| – пост, – ритуалы очищений, – жертвоприношения. Во время подготовки к участию в таинствах мистам предписывалось соблюдать пост, избегая употребления курицы, рыбы, бобов и яблок. Последние два продукта имели отношение к культу мёртвых, потому и попали под запрет. Очищение состояло в омовении в морских водах (и последующем омовении жертвенной кровью). Воздержание было нормой во весь период празднеств и предполагало не только пищевые границы, но и прочие телесные ограничения. Жертвоприношения имели личностный характер и были различными в зависимости от нравственного состояния приносящего. Ординарным было приношение поросёнка, для почитавших себя грешниками – ягнёнка, для преступников – телёнка. Великие мистерии также совершались раз в год в месяц боэдромион (сентябрь – октябрь) и продолжались девять дней, подобно тому как Деметра странствовала по земле в поисках дочери девять дней. Условием участия в них было знание греческого языка и «чистые руки», то есть непричастность к убийству кого бы то ни было. Состав известных нам публичных действий выглядит следующим образом. Мистерии начинались с ритуалов в афинском Элевсинионе над Агорой, куда накануне из Элевсина доставлялись священные предметы. Во время совершения мистерий иерофант облачался в пурпурные одежды и надевал на голову миртовый венок. Всё это имело символическое значение и указывало на то, что культ непосредственным образом связан с загробной жизнью: пурпурный цвет нередко ассоциировался со смертью (недаром у Гомера «пурпурный» ( πορφρεος ) – частый эпитет смерти) 590 , миртовые же рощи, согласно древнегреческим народным представлениям, были благословенным обиталищем душ умерших 591 . Итак, начало мистерий ознаменовывалось шествием процессии к морю. Каждый неофит, сопровождаемый наставником-мистагогом, нёс с собой поросёнка, омывал его в море и приносил в жертву «вместо себя» по возвращении в Афины. На другой день царь и его супруга публично совершали великое жертвоприношение. Царь-архонт был должностным лицом совета архонтов, принадлежавшим к аристократическому роду и выполнявшим ритуальные функции в период республики. |
| Protr., 120, 1) 42 . В «Строматах» Климент ссылается на мистерии, чаще справлявшиеся ночью, для доказательства тезиса о полезности ночного времени для размышления (Clem. Strom., IV (22) 140, 2), и пишет о том, что Спаситель посвящает христиан в таинства в соответствии со словами Еврипида, 43 о недопустимости для непосвященных знать их (Ibid., IV (25) 162, 3–4). Различное восприятие таинств характерно не только для Климента из Александрии и, например, карфагенянина Тертуллиана , но и для Востока и Запада в целом. По словам Э. Хэтча, «христианские общины, которые были наиболее близки по форме и по духу к греческой культуре» (речь идет о гностиках), стали первыми, в которых появились элементы, идентичные тем, что существовали в языческих таинствах 44 . Первоначальная простота и открытость культа постепенно заменялись пышностью и таинственностью, характерными для языческих обрядов. Так, например, благодаря гностикам, по мнению Э. Хэтча, удлинился период подготовки к крещению 45 . Неслучайно богослужениям Восточной (Православной) Церкви свойственно большее великолепие, доставшееся ей в наследство от античных мистерий, чем для Западной. Именно на Западе протестантами, стремившимися вернуться к незатейливости иудео-христианского культа, был сделан решительный шаг к упрощению обрядности. Итак, «Элевсинские мистерии» Климента, наделенные чертами орфических и, возможно, александрийских 46 , суть плоды его творчества. Языческие мифы стали для него бесценным материалом, сокровищницей, из которой он выносил «новое и старое» (ср. Мф.13:52 ). Если Иустин видел в них лишь плагиат демонов, то Клименту они помогали говорить на языке, понятном для его читателей. Показав в начале «Увещевания» низость языческих мистерий, он в конце подвел читателя к мысли, что христианские таинства, будучи неизмеримо выше языческих, должны заменить их в жизни людей. В отличие от Татиана и некоторых других христианских апологетов, считавших все, что связано с язычеством, делом рук дьявола, Климент с большим уважением относился к эллинской мудрости, считая, что философы среди греков играли роль еврейских пророков 47 . |
