| На праздник сорока Севастийских мучеников (9/22–го марта) в России издавна принято было печь «жаворонков» — олицетворение весны, ее первых вестников. В Платине же гонцами весны были не жаворонки, а ящерицы! Так что в тот день вдобавок к «жаворонкам» о. Серафим пек и «ящериц», что безмерно нравилось детям. Наконец, годовщина упокоения первого оптинского старца Леонида (11/24–го окт.) издавна отмечалась в самой Оптиной пустыни блинами, даже если выпадал постный день. Последний оптинский старец Нектарий сообщает, что умирая старец Леонид завещал в монастыре поминать его «утешением» для братии (т. е. чем-то вкусным), поэтому в этот день и пекли блины. Обычай этот после закрытия Оптиной пресекся, пока, к великой радости еп. Нектария, его не возродили в Платине. В 1974 году, в день поминовения старца Леонида, когда поели блинов, о. Герман вдохновенно рассказал всем о первом оптинском старце. «Хроника» о. Серафима откликнулась: «Да хранит Господь яркий поминальный огонь духовности в наших сердцах!» ПРАЗДНИК БЛАГОВЕЩЕНИЯ 25–го марта/7–го апр. 1975 года о. Серафим описал так: «Пятеро братии пели в холодной церкви — служба была прекрасной и согревающей душу, она включала в себя и нашу будничную службу Великого поста, и поклонение Кресту. Конечно, немалого борения стоит оставаться православными, соблюдать посты, подолгу петь в церкви — зато какая награда ожидает нас!» Изредка отцы получали знамения Божественного благоволения: духовные утешения, помогавшие преодолевать тяготы, например, блаженное отдохновение после трудов в конце дня. Когда заботы и невзгоды, казалось, вот–вот сокрушат, когда вроде не оставалось сил, вдруг в душе вспыхивал радостный огонек: он возгорался не от каких-то внешних обстоятельств, а от духовной сути самой жизни, подвига братии, от Божией благодати, явленной в церковных службах. Их о. Серафим любил больше всего, ведь только в них он приобщался жизни совсем в другом измерении, без которого всё земное существование оказалось бы бессмыслицей. Для него церковные службы являлись ступеньками в вечность. |
| Вот такое «аномальное» место, этот Афон – монашеская страна со своим укладом и духовными сокровищами, открытыми для всех, но скрытыми до поры до времени для каждого… Меня часто терзал вопрос: зачем мы едем на Афон? Из десяти человек, которым я его задавал, никто толком так и не смог ответить. Фразы «здесь хорошо» или «концетрация благодати больше, чем где-либо», не считаются, потому что отражают эмоциональное состояние, а не духовные поиски. Если всё так, и нам здесь «просто хорошо», почему тогда наши любимые женщины лишены доступа к этому «сгустку благодати»? Наверняка всё гораздо глубже, интересней и полезней для души… Но вот съездили на Афон — и что потом? Приезжаем домой, делимся впечатлениями, может, хоть на какое-то время становимся другими, не похожими на себя до поездки. Надолго ли этого хватает? Хотелось бы оставаться такими — преображенными Афоном — но всё равно постепенно «сдуваемся», как шарики, и потому вновь стремимся получить благословение опять поехать на Афон. И опять тот же вопрос – зачем?.. Целый ряд конкретных вопросов я поставил перед собой и хотел получить на них точные ответы. Этими размышлениями и завершился мой день в Дохиаре. Пошли третьи «афонские» сутки. Не спится… Первый вечер в Дохиаре Вечером я долго гулял по извилистым «улочкам» Дохиара, вымощенным уже в наше время. Да и на улицы в прямом смысле этого слова дорожки вокруг монастыря и вдоль жилых помещений мало похожи. Но если представить, что все древние города были приблизительно такого размера, вполне уместно назвать эти проходы улицами святой обители. Здесь, да и в любом афонском монастыре, после вечерней службы, состоящей из 9-го часа, Вечерни и Малого Повечерия с обязательным чтением Акафиста Божией Матери, кормят вкусным ужином, после которого до девяти часов вечера гости свободно гуляют по территории монастыря, наслаждаясь красотой и величием построек. Одна беседка прямо за воротами чего стóит! Над ней возвышаются неприступные стены обители, а если, облокотившись на перила, посмотреть вниз, будет видна небольшая пристань с рыбацкой лодкой. Дальше — огромное морское пространство без видимых границ с небом, которое после захода солнца становится единым с водной стихией до самого раннего утра. К этому невозможно привыкнуть, и эти виды не могут надоесть, потому что сравнимы с вечностью, всегда ощутимой, но никогда неповторимой. |
