| Сота. 49b). Она состоит из стихов Ис 6. 3; Иез 3. 12; 15. 18, цитат из Таргума Онкелоса на Ис 6. 3; стихов Ис 59. 20-21; Пс 21. 4, благословения и заключительных стихов (Пс 29. 13, иногда также Пс 18. 15) ( Liebreich. 1948; см. также: Flusser. 1963). Службы К IV в. Шма и Амида соединяются в единое чинопоследование (Вавилонский Талмуд. Берахот. 4b; Иерусалимский Талмуд. Берахот. 1. 1 (2d)) и образуют структурную основу синагогальных служб. Если ранняя традиция привязывала чтение этих молитв к движению солнца, то постепенно раввины согласуют время их совершения с часами принесения жертв в Иерусалимском храме (Иерусалимский Талмуд. Берахот. 4. 1 (7b)). Такое переосмысление было связано с тем, что, по учению раввинов, молитва может заменить жертву, если она прочитана в то же самое время (Вавилонский Талмуд. Берахот. 26b). Более того, молитва стала считаться выше жертвоприношений животных (Вавилонский Талмуд. Берахот. 32a). К числу основных синагогальных служб относятся: Шахарит (заря) - утренняя служба, Минха (приношение) - послеполуденная, Арвит (совр. название - Маарив) - вечерняя, а также Мусаф - дополнительная и Неила - предвечерняя. I. Шахарит. Чинопоследование утренней службы, зафиксированное в литургических книгах включает: 1) утренние благословения; 2) Песукей де-зимра (букв.- «стихи песней»), к-рые меняются в субботы и праздники; 3) чтение Шма и сопутствующих благословений; 4) Амиду и священническое благословение; 5) Таханун (в определенные дни); 6) чтение Торы; 7) «Ашрей», Пс 20 и избранные стихи из Свящ. Писания; 8) Алейну ле-шаббеах. В праздники к основному последованию прибавляется Халлель. В разных традициях для утренней службы существует особый набор гимнографии (пиютов). Утренние благословения (Биркот ха-Шахар) изначально относились к личной молитвенной практике. Их набор и последовательность до сих пор различаются в разных традициях. Основными являются благословения, связанные с утренним омовением, благословение на изучение Торы (Биркат ха-Тора) (варианты см.: Вавилонский Талмуд. |
| Отец Герасим с благоговением опустился на колени перед святителем. «…И аз недостойный архиерей, — продолжал молитву епископ, покрыв отца Герасима, за неимением епитрахили, полой рясы и возложив на его голову обе руки, — властию Его, мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь…» Спокойный и радостный поднялся с пола отец Герасим и крепко поцеловал благословившую его десницу святителя. — Смотрите, смотрите: заря занимается, — указал владыка в окно. — Пусть же будет она вам зарей новой жизни, такой же радостной, светлой. Смотрите, скоро ведь и солнце будет всходить. Ах, какая красота, в самом деле. Владыка подошел к окну. Квартирка отца Герасима стояла почти на окраине города. За двором, на который выходило окно, не было никаких построек, и глазу открывался широкий простор далеких полей, уходивших за горизонт, пылавший светом румяной зари. Снизу уже пробивались золотистые лучи. Через несколько времени спокойно и величаво выкатилось на небо и яркое солнце. — Ну, теперь пора и по домам, — проговорил владыка. Помолившись на образ, он взял в руки посох. Отец Герасим схватил свою шляпу и отворил владыке дверь. Широко раскрывали свои заспанные глаза спешившие на утренний базар молочные торговки, впопыхах наталкиваясь на шедшего по улице пешком архиерея. Одни останавливались и, разинув рот, долго смотрели вслед, дивясь такому невиданному зрелищу. Более расторопные бросали свои посудины и подбегали принять благословение. Владыка шел, мерно постукивая посохом, жизнерадостно втягивая в себя свежий утренний воздух и с любопытством рассматривая город. Он шел бодрой походкой и весело время от времени перекидывался фразами с отцом Герасимом. Лицо его светилось улыбкой и свежестью; бессонная ночь не оставила на нем никакого следа. Город еще спал, но по улицам бродило уже порядочно народу. Все это были какие–то тощие фигуры, в большинстве одетые в лохмотья. — Это не ваши ли «прихожане»? — спросил владыка. — Они самые… «пострелять» вышли. |
| Служба канона, благодаря своему независимому значению, представляет в общем строе утрени как бы вставку. Самые напевы гласа в канонах мало напоминают не только уставные мелодии гласов на «Господи воззвах» в вечерни, но и мелодии гласов утрени на «Бог Господь и явися нам». Только с окончанием пения канона и, стало быть, с началом четвертой (последней) части утрени вновь выступают мелодии гласа Октоиха (на «Господи возвах» из чина вечерни) в пении хвалебных псалмов и стихир, следующих за этими псалмами. Это именно и подтверждает нашу мысль, что канон есть вставка в чинопоследовании утрени, но