| II. Мистериальные религии в греко-римском мире Как мы уже упомянули во введении к данной главе, вакуум, образованный массовым агностицизмом в отношении традиционных греко-римских богов и богинь, отчасти заполнялся растущей популярностью мистериальных культов 13 . Большинство таких культов были импортированы с Востока и имели обаяние новизны. Их привлекательность усиливалась клятвой, которую давали посвященные: им запрещалось рассказывать содержание ритуала или учения. Основные мистериальные культы – элевсинский, культ Митры, Исиды, Диониса и Кибелы («Великой Матери»). 1. Элевсинский культ Самым уважаемым культом античности, о котором даже Платон, обычно высказывавшийся о подобных вещах пренебрежительно, отзывался только почтительно, был элевсинский. Центром его был Элевсин, небольшой городок примерно в 22 км к западу от Афин. Там справлялся ритуал, связанный с древним мифом о Деметре, богине плодородия. В общих чертах миф выглядит так. У Деметры была дочь, богиня Персефона. Как-то раз ее похитил Аид, владыка подземного царства, и увез к себе, сделав своей женой. Поначалу мать не знала, куда пропала ее дочь. Погрузившись в глубокое горе и отчаяние, она искала ее. Когда, наконец, она открыла тайну, то глубоко разгневалась. Она перестала давать рост урожаю. Плоды больше не произрастали, соответственно прекратились и приношения богам. Наконец, чтобы умилостивить ее, был заключен договор с Аидом. Часть года Персефоне разрешено проводить на земле с матерью, в остальное время она должна пребывать в подземном мире. В радости от того, что дочь нашлась, Деметра учредила элевсинские мистерии, в которых посвященный получал надежду на счастливую будущую жизнь. Но отныне, пока она находится с дочерью, злаки растут; дочь покидает ее, – растения увядают. (Как мы видим, этот миф дает объяснение ежегодной смене времен года.) Существовали два вида элевсинских ритуалов: «Малые Мистерии» и «Большие Мистерии». «Малые Мистерии» праздновались в марте в Агре, пригороде Афин на берегу Илисса. На них давались вводные наставления. «Большие Мистерии» проходили в сентябре и включали разные ступени инициации, каждая из которых была торжественнее предыдущей. Омытые омовением в море и окропленные кровью жертвенной свиньи, кандидаты шествовали в праздничной процессии к городу. Там они по падали в Телестерион, огромный священный храм для инициации, где жрецы разыгрывали мистерию в память о Деметре. Люди, проходившие посвящение, взирали на нее, как зрители, разделяя эмоции богини. 2. Митраистский культ |
| Что происходило на этих мистериях, которые совершались около тысячи лет, вплоть до первых веков нашей эры? Мисты, участники таинственных обрядов, давали клятву сохранять их тайну, они не имели права никому рассказывать, что там происходило. Тем не менее в течение такого длительного времени что–то все–таки просачивалось. Мы знаем, что особый жрец, мистагог, водил посвящаемого по темным коридорам; тот переживал ужас смерти и потом выходил на свет, и ему давали созерцать сноп пшеницы. В этом пребывании во тьме, быть может, вырабатывалось особенное зрение, которое может выработать каждый из нас: способность видеть и чувствовать силу жизни, которая теплится в семени, в зернышке, в плоде, в каждом растении, в каждом живом существе. Тайна жизни, тайна природы… Но что бы там ни происходило, это было только переживание на фоне обряда, без какой бы то ни было доктрины, без осмысления. Обряд — вещь великая, в том смысле, что человек постигает любую истину, приобщается к ней не только умом, не только сознанием, но всем своим существом, сердцем, эмоциями, телом даже. В Элевсине не было книг, там не создавались священные писания; в конце концов все свелось только к обряду. Но как бы ни был велик обряд, у него всегда есть особое свойство: в нем кроется опасность стать самодовлеющим, вытеснить все другое, сохраниться в виде формы, лишенной или постепенно утрачивающей свое содержание. Кроме того, обряды приобщения к природе в Элевсинских мистериях не обещали приобщения к тайне бессмертия «здесь и теперь», а только после окончания жизненного пути. А «здесь и теперь» человеку обещало другое направление греческого духа и культуры, связанное со священным именем бога Диониса и возникшее примерно в VII–VI столетиях до Р. Х., в тот период, когда греческие полисы стали рассылать повсюду своих вестников, когда людям стало тесно в этой крошечной стране на юге Балканского полуострова и греческие колонизаторы двинулись на восток и запад, несмотря на трудности пути, основывая города, фактории, прибрежные поселки. Тогда они основали и нашу Одессу, и Марсель, и многие другие известные города, пережившие Древнюю Грецию. |