| И я сразу вспомнил, как в Пасхальном каноне говорится про ликующего от восторга Царя и пророка Давида: «Давид скакаше играя». И потом, когда я смотрел на собор – всегда вспоминал отца Владимира. Он был почитаем даже не сотнями, а тысячами людей – такой серьезный, трезвенный старец, все, что хотите, никакой экзальтации, – но тут он подпрыгнул от переполнявшей его душу радости. «Стефан, ты опять гулял?» Келлия отца Владимира тоже находилась на четвертом этаже, через келлию от меня. Мы, молодые семинаристы, целыми днями были заняты: учеба, послушания, служба. Отбой был в 10 вечера, однако по молодости мы, хоть и редко, но могли нарушить распорядок, особенно на Заговенье перед постом, могли отправиться в кафе в соседний городок, чтобы полакомиться там чем-то вкусным. Если я опаздывал вернуться в келлию до 10 вечера – снимал обувь и шел на цыпочках по коридору мимо келлии отца Владимира. Я уже знал, где какая доска скрипит, и шагал совершенно бесшумно, но все равно каждый раз, когда я крался мимо его келлии, оттуда раздавался голос нашего классного наставника: – Стефан, ты опять гулял? Оставалось только поражаться его прозорливости. Святая заслуга нашего отца Владимира Протопресвитер Валерий Лукьянов (1927–2018), многолетний настоятель Александро-Невского собора в городе Хауэлл, Нью-Джерси, на момент своей смерти старейший из клириков РПЦЗ, вспоминал про отца Владимира: «Был у него еще один главный подвиг: годами он составлял записочки о здравии и за упокой, следил за помянниками в алтаре, служил бесчисленные молебны и панихиды, читал имена на проскомидии. В радости и в горе, со всего мира верующие обращались к нему: “Помяните, помолитесь!” И отец Владимир являлся тем связующим звеном, которое соединяло монастырь с миром. Это его святая заслуга». В радости и в горе, со всего мира верующие обращались к нему: «Помяните, помолитесь!» Перед смертью отец Владимир несколько раз причащался. Он отошел ко Господу 20 августа 1988 года, почти сразу после Причащения Святых Христовых Таин. На его отпевание приехало множество людей – храм был переполнен. По этому поводу Митрополит Лавр в своем прощальном слове сказал, что всех этих людей собрала здесь любовь отца Владимира. Похоронен наш бывший классный наставник за алтарем Свято-Троицкого собора. |
| Матушка игуменья пригласила меня к себе, там я и встретила Батюшку. Он радостно повидался со мной, благословил и, внимательно посмотрев на меня, сказал, что я теперь гораздо лучше выгляжу, чем прежде. К нему подвели больного мальчика и просили Батюшку благословить его на операцию, но благословения своего отец Иоанн на это не дал. Затем угостил меня чаем, который показался мне опять необыкновенно вкусным, поблагодарил меня за поздравление и сказал, что день своего Ангела он провел превосходно, все отнеслись к нему необыкновенно сердечно и внимательно. «Я был вполне счастлив», – прибавил он. Из монастыря Батюшка проехал к моей знакомой М., на Малую Дмитровку; там я поднесла ему икону Иоанна Рыльского, вышитую золотом, и попросила его освятить ее. Батюшка поинтересовался узнать, кто шил, и восхищался работой. Узнав, что шила орловская монашенка, спросил, продолжаю ли я сама работать, и похвалил меня за мой утвердительный ответ. «Очень, очень благодарю тебя за икону», – произнес он. Я сказала: «Дорогой Батюшка, я получила анонимное письмо, в котором меня называют бесноватой и просят меня немедленно оставить монастырь, угрожая в противном случае сжечь мою келью и зарезать меня». Отец Иоанн, выслушав меня, так весь и просиял от радости, точно я ему сообщила что-то необыкновенно хорошее, и проговорил: «Так вот как, и тебя уже не оставляют в покое...» – обнял меня и крепко поцеловал в голову. Затем поговорил со всеми, обласкал и утешил хозяйку, благословил меня на обратный путь в Орел, простился и уехал. 8 ноября наша монашенка была в Кронштадте у дорогого отца Иоанна и привезла мне от него маленькое письмо в трех словах: «Екатерина Васильевна, Божие благословение тебе, дорогая раба Христова. Мой сердечный поклон. Протоиерей Иоанн. 1902 года, 2 ноября». Нет слов выразить, как я была осчастливлена этим вниманием бесценного Батюшки; от всего сердца я возблагодарила Господа, что Он послал мне такого духовного отца. 9 декабря 1902 г. Сегодня я была несказанно обрадована телеграммой от дорогого Батюшки с приглашением приехать на освящение церкви. |
