова в приведенной выше выдержке из «Стромат». Поскольку имен своих наставников (за исключением Пантена) он, как говорилось, не называет, то относительно них остается только строить догадки. Из наиболее вероятных первое имя, приходящее на ум, есть имя Афинагора. Не случайно поэтому А. И. Сагарда с большой долей уверенности говорит, что Афинагор «был одним из учителей Климента, и именно первым из них» 199 . Вторым, возможно, являлся Татиан , с произведениями которого Климент был хорошо знаком 200 . Однако здесь мы не выходим за рамки чистых предположений. Лишь о Пантене можно сказать с точностью, что он стал главным и любимым учителем молодого «любомудра» (здесь опять напрашивается аналогия с Аммонием Сакком и Плотином). С «сицилийской пчелой» Климент познакомился около 180 года, и с этого момента Александрия стала как бы второй родиной его. Примерно с 190 года Климент становится помощником (ассистентом) Пантена в преподавании, а после смерти своего учителя (видимо, незадолго до 200 года) возглавляет Александрийскую школу. Блж. Иероним (О знам. мужах, 38) сообщает об этом так: «Климент, пресвитер Александрийской церкви, ученик Пантена... |
| 40 Землёй «плодородного (благодатного) полумесяца» (Fertile Crescent) принято называть регион Ближнего Востока. Термин был введён американским археологом Дж. Г. Брэстедом в 1906 г. 41 По мысли М. Элиаде, «кровавые жертвоприношения, которые практиковались как земледельцами, так и скотоводами, в конечном счёте воспроизводят убийство дичи охотником». (Элиаде М. История веры и религиозных идей: в 3 т. Т. 1. М.: Академический проект, 2009. С. 50.) 42 В частности, в мистериях Древней Греции, посвящённых Дионису (см. гл. XVII. Элевсинские и Дионисийские мистерии). 43 Интересен с этой точки зрения тот факт, что колумбийские десана, добывающие бóльшую часть своего пропитания земледелием и рыболовством, также именуют себя охотниками. (См.: Reichel-Dolmatoff G. Desana: Simbolismo de los Indios Tukano del Vaupes. Bogota, 1968.) 45 В свою очередь это послужило появлению новых социальных особенностей древнего человека (матриархат; матрилокальность, когда мужчина должен был переходить в дом жены). 46 Оно же становится центром мироздания и связующим элементом разных уровней бытия. Подробнее о мировом древе см. гл. IV. Шаманизм. 47 Мифы, подобные мифу о Хаинувеле, свидетельствуют о том, что клубни как ключевой вид пищи появились из тела божества, принесённого в жертву. Повторение этого жертвоприношения в ритуальном контексте позволяло участникам церемонии повторить изначальный акт установления практики употребления клубней в пищу. Воспроизведя божественное действие, они уподоблялись богам и приобщались к божественной силе. 49 Вместе с тем справедливости ради стоит отметить, что не все современные исследователи (например, тот же Иэн Ходдер, Линн Мескел, Кэролин Накамура) разделяют мнение, высказанное в своё время Дж. Меллартом, о том, что найденные в Чатал-Хююке статуэтки женщин действительно можно интерпретировать как символ женской сакральности, женское божество, главным свойством которого является способность к порождению новой жизни, указывая, в частности, на то, что большинство из них изображают дам весьма почтенного возраста с оплывшей фигурой. По мнению учёных, находки могут быть истолкованы как «визуальная метафора» изобилия, долголетия и жизненного опыта. (Подробнее см. Nakamura Carolyn, Meskell Lynn. Articulate bodies: forms and figures at Çatalhöyük//Archeological methods and theory (2009). Р. 205–230.) |
| А что до того, что женщины участвуют в непристойных, как думает Пенфей, «оргиях ликующего бога» 624 , деля ложе с мужчинами, то тут Тиресий замечает: Конечно, женщин скромности учить Не Диониса дело: это дар Самой природы. Чистая душою И в Вакховой не развратится пляске 625 . В ответ на это Пенфей обещает поймать чародея – «лидийца женственного», что смутил народ, и предать злой смерти в назидание всем жителям города. Пенфей отправил слуг на гору, где проходили оргии, и через некоторое время те приводят пленного и связанного Диониса, причём, как говорят они, Вакх не сопротивлялся, напротив, дал связать себя добровольно и при этом молча улыбался. В то же время, как случилось это, пленницы, которых держал Пенфей в темнице, освободились чудесным образом от уз и сбежали. Пенфей расспрашивает пленного чародея о том, откуда он и зачем пришёл в Фивы, на что пришлец отвечает, что он из Лидии и его послал Дионис, чтобы обучить людей своим таинствам. Пенфей не верит чужестранцу, требует рассказать подробно о таинствах, но Дионис непреклонен. Тогда Пенфей переходит к угрозам, приказывая страже посадить его в заточение. Дионис предупреждает неразумного царя о возмездии бога за поношение и дурное отношение к его посланнику. Но стражники уводят его в темницу. Оттуда Вакх призывает своих почитательниц – вакханок, которые с радостью откликаются на его зов, затем повелевает земле сотрястись и разрушить дворец Пенфея, а молнии, что оставила след на могиле Семелы, – испепелить покои фиванского царя. Пенфей в ярости прибегает к горе и с