| Уранос и Кронос, в воспоминаниях Греков и Римлян, и были богами этого счастливого времени. Когда царствовал Сатурн, говорят они (Virgil. Georg. 1:125), межевые знаки не разделяли полей, все было общим и нераздельным, как общее всех достояние. – Это вполне соответствовало характеру бога (Кроноса), поглощавшего своих детей, не допускавшего никакого разделения, повсюду узаконившего и оберегавшего безраздельное единство. С низложением Кроноса началась перемена в сознании и жизни; появились города, возникло и развилось земледелие; явилась частная собственность, охраняемая законами; развилась индивидуальная жизнь, радости которой до того времени понимаемы были как неправда, как оскорбление одного (бога), которое и получало свое возмездие в последующем уничтожении личного бытия. (Анаксимандр). Эта перемена в сознании началась с Деметрой 61 . Но так пак представление умирания и оживания семенных корней возбуждало высшие религиозные идеи бессмертия, то элевсинский культ Деметры, состоявший в простых сельских празднествах в честь учредительницы земледелия и законодательницы, принял мало-помалу религиозно-мистический характер. Таким образом из древнего, простого праздника жатвы, на котором только благодарили богиню, посылающую питание, произошел праздник бессмертия. Когда и при каких условиях совершился этот переход, остается не довольно ясным. Но судя по древности свидетельств, (напр., гомерического «гимна к Деметре»), надо полагать, что он совершился в очень раннюю пору и во всяком случае раньше, чем элевсинские мистерии вошли в связь с орфическими, потому что в них совершенно нет момента сокрушения и покаяния. Этот момент не входил в содержание древне-гелленского сознания и получил значение уже в последующее время, хотя под влиянием греческого духа освободился и очистился от всего сурового, поражающего дикостью и странностью. Мистерии, примкнувшие к празднику земледелия, не требовали никакого аскетизма, никаких чувствований или только знаков покаяния, ничего не изменяли в обыкновенной жизни. |
| Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца; а вы знаете, что никакой человекоубийца не имеет жизни вечной, в нем пребывающей. 1 Ин. 3,15 Противопоставление атеизма теизму имеет смысл только в том случае, если под теизмом имеется в виду вера в Бога, а не разновидность религиозно-философского направления. Самая общая классификация атеизма предполагает разделение его на следующие типы: Парадокс теоретического атеизма заключается в том, что, ставя религиозный вопрос, существует ли Бог, он пытается найти ответ в философии, неспособной вне отношения к религии разрешить эту проблему. Исключением является собственно религиозная философия, опирающаяся на веру в Бога и опыт религиозной жизни. Древнегреческий атеизм В Древней Греции атеизм возник в связи с отрицанием греческих богов, культа и мистерий. Он не представляет собой единой традиции, даже принадлежащие к одному направлению Демокрит , Эпикур и их римский последователь Лукреций , дающие немало оснований для того, чтобы считать их атеистами, связаны между собой не столько особым пониманием богов и отрицательным отношением к религиозному культу, сколько общностью атомистических представлений о природе. В эпоху классики и эллинизма учения атеизма возникают и исчезают на фоне постепенно разрушающейся античной мифологии, соперничества религии и культуры, знакомства с иными религиями и чужеземными культами. Значительная роль в обмирщении религии и мифологии принадлежит поэзии, которая перевела античную мифологию на язык художественной литературы и театра, смешала ее с вымыслом и стала изображать жизнь богов по аналогии с жизнью людей. На зависимость греческой поэзии от элевсинских мистерий обращает внимание ряд исследователей: термин θεος, по-видимому, изначально означающий «лишенный божества», впервые появляется у поэтов - Пиндара в «Пифийских песнях» , Эсхила в «Евменидах» и Софокла . Однако особенностью греческого, а затем и римского атеизма становится связь с философией ; именно на этой почве «безбожие» превращается в «мировоззрение» с притязаниями на теоретическое обоснование и истину; здесь в общих чертах складывается тип философского неверия со всеми возможными подходами, точками зрения и обоснованиями, которые, несмотря на принципиальные различия между язычеством и христианством , будут характерными и для последующей истории атеизма в Европе. |
