| Видимо, Феофан отдавал себе отчет в том, что его строгая воспитательная система требовала некоторого смягчения. Поэтому он рекомендует мероприятия, «что здравию полезно есть и скуку отгоняет». «На всяк день два часа определить на гуляние семинаристам... А гуляние было бы с играми честными и телодвижными... которые с потехою подают полезное некое наставление. Такое, например, есть водное на регулярных судах плавание, геометрические размеры, строение регулярных крепостей и прочая». В Петербурге учащимся можно показывать достопримечательности столицы, например, загородные царские дворцы. «В трапезе чтение будет ово историй воинских, ово церковных... о мужах, в учении просиявших, о церковных великих учителях, тако ж и о древних и нынешних философах, астрономах, риторах, историках и пр.». Успевающие ученики должны получать награды. По большим праздникам семинаристы развлекаются «гласом мусикийских инструментов; и сие не трудно, ибо первого токмо нанять мастера, а от него наученные охотные семинаристы должны будут и других научить». В академии подобает быть церкви и больнице. Каждый семинарист, достигший полной зрелости («пришедший в совершенный разум») приносит присягу на верность императору. Окончивших курс ректор не отпускает из семинарии, «пока прежде не обвестит до Коллегиум духовнаго (т. е. Святейшего Синода.— И. С.), а Коллегиум презентовать оных будет Царскому Величеству». В епархиях выпускники семинарий должны иметь преимущество перед не имеющими образования. В заключение раздела Феофан замечает, что его проект устройства «училищных домов» носит предварительный характер: «И можно впредь будет придумать больше или от иноземных лучших семинариов информации приискать». В течение всего XVIII столетия вплоть до XIX в. и даже после школьной реформы 1808–1814 гг. «Духовный регламент» служил для Святейшего Синода и епископов основой их взглядов на систему духовного образования. Вот почему здесь так подробно было изложено содержание этого первого документа об учреждении духовных школ. |
| Все это мы поистине видим во Христе. Этого не знал ученый Платон, этого не разумел красноречивый Демосфен. «Погублю, — сказано в Писании, — мудрость мудрецов и разум разумных отвергну» (1 Кор 1:19). Истинная мудрость погубит ложную мудрость. И хотя в учении о кресте есть буйство проповеди, однако Апостол Павел говорит: «Мудрость оке мы проповедуем между совершенными, но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих, но проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде всех веков к славе нашей» (1 Кор 2:6-7). А премудрость Божия есть Христос, «Божия сила и Божия премудрость» (1 Кор 1:24). Эта премудрость была сокрыта в тайне, почему и надписание девятого псалма гласит: «О тайнах сына», в Котором все сокровища мудрости и разума сокровенны и Который Сам был сокровен в Тайне, предуставлен прежде век. Он же был предзнаменован и предизображен Законом и Пророками. Посему и пророки называются видящими, ибо они видели Того, Кого другие не видали. «Авраам, отец ваш, рад был увидеть день Мой: и увидел, и возрадовался» (Ин 7:56). Отверзаются для Иезекииля небеса, заключенные для грешного народа. «Открой очи мои, — говорит Давид, — и увижу чудеса закона Твоего» (Пс 118:18). Ибо закон духовен, и нужно откровение, чтобы мы могли уразуметь его и открытым лицом созерцать славу Божию. Я коротко написал об этом (ибо тесные пределы письма не позволяют более распространяться), чтобы ты уразумел, что в рассуждении о священных Писаниях нельзя идти без предшественника и путеводителя. Умалчиваю о грамматиках, риторах, философах, геометрах, диалектиках, музыкантах, астрономах, астрологах и медиках, знания которых полезны для смертных и разделяются на три части: на догмат, метод и практику. Обращаюсь к менее значительным искусствам, которые производятся не столько ухом, сколько рукою. Земледельцы, каменщики, ремесленники, пильщики, дровосеки, шерстобои, валяльщики сукон и прочие изготовители домашней утвари и различных дешевых вещиц не могут обойтись без учителя. |