| Монах С. и брат N шли в скит к отцу Архиппу. Первый знал силу старческих молитв и хотел просить помолиться о здравии сильно болящей матери. Другой, новоначальный, имел еще светские взгляды на монашество, шел, по-видимому, более посмотреть скит, из любопытства, нежели пользоваться чьим бы то ни было советом. Подходят к скиту Навстречу им выходит сам старец. По взаимном приветствии С. просит помолиться о здравии матери. Отец Архипп говорит: «Будет здорова, пойдем, помолимся». В келии он положил 12 поклонов и снова повторил: «Будет здорова». Больная действительно поправилась. У брата Петра развилась в сильной степени чахотка, дни его были сочтены, он сам готовился к смерти. В одно время отец Архипп подозвал его к себе и говорит: «Поправишься и поживешь еще». В скором времени по молитвам старца он поправился. У скитянина отца Василия была внутри сильная боль, мучился он два дня. Потом говорит отцу Архиппу: «Батюшка, болен». – «Выпей сосновых шишек два раза, и пройдет», – сказал ему старец. Горький настой сосновых шишек пить, как чай, даже без сахара, мог только отец Архипп, но Василий исполнил волю старца. Настой на этот раз показался ему очень вкусным. Боль прошла. «Попробовал пить в третий раз, настой для меня показался горьким, как всегда». Так говорил отец Василий. Подобный случай исцеления был с другим братом. Старец велел выпить стакан настоя данной им травы. Послушник ни за что не хотел этого исполнить: «Лучше болеть, чем пить такую горечь», но благоразумие взяло верх. Настой показался ему сладким, понравился, он захотел всегда его пить, но после болезни настой стал по-прежнему для него горьким. Тогда брат понял, что трава сделалась приятной по молитвам отца Архиппа ради его исцеления. После перехода отца Архиппа в дальний скит в 1894 г. в ближнем скиту (где ранее жил старец) перестали выдавать народу траву. По некотором времени отец Архипп говорил отцу М: «Надо сказать раздающему листки (в ближнем скиту), чтобы он раздавал траву: через нее исцеления бывают, потому что она дается по благословению и с молитвой. |
| На кровать старца я, однако, не посмел лечь, под свой ночлег занял то место в келье, которое могло быть занято только полчеловеком; на нем я и устроился, хотя и не без труда, но спал отлично. Наутро о. диакон водил нас осматривать сад и огород. Всего понемногу, но все там есть: и виноградник, и плантация масличных деревьев, и смоковницы, и другие фруктовые деревья. Мы видели также небольшой источник ключевой воды с резервуаром. Но вот нас попросили на террасу к чаю, который был подан с отличным свежим вареньем и вкусным белым хлебом. Поблагодушествовав за чаем, мы с о. диаконом пошли в церковь, где он начал править вечерню со своими и с соседними келлиотами. Это было под Воскресенье. После вечерни нас опять пригласили на трапезу. Все было приготовлено замечательно вкусно. Трапеза состояла из трех блюд, подаваемых прямо с огня. Видно было, что готовил мастер своего С тех пор как мы уехали из дома, мы ничего подобного не только не ели, но и не видали. Потеряв тут меру строгого монашеского правила, мы, не стесняясь, уписывали предлагаемое. Отцы поощряли нас, подкладывали и подливали; и оказалась трапеза наша более чем обильной по вине все того же искусника-повара, живавшего, оказывается, в миру в лучших кухнях. Много мы были ему благодарны за угощение. В пустыне он живет первый год. После трапезы мы пошли с о. диаконом в церковь править повечерие, после которого нам было предложено подкрепиться сном, а сам о. диакон отправился просить священника, чтобы наутро ради воскресного дня служить утреню и литургию. Утреня была в 2 часа ночи, а за нею вслед обедня, отслуженная очень парадно, с красным звоном и с певцами из других келлий. Товарищ мой был от всего в полном восторге. По окончании службы нас попросили к чаю. С нами были приглашены и служивший священник, и гости, монахи-келлиоты. Все были одеты чисто, по-праздничному. У всех монахов были приятные, простые, добродушные лица. Хорошо нам было в этом обществе!… После чаю все отправились на трапезу, где все вели себя чинно, но вместе с тем и вполне непринужденно, весело, по-праздничному. Обед состоял из трех блюд, великолепно приготовленных, и с хорошим вином в изобилии. В заключение нам двоим подали чай с душистым вареньем и сдобными баранками. Потом мы с соседским священником, служившим в келлии литургию, опять сходили в церковь, где кое-что пропели и сделали отпуст. Мы не находили слов благодарности за такой радушный прием. Монахи дали нам провожатого, и мы с большим сожалением расстались с этим благословенным уютным уголком. |