| Praep. evang. II 2. 64). Нек-рые совр. ученые считают неточным содержащееся в «Увещевании к язычникам» описание элевсинских мистерий и отвергают возможность того, что К. А. был в них посвящен (см., напр.: Mylonas. 1961. P. 288-305), а также выдвигают предположение, что он пользовался для описания мистерий неизвестным ныне языческим сочинением ( Riedweg. 1987. S. 117-123, 158). Др. исследователи полагают, что посвящение могло иметь место ( St ä hlin. 1934. S. 17-18; Picard. 1958; M é hat. 1966. P. 43; Jakab. 2001. P. 119); при этом кажущиеся неточности и искажения могут быть объяснены полемической направленностью изложения: зная о возможности различного толкования мистериальных символов и атрибутов, К. А. намеренно подчеркивал их непристойный характер и замалчивал более возвышенные объяснения содержания мистерий. Смешивая ритуалы и символы различных мистерий, К. А. отчасти стремился отразить действительный синкретизм, присущий греч. религии в I-II вв., а отчасти - создать впечатление хаотичности и абсурдности мистериальных обрядов. Языческое образование К. А. и его осведомленность относительно языческих религ. практик традиционно рассматриваются как подтверждение гипотезы о том, что он происходил из нехрист. семьи и обратился в христианство в зрелом возрасте. Косвенное обоснование этого ученые находят как в свидетельстве еп. Евсевия Кесарийского о том, что К. А. «оставил заблуждение» ( Euseb. Praep. evang. II 2. 64), так и в словах самого К. А.: «Отрекаясь от ветхих мнений, мы молодеем для спасения» ( Clem. Alex. Paed. I 1. 1. 1). Вместе с тем К. А. нигде не рассказывает подробно о своем обращении и крещении; вероятно, в его случае речь шла скорее о постепенном приобщении к христианству, чем о внезапной перемене убеждений. Деятельность К. А. в Александрии; Александрийская школа Время пребывания К. А. в Александрии датируется в ряде визант. хроник и исторических сочинений, вслед. чего оно может быть определено достаточно точно. Согласно наиболее раннему и надежному свидетельству «Хронографии» (CPG, N 1690) раннехрист. |
| Ст. 13 – 15. «Славные деяния» Гермеса, которые рапсод воспевает, состоят в том, что Утром, чуть свет, родился он, к полудню играл на кифаре, К вечеру выкрал коров у метателя стрел Аполлона. Ст. 17 – 18. Аполлон, бог – «вещатель» аристократии, не обнаруживает особой проницательности в розыске своего похищенного добра. Изворотливости Гермеса он может противопоставить только превосходство физической силы. Новорожденный нагло запирается, божится, и отец Зевс веселится, глядя на него. В конце концов Аполлон идет на мировую с опасным братцем и отдает ему коров в обмен на изобретенную Гермесом кифару. Гимн этот содержит ряд выпадов против корыстолюбия дельфийских жрецов и прославляет изобретательность и находчивость маленького человека, которые доставляют ему признание со стороны власть имущих. Этот новый тип «низменного» героя впоследствии будет играть значительную роль в прозаической повествовательной литературе и в комедии. Интересны и другие гимны. Гимн к Афродите представляет собой повесть о любви Афродиты к троянцу Анхису, своего рода любовную новеллу; в сферу религии мистерий вводит нас гимн. к Деметре, содержащий культовую легенду элевсинских мистерий. (стр. 19, ср. стр. 106) о похищении Коры, о блужданиях ищущей ее Деметры и воссоединении обеих богинь; чудесная мощь Диониса прославляется в небольшом гимне «Дионис и разбойник и». Более архаически-торжественный характер имеют открывающие сборник два гимна к Аполлону. В первом из них упоминается о замечательном певце, «слепом муже, который живет на Хиосе», и античность видела в этом указание на автора гимна, «Гомера». На фольклорный сюжет о герое-дурачке, который всегда действует невпопад, была составлена не позже середины VII в. комическая поэма «Маргит» (самое имя означает безумца). Поэма не сохранилась, но в древности пользовалась большой известностью, и еще Аристотель считал ее произведением «Гомера». «Маргит», сын богатых. родителей, «знал много вещей, но все знал плохо»: считать он умел только до пяти, но пытался исчислить количество морских волн, спрашивал свою мать, происходит ли он от нее или от отца и т. п. Поэма была написана эпическими гексаметрами вперемежку с ямбом, размером народных насмешливых песен, так что этот шуточный эпос был задуман, очевидно, в известной мере как пародия. |