| Вселенские Соборы и период особого накала богословской мысли заложили в европейскую культуру своего рода закваску. Этим было занято раннее Средневековье. Затем схоласты в своих философских лабораториях стали переплавлять христианское мировоззрение в идеологию, от которой получили свое название, поскольку сделали богословие методической школой , и таким образом слились с общей традицией европейского рационализма, превознесшего разум, ratio по-латыни. Родоначальниками были греческие философы, и в первую очередь следует назвать Аристотеля, которому свойственно было более полагаться на логику, чем на откровение. Видимо поэтому он допускает весьма критические, если не высокомерные, замечания по поводу своего учителя-мистика Платона. Успех католических мыслителей был ограничен тем, что ими, в отличие от умозрений Вселенских Соборов, не сохранялась в своей цельности триада апофатизм-откровение-символ. Забывание коллективного церковного опыта и распадение соборности привело к выхолащиванию порождающей триады, апофатическая глубина которой в ренессансный период утрачена теологическим мелководьем гуманизма. Это было, видимо, результатом церковного раскола, и, тем не менее, неизгладимый след предшествующих достижений остался в европейской культуре, развивавшейся в направлении эксперимента-скептицизма-метафоры. Научный прогресс Отождествляя науку «с действенными манипуляциями и преобразованиями материи», некоторые историки склонны начинать ее с каменного века. «Главный поток науки вытекает из практических технических приемов первобытного человека», – пишет Джон Бернал. С этой точки зрения историю освоения космического пространства можно начинать с первого выстрела из лука, а симфоническую музыку – с первого исполнения на том же инструменте, кстати, сохранившемся у некоторых народов до нашего времени. Достижения античной мысли не переросли в научную революцию, начавшуюся не ранее чем через полторы – две тысячи лет. Так, еще Архимед смог оценить размеры вселенной, «ввел систему чисел, называемую “наименование чисел”». «Он нашел, что Вселенная имеет объем, равный 1063 песчинок», что поразительно совпадает с массой, подсчитанной современным ученым Харрисоном: «Если наблюдаемая Вселенная измерена в натуральных единицах, мы найдем, что ее масса – примерно 1080 ядер, размер – около 1040 ферми, а возраст – около 1040 джифи». Невозможно представить, как при существовавшем в древности инструметальном наборе был достигнут такой поразительный результат, но еще более удивляет то, что он не стал импульсом для создания космологии, ибо современная космология никак не связана с теми открытиями. Античная геометрия, хотя и использовалась при проектировке некоторых механизмов или в землемерном деле, не стала ни двигателем прогресса, ни методом новых технологий, ни инструментом научного мировоззрения, в то время как в Средние века уже в XIII веке францисканец Роджер Бэкон призывал к разработке «практической геометрии» – механики, оптики, астрономии. |
| Годы учебы Перейдя к изучению более сложных произведений святителя Григория Богослова, Константин столкнулся с определенными трудностями. Дабы постичь все произведения любимого автора, он хотел продолжить свое образование, но в Фессалониках не было подходящего наставника. Он решился обратиться к некоему человеку, приехавшему в Фессалоники, о котором шла слава, как о знатоке грамматики. Константин умолял его, говоря: «Сделай доброе дело, научи меня грамматическому искусству». Тот же на все жаркие просьбы и мольбы юноши решительно отвечал: «Не трудись, отрок. Я зарекся никого не учить этому до конца дней своих». Вновь Константин чуть не со слезами умолял его: «Возьми всю причитающуюся мне долю отцовского наследства, но научи меня». Однако знаток грамматики не захотел и слушать его. Поняв, что все усилия напрасны, Константин оставил его, и, вернувшись домой, стал горячо молиться о том, чтобы исполнилось желание сердца его. Бог не посрамил упования юноши. Покровитель друнгария Льва и благодетель всего семейства, логофет Феоктист, узнав о способностях Константина и о его желании учиться, пригласил юношу в Константинополь дабы он учился у лучших наставников, преподававших впоследствии юному императору. Константин с радостью отправился в путь, молясь Богу: «Боже отцов наших и Господь милости, Который словом сотворил все и премудростью Своей создал человека, чтобы он владел всеми созданными Тобою тварями. Дай мне премудрость, обитающую рядом с Твоим престолом, чтобы, поняв, что угодно Тебе, я спасся. Я раб Твой и сын рабыни Твоей». Приехав в Константинополь, Константин с радостью приступил к учебе. Круг тогдашнего образования составляли: грамматика, риторика и диалектика, изучаемые в низших классах, и арифметика, геометрия, музыка и астрономия, составлявшие курс высших классов. Грамматику, с которой началось учение, Константин прошел всего в три месяца. После грамматики Константин постепенно прослушал все остальные науки, уделив также большое внимание чтению античной литературы. Между наставниками его были: Лев Философ, человек, удивлявший в свое время обширной и глубокой ученостью не только соотечественников, но и иностранцев и славившийся в особенности как отличный знаток математики, астрономии и механики, и святитель Фотий Великий, впоследствии Константинопольский Патриарх, ученостью изумлявший современников и потомков. В то время святитель Фотий был государственным сановником, но, несмотря на это, величайшим счастьем для него было видеть окруженным себя толпами юношей, с которыми он мог делиться своими многосторонними и глубокими сведениями. Этот наставник скоро почтил Константина самой искренней дружбой. |