удивлением обнаруживает там освободившегося узника. Вскоре к правителю приходит вестник, который описывает увиденные им вакханалии. Вопреки домыслам Пенфея там царит безмятежность и мир. Вакханки славят Вакха, им вторят все животные, земля, деревья и травы. Звери их не трогают, а напротив, очень нежны с людьми. Дионис творит чудеса, посылая своим менадам ( μαινδες – букв. «безумствующие») источники вод, молока и мёда. Когда же мужчины вздумали украсть одну из них, вакханки закричали и устремились вслед за нападающими, растерзали их скот голыми руками. По пути они несли везде разрушение, но дротики местных жителей, направляемые ими в вакханок, ни причинили им ни малейшего вреда. «Менадам тут не смертный помогал», – заключает вестник и обращается к царю Пенфею: |
| О господин, кто б ни был этот бог, Но он – велик; прими его в наш город! Не знаю, так ли, только я слыхал, Что это он, на утешенье горю, Дал людям виноград, – а без вина Какая уж любовь, какая радость! 626 Но, даже услышав такое свидетельство, Пенфей не меняет своего отношения к богу Дионису и приказывает своим людям идти в поход против менад. Вакх отговаривает Пенфея от данной затеи, предлагая привести его к вакханкам открыто, переодев его при этом в женские одежды: «Нельзя иначе – мужа там убьют» 627 . Но в этом скрывается ловушка и месть Диониса непочтительному и гордому царю. Как только его разоблачат менады – тотчас же растерзают. Когда Пенфей переодевается в женщину, он чудесным образом начинает видеть чужестранца с бычьими рогами (как мы помним, именно этот образ принял Дионис, спасаясь от титанов, потому именно бык считается символом этого бога). Когда они дошли до леса, Пенфей попросил чародея поместить его на верхушку ели, чтобы лучше видеть вакханок. Дионис выполнил его просьбу. Но сидящего на ели переодетого царя заметили менады, принялись трясти ель, так что Пенфей упал оттуда. Тщетно молил он о пощаде свою мать Агаву, которая была там же среди вакханок, – она не в силах была рассуждать, поскольку вся находилась во власти бога. Царя разорвали на части, а его мать насадила его голову на свой тирс – деревянный жезл. Находясь в вакхическом восторге, она думает, что поймала льва, и гордится своей победой. Желая получить одобрение жителей, Агава направляется в Фивы, где встречает своего отца Кадма, несущего останки Пенфея. Когда же она пришла в себя, то со скорбью увидела, что убила родного сына. То была жестокая месть Диониса всему городу за проявленное к нему непочтение. В заключение Дионис является скорбящему Кадму и предсказывает ему, что он поведёт варварское войско на Элладу, одержит много побед, а в конце боги поселят его на острове блаженных. Итак, из текста Еврипида видно, что в культе участвуют исключительно женщины, так как менады литургически воплощают мать Диониса – Семелу. Соединяясь затем с мужем, женщина приобщает его к божественности, достигнутой участием в вакханалиях. |
| Дионис яростно борется за свою жизнь: затем он превращается в змея, стремясь обвить шею титанов и ужалить их, после принимает вид тигра. Наконец превращается в быка, разя титанов рогами. Так бился Дионис, пока грозный, повелевающий голос Геры не поставил его на колени. И тут же убийцы «в куски истерзали ножом быколикого бога» 617 и съели Кронида. Зевс, узнав о поступке титанов, в гневе их испепеляет и начинает метать гром и молнии, пока наконец не смягчается над иссушенной и печальной Геей-землёй и не орошает всё обильным дождём. По некоторым сведениям, сердце Диониса удаётся сохранить Рее – матери Зевса (по другим источникам – Афине или Гермесу), и Зевс проглатывает его, а затем даёт своему сыну новое рождение через Семелу 618 . Таким образом, в орфических мифах Дионис предстаёт перед нами как « трижды рождённый бог ». Эта версия мифа получила название мифа о Дионисе-Загрее и относится ещё к циклу мифов о Критском Зевсе и его детях. На вопрос «почему Диониса называли Загреем?» сложно ответить однозначно и точно. Имя «Загрей» (греч. Ζαγρες ), по всей видимости, происходит от глагола ζωγρω , который имеет в греческом языке несколько значений: – «брать живьём», «захватывать в плен» (в Евангелии именно с этим значением использовался данный глагол в словосочетании: νθρπους ζωγρν , то есть буквально «человеков ловящий» (см. Лк.5:10 ); – «давать пощаду», «даровать жизнь»; – «возвращать к жизни», «оживлять». Любопытно, что к Дионису в той или иной степени вполне применимы все три значения. Дионис – человек и бог в одном лице – способен вселяться в человека, как бы «улавливать» его, захватывать в мистический плен. Входя в человека, «обоживая» его, Дионис оживляет его для новой жизни. Способность к этому – эксклюзивное, атрибутивное свойство Диониса. Состояние человека, переживающего вхождение в него Диониса, описывается как экстаз (греч. κστασις – «отход в сторону»; «исступление», «восторг»). Коллективное вхождение в дионисийский экстаз, облеченное в литургические формы и способы достижения «обожения», называлось вакханалией , то есть празднеством в честь бога Вакха (Диониса). §7 Культ Диониса. Вакханалии |
|
|