| Где им, – восклицает святой Отец, – достигнуть в меру нашей добродетели и нашего учения, когда у нас и то считается злом, если не преуспеваем в добре, не делаемся беспрестанно из ветхих новыми». Правда, история сохранила и передала потомству память о многих доблестях древних греков, но пока отечество их было независимо и пользовалось политической самостоятельностью, источниками этих гражданских и военных доблестей были любовь к отечеству, сознание гражданского долга, чувство народной чести. С покорением Греции римлянами эти источники патриотизма мало-помалу иссякли – и тогда-то греки почувствовали всю пустоту своей веры и впали в глубокое нравственное расслабление, из которого боги Олимпа уже не могли восстановить их. Но еще задолго до конца своей независимости греки сознавали неудовлетворительность своей веры. С тех пор, как они сделались менее наивны и более рассудительны, им трудно было удовлетворяться верованиями первых лет. Мифы, принимаемые прежде со слепым доверием, стали казаться легкомысленными рассказами, которыми иные пользовались во вред народной вере. С целью прикрыть пустоту и бессодержательность своей веры греки измыслили так называемые мистерии, при помощи которых пытались в соблазнительных баснях о происхождении и действиях богов найти какую-либо замечательную сторону, имевшую соотношение с нравственностью. Но как они ни углублялись в основание своих мифов, не могли углубиться далее той почвы, на которой эти мифы возникли, т. е. должны были признать, что в мифах сокрыто учение о природе и силах ее, олицетворенных пылким воображением поэтов. Так, Цицерон, разобрав элевсинские и самофракийские мистерии, прямо высказал, что «в них дело идет скорее о природе вещей, чем о природе богов». Допущение к мистериям только лиц избранных, таинственность, окружавшая совершение их, на первое время могли доставить им некоторое уважение со стороны непосвященных, но посвященным, при большем знакомстве с обрядами их, видна была вся внутренняя несостоятельность их, выражавшаяся даже в крайне небрежном совершении; при этом нельзя было и думать о благодетельном влиянии мистерий на общественную жизнь, расшатанную лжеверием и пороками. |
| Кенигсбергский филолог Лобек 23 , идя по пути, указанному Фоссом, собрал и разобрал все относящиеся к мистериям (элевсинским, орфическим и самофракийским) свидетельства древнего времени, располагая их по векам, и пришел к выводу, что в мистериях не заключалось и не преподавалось никакого тайного учения; что они привлекали к себе только внешней стороной – блестящей обстановкой праздников и, наконец, что своим происхождением они обязаны сепаративным стремлениям различных греческих племен, городов, фамилий и мест относительно культа богов, как местных и фамильных покровителей, – культа, замыкавшегося таким образом все больше и больше от культов других, общенародных, божеств и затем неизбежно принявшего форму тайного богослужения. Отфрид Мюллер 24 , не отрицая мистического элемента в мистериях, развил реакцию в другом направлении, доказывая, что мистерии имеют исключительно греческое происхождение, и что сепаративный и мистический характер тайных культов зависел от характера подземных божеств, которых почитали в этих культах. Мистические культы исключали собой светлый культ олимпийских богов, что внешним образом так же отделяло посвященных от остальных Гелленов. Это был остаток пелазгического культа, придавленного греческой религией и сохранившегося, под формой тайного богослужения. – Наконец, Преллер 25 , которого можно назвать продолжателем метода Отфрида Мюллера, также производит мистический элемент Греков от Фракиян и Пеласгов, и считает появление мистерий в век Солона и Писистрата реакцией в пользу древних культов. Эта борьба противоположных взглядов привела к выводам, которые можно считать положительным достоянием науки. Мистерии сложились из различных, (гелленских и негелленских) элементов, но тем не менее составляют явление греческой жизни в такой мере и степени, в какой с одной стороны возникли под влиянием пробудившихся потребностей греческого духа, с другой образовались в чисто гелленском духе, с устранением всего, что в вошедших в них элементах было чуждого, восточного, что имело характер дикого, вакхического исступления и всяких оргиастических проявлений, с какими они являются на востоке. |
|
|