| Далее и магометанство, льстящее чувственности и фанатизму, гнало всякую ученость. Иконоборчество, понимавшее (даже в лице более умных и просвещенных императоров) благо и силу государства, почти, исключительно, во внешнем материальном смысле, в свою очередь, следовало тем же правилам в отношении к наукам и искусствам, вооружаясь повсюду – в столице и провинции – особенно, против монахов, многие из которых были единственными учителями народа и переписчиками книг, и, истребляя сами книги и, даже, целые библиотеки – как монастырские, так и общественные. При таком печальном состоянии христианского мира только особенные случаи давали некоторым лицам возможность получать научное образование в, местами уцелевших, и, живших славными преданиями, школах и в немногих обителях Востока и Запада, чуждых всеобщей суматохи и тревог от варваров (на Западе со времени Карла установился курс, так называемых, «семи свободных наук» – грамматики, риторики, диалектики, арифметики, геометрии, музыки и астрономии), юношество приобретало еще некоторые сведения. Благодаря такому невежеству, унизившему клир и паству Запада до изумительной распущенности в нравах, властолюбие римских пап (из которых, кстати сказать, Виталий осужден был V Вселенским Собором за покровительство несторианской, а Гонорий – VI и Соборами за покровительство монофизитской ереси, наряду с другими еретиками) свободно росло и укреплялось, успев, к концу данной эпохи, оградить себя вымышленными правами и привилегиями (мнимая «Дарственная грамота» Константина Великого папе Сильвестру о Риме и, так называемые, «Лжеисидоровы декреталии» (Исидор, епископ Испалийский – Севильский, ум. 636 г.) – с мнимыми правилами Соборов и буллами пап первых трех веков). А, чем более возрастал в папах дух гордого властолюбия, тем более умножались своеволия разного рода на Западе: появлялись новости в вероучении (догмат об исхождении Духа Святого и от Сына – Filioque) и странности в церковных обрядах (употребление опресноков в Таинстве Евхаристии, и т. п.). |
| е. монохорда - муз. инструмента с 1 натянутой струной, пережимая которую в различных местах можно получать разные интервалы в заданном математическом соотношении. В этом сочинении, широко известном под лат. названием «Sectio canonis» (сохр. более чем в 200 рукописях), Е. обобщил и развил достижения пифагорейской теории музыки (гармоники). В последующие века эта работа была дополнена и приобрела такое же значение для муз. науки, какое «Начала» имели для математики. Преемственность по отношению к теоретическим положениям в том виде, как они изложены в этом труде Е. (уделявшего особое внимание таким аспектам теории музыки, как тесная связь муз. акустики и математики, сопоставление муз. интервалов и числовых отношений и обоснование через них консонансов, деление монохорда в разных родах), четко прослеживается в трудах крупнейших теоретиков музыки вплоть до эпохи Возрождения (Птолемей, Никомах, Боэций , Гвидо Аретинский и др.). Из античных источников известно о существовании др., ныне утерянных сочинений Е.: «Pseudaria» (Ψευδρια, о логических ошибках в математике), «О конических сечениях» (Κωνικ, материал вошел в одноименный трактат Аполлония Пергского), «Геометрические места на поверхностях» (Τποι πρς πιφανε), «Поризмы» (Πορσματα, упом. у Паппа и Прокла). Выдержанный в традициях Аристоксена трактат «Введение в гармонику», к-рый приписывается Е. во мн. старинных рукописях, совр. исследователи считают принадлежащим Клеониду. Следуя Платону, предписывавшему каждому в качестве подготовки к философии изучение 4 «математических» наук: арифметики, геометрии, гармоники (т. е. теории музыки) и астрономии, Е. действительно охватил своими сочинениями всю элементарную математику эпохи Платона и его учеников, заложив пути ее развития на долгие годы вперед. Значение достижений Е. для математической науки столь велико, что, по утверждению ван дер Вардена, «все античные и современные математики являются его учениками» ( Ван дер Варден. 1959. С. 275). Неск. фундаментальных понятий и конструкций совр. |