| Отец же Иоанн казался гораздо мягче и проще, в нем всегда скорее видели не строгого аскета, а добрейшего, чистейшего Ангела. И теперь, кто бы ни вспоминал этих старцев, отца Георгия хвалят многими возвышенными словами, а про о. Иоанна ничего другого сказать не могут как только: «Ну, а тот старец был просто Ангел Божий». Но, конечно, его молитвенность и подвижничество, глубокая духовная мудрость и опытность – были совершенно скрыты от взоров людей под внешней простотой и приветливостью (что является характерной чертой афонской монашеской школы). Вообще, видимо, многие традиции Бетании были принесены о. Иоанном с Афонской Горы. Так, это их гостеприимство, теплая приветливость, внимание к приходящим людям были совершенно в духе Святой Горы. Отцы, хотя сами всегда строго постились, угощали почти всех гостей чем-либо вкусным, особенно потчевали своим медом. Когда приходили целые группы подростков из детского приюта, старцы выносили столы на поляну перед храмом и кормили детей грецкими орехами, медом и вкуснейшим свежеиспеченным хлебом. Многие из тех детей – теперь уже преклонных лет люди – и сегодня вспоминают вкус того угощения с таким живым восторгом, будто только час назад утешили их отцы своей любовью. Бетанию так полюбили верующие тбилисцы, что стали на большие праздники приходить сюда целыми приходами, пастыри со своими духовными чадами, и здесь, уже не боясь преследований, от всей души изливали свои христианские чувства: устраивали крестные ходы, громко пели духовные песни, служили Всенощную, ходили окунуться в древней крещальне, в источнике, который почитается благодатным и зовется «Иордан». Спали тогда прямо на улице, вокруг храма, кто на лежанках, кто на досках. В таких случаях служили и исповедовали народ, видимо, приходившие священники, старцы же только причащались или служили раннюю Литургию в малой церкви. Когда приходил кто-нибудь из верующих, то обычно, спускаясь с горного хребта, останавливались сначала на вершине горы, которая огромной пирамидой возвышается перед обителью с востока, и оттуда кричали старцам: «Мамао Иоаннэ, мамао Георги, гвакуртхут!» (Благословите!) – а отцы «благословляли» их перезвоном колоколов. |
| Если бы представления отображали внешние предметы так, как они на самом деле суть, то они у всех должны бы быть одинаковы. Между тем мы видим, что больному вещи представляются иначе, чем здоровому, дитяти иначе, чем взрослому, каждому животному иначе, чем человеку и чем другому животному. Напр., то, что одному животному, по его относительно малой величины кажется большим, то для другого, большего, – малым; что для одного кажется вкусным, то для другого не вкусным, что для одного гладким, то для другого шероховатым и т. д. Спрашивается, в чем же ручательство, что только представления человека, и притом здорового человека, мы должны признавать истинными, а все другие нет? Не правильнее ли думать. что для каждого индивидуума только кажется верным то представление о вещах, какое он имеет соответственно субъективным условиями своей организации, а имеет ли понятие о действительных предметах и их свойствах, это в высшей степени сомнительно. В новой философии мысль о несоответствии нашего чувственного познания действительности выясняется постепенно больше и больше и находит своих защитников в рядах не только философов более или менее склонных к идеализму, но и среди эмпириков. Декарт ясно различает в наших представлениях элементы субъективный и объективный. Он полагает, что хотя представлениям вообще соответствуют предметы, но не всему в представляемом нами соответствует реальное вне нас. Масштабом для отделения в представлении истинно объективного и имеющего только субъективное значение Декарт признает большую ясность, с какою сознается нами первое. По этому масштабу он признает реальными представления: величины, фигуры, движения, положения, протяжения и числа, потому что все это может быть ясно познано; но он отказывает в реальности представлениями цвета, ощущениями слуха, вкуса и пр. Хотя последние свойства мы воспринимаем, как свойства ощущаемого предмета, но что они суть в самых вещах, мы не можем определить с точностью. Отсюда уже видно, что в нашем представлении предмета не все реально, и что только закоренелый от самого младенчества предрассудок является виною того, что мы думаем, будто все ощущаемое нами должно существовать и вне нас, в вещах точно так же, как мы познаем или ощущаем его или даже сходно с тем 26 . |