| За время своего обучения в каппадокийских школах Григорий должен был пройти тот курс, который приблизительно соответствует современным начальной и средней школе. Занятия в начальной («грамматической») школе включали в себя изучение алфавита и арифметики, чтение вслух, письменные упражнения, заучивание наизусть фрагментов из сочинений древних поэтов, прежде всего Гомера, толкование заучиваемых текстов. Курс средней школы (egkyklios paideia – «общее образование») включал в себя математику, геометрию, астрономию и теорию музыки, к которым могли добавляться другие предметы, в частности медицина. Риторика и софистика относились к сфере высшего образования. 20 Таким образом, в Кесарии Палестинской и Александрии Григорий начал свое университетское образование, которое затем продолжил в Афинах. Любовь Григория к учености, в особенности к словесным наукам и философии, была не менее горячей, чем его преданность христианской вере. Эта любовь проявилась в нем с детства и не оставляла его до последних дней жизни. В годы юности Григорий приобщался главным образом к сокровищницам языческой учености, однако и христианской литературой был напитан еще прежде, чем достиг зрелости. 21 Высоко ценя античную культуру, он, тем не менее, ставил на первое место «подлинные науки» (т.е. христианское учение): Еще не опушились мои щеки, а уже пламенная любовь (ers) к наукам Владела мною. И я стремился поставить Науки ложные на службу подлинным... Впрочем, никогда не приходило мне на ум Предпочесть что-либо нашим урокам. 22 Курс образования Григория должен был завершиться в Афинах, куда он отправился из Александрии на корабле. Однако на пути его ждало суровое испытание, которое стало переломным моментом в его судьбе. Когда корабль находился в открытом море недалеко от острова Кипр, разразился шторм, продолжавшийся много дней. Описывая происходившее, Григорий проявляет поэтическое мастерство, достойное Гомера: 23 Ветренный шквал налетел на корабль, и все слилось в одну ночь – Земля, море, воздух, потемневшее небо. Громовые раскаты сопровождались полыханиями молний, Свистели канаты лопавшихся парусов. Мачта гнулась, штурвал потерял всякую силу, Ручку руля с силой вырывало из рук. Толща воды обрушивалась в трюмы. Крики смешались с плачем Матросов, штурманов, владельцев корабля и пассажиров, Единым голосом взывавших ко Христу, В том числе и тех, кто никогда раньше не знал Бога; Ибо страх – наиболее впечатляющий урок. Но самым ужасным из всех бедствий Было отсутствие воды на корабле, который от сильного шторма Получил пробоины: через них вылился в пучину Весь имевшийся запас сладкой влаги. Предстояло умереть, борясь с голодом, штормом и ветрами… 24 |
| зр., пограничным бытием, схватывающим природу как физического (чувственного), так и математического (умопостигаемого) мира. Согласно Г., причины естественных явлений постигаются посредством рассмотрения линий, углов и фигур, ибо без них невозможно познать естественную философию. Геометрическая оптика, или наука о перспективе (scientia perspectivae), становится у него фактически тождественной «естественной науке» (scientia naturalis) или во всяком случае основой последней, ибо именно свет, телесные свойства к-рого совпадают со свойствами геометрическими, будучи одновременно и основанием естественных процессов (ratio essendi), и основанием их интеллектуального познания (ratio cognoscendi), делает вещи умопостигаемыми. Следуя метафизическим спекуляциям Ибн Сины и Ибн Гебироля, Г. определял свет как 1-ю телесную форму (forma prima corporalis), или форму телесности (forma corporeitatis), к-рая, являясь общей формой всех тел, делает их протяженными. Причастие свету всего сущего обусловливает единство мироздания и придание геометрическим законам его умножения и распространения, действующим в рамках оптики (считавшейся в то время частью астрономии), статуса всеобщих, применимых ко всей реальности (как к надлунной, астрономической, так и к подлунной, физической) ( Grosset. De luce). Реконструкция того, каким образом математические отношения внедрены в универсум, является содержанием трактата «О свете...», представляющего собой одну из немногих космогоний, написанных между «Тимеем» и работами Нового времени. В этом трактате Г. для представления целостной картины мироздания предпринял попытку синтеза богословия, философии и науки, объединения христ. креационистской доктрины (Быт 1) с неоплатоническим учением об эманации . Согласно Г., Бог в начале творит световую точку, в к-рой слиты воедино первоформа-свет и первоматерия и потенциально в соответствии с Божественным замыслом заключен весь мир. Из этой точки по физико-математическим законам излучения света начинается процесс эманации: свет путем бесконечного самоумножения равномерно распространяется во все стороны, увлекая с собой материю, к-рую он, будучи формой, не может оставить и простирает до необходимо конечных размеров «мировой машины», т. |