| Ибо опыт более надежен, чем упорство в одних только словах. Состраданию и беспредельной милости Христовой слава во веки веков. Аминь. Поучение 7. О том, что надо христианину умереть для лукавых дел мира 1 . Как животное, предназначенное в снедь людям, должно быть прежде заколотым, затем (должна быть) содранной его шкура с шерстью и тогда, разрезав тушу, должно измыть находящиеся в желудке нечистоты ( Лев. 4:11, 8:17 ), а также тщательно промыть все ответвления второго желудка, и лишь после этого мясо, предаваемое огню и понемногу зажариваемое, делается вкусным и (может) подаваться к столу для вкушения хозяином дома; так и христианин, удалившийся от мира, как бы умирающий для прежней порочной жизни и совлекающий с себя мир, словно шкуру с шерстью и кровью, имеет еще, однако, внутри себя зловонные нечистоты лукавых помыслов и воспоминания о дурных делах, страсти явно подлые, а также страсти более тонкие, скрытые и с трудом постигаемые. Поэтому желающему стать совершенным христианином следует умертвить себя для лукавых дел мира, которые он совершал прежде, и, как шкуру с шерстью, совлечь с себя век сей и оставить его вовне через полное удаление и отречение (от него), а затем, через рассечение (то есть через посещение Божественной благодати), промыть нечистоты лукавых помыслов двояким способом: (сначала) страсти явные, (а потом) страсти более тонкие и с трудом постигаемые. Тогда, преданный огню Святого Духа, он отлагает всякую сырость произволения и, полностью изменившись, становится вкусным и годным к употреблению на небесной трапезе, для вкушения Царя Небесного, и (предстает) наследником Царства, как сказано Господом в Евангелии: Моя пища есть творить волю Пославшего Меня и совершать дело Его ( Ин. 4:34 ). 2 . И как прежде в законе тщательно осматривалась овца ( Лев. 22:20–26 ), лишь после чего она приносилась в жертву, смазанная салом и преданная огню во всесожжение Богу и в воню благоухания ( Лев. 8:21 ), так и здесь ныне Небесный Первосвященник Христос тщательно осматривает душу, желающую принести себя и свое тело в жертву живую, святую и благоугодную Богу ( Рим. 12:1 ). (Он смотрит), обладает ли она (должной) тучностью духа, приобретенною ею через добрые законы благодатных учений и добродетелей; (и тогда) она в духовном огне действительно приносится, как всеплодие и жертва живая, истинным Первосвященником Христом Отцу Небесному в живом Царстве Небесном, ибо удостоилась стать наследницей вечных благ. |
| Но Я ещё их и восполню, дополню до некоего максимума — то есть сосуд полностью заполнен водой или вкусным вином, давайте такой символ используем, и мы сейчас увидим, что Господь действительно будет ставить планку значительно выше, чем это планка была в Ветхом Завете. «Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота, и ни одна черта не приидет из Закона, пока не исполнится всё». Но там стоит в греческом тексте «пока всё не сбудется» — то есть опять же речь не идет о том, что Христос что-то выполняет, а о том что сбываются пророчества Ветхого Завета. «Говорю вам — не приидет ни одна йота» — вот это вот такая вот буковка еврейского алфавита, и ни «одна черта» — это когда две буковки совсем не сильно отличаются, только небольшой палочкой, но она важная. Если эта палочка будет отсутствовать у (далет), то буковка превращается в (реш). Соответственно Господь сравнивает важные законы с самыми маленькими графическими символами еврейского языка, то есть даже маленькая палочка, даже (йод) они все способствуют какому-то учению Ветхого Завета, формируют учение, и это учение исполняется на Мне. Итак, «кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном, а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном». Встает вопрос: о каких заповедях речь идёт? Наши церковные толкователи говорили: не только речь идет о ветхозаветном законе, потому что он, конечно, уже с приходом Христа, скажем так, теряет то значение, которое у него было; а речь идет в том числе и о Законе Христовом. То есть то, о чем Я сейчас буду говорить, если кто-то это нарушает, он, может быть, и найдет Царство Небесное, но там наречется малейшим, будет самым маленьким. А кто это осуществляет — тот будет великим. А вот дальше очень важно. «Но говорю вам — если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное». Книжники и фарисеи, как мы с вами помним, молились напоказ — очень страшное состояние духа. |
|
|