| и 1 перевод с греч. языка. Еще большее значение для рецепции текста Е. европ. наукой имели 2 средневек. переработки текста «Начал», выполненные Робертом из Честера (ок. 1140) и Иоанном Кампанусом (ок. 1255, печатное издание - 1482). Последний использовал основывающийся на араб. источниках текст Роберта, дополнив его достижениями совр. ему математики. Лат. версия Кампануса оставалась весьма популярной в Европе даже после появления издания оригинального греч. текста (1533). Между 1543 и 1567 гг. были опубликованы первые итал., англ., франц. и нем. переводы «Начал» ( Folkerts. 2006. P. III 2). Стремление Е. к построению в «Началах» логически строгой и последовательной системы математического знания, а также энциклопедичность содержания и исключительные дидактические достоинства «Начал» вызывали восхищение математиков последующих эпох и сделали это сочинение самым успешным и авторитетным учебником математики (прежде всего - геометрии) на протяжении почти 2 тысячелетий. По словам ван дер Вардена, Е. является «величайшим школьным учителем, которого только знает история математики» ( Ван дер Варден. 1959. С. 268). Значительный вклад в развитие древнегреч. науки внесли также др. сочинения Е., из к-рых сохранились: «Данные» (или «О заданных величинах», εδομνα), трактат посвящен некоторым алгебраико-геометрическим задачам, в частности предлагается ряд построений, позволивших грекам решать квадратные уравнения геометрическим способом; «О делении фигур» (Περ διαιρσων), где рассматривается деление фигур с помощью прямой на 2 части, имеющие заданное отношение, сохранился только в арабском переводе; «Оптика» (Οπτικ), содержит учение о перспективе; «Зрительные образы» (Θαινμενα), где излагается элементарная теоретическая астрономия (разрабатываемая в платоновском ключе наука о вращающейся сфере). Трактат «Катоптрика» (Κατοπτρικ), предлагающий элементы теории зеркальных изображений, в наст. время считается позднейшей компиляцией ( Lejeune. 1948; Sch ö nbeck. 2003. S. 102). Особого внимания заслуживает трактат «Деление канона» (Κατατομ καννος), т. |
| И это не удивительно, потому что вундеркиндов с подобным феноменальным мышлением встретишь редко. В истории человечества их перечесть разве что по пальцам. Из музыкантов в первую очередь называют величайшего Моцарта, выступавшего с первыми своими концертами в три года и запоминавшего с точностью до ноты целые симфонии. Также в трёхлетнем возрасте проявился талант у Чарльза Всели: услышав на улице тот или иной мотив или мелодию, он мчался домой и всё услышанное тут же воспроизводил на клавесине – при этом Чарльз никогда не учился музыке. Шопен впервые дебютировал перед публикой в восьмилетнем возрасте. Вебер был назначен дирижёром оперного оркестра в семнадцать лет. Штраус и Гайдн сочиняли музыку с шести лет. Из учёных естественных наук рано проявил себя великий французский физик и математик Ампер – он был жадным книгочеем и спустя много лет мог почти дословно пересказать многотомное издание энциклопедии. В свои одиннадцать лет он уже решал сложные задачи по «Аналитической механике» Лагранжа. Немецкий математик, физик и астроном Карл Фридрих Гаусс в двухлетнем возрасте поправил своего отца, неправильно рассчитавшего зарплату нескольким рабочим, произведя этот подсчёт в уме. Вскоре мальчик превратился в своём родном городке Брауншвейг в местную знаменитость и благодаря нескольким дворянам-меценатам смог посещать школу, вполне успешно справляясь с разнообразными и сложными заданиями. В один прекрасный день учитель математики попросил Карла не утруждать себя посещением его уроков, потому что он не может научить мальчика ничему, чего бы тот ещё не знал. Подобное же происходило и с Владимиром: все учебники пятого класса он знал наизусть, а задачи по алгебре и геометрии им были решены в летние каникулы. Глава 2. Чудовищный план Учителя расхваливали моего брата, а Сергей Леонидович, молоденький учитель математики, второй год работавший в интернате после окончания физмата, раззадорился на своих уроках, опрашивая Владимира, и забыл о существовании других учеников. Директор школы, возмутившийся этим вопиющим фактом, вызвал Сергея Леонидовича на ковёр, и у них состоялся нелицеприятный разговор, перешедший впоследствии в дружественный. |
|
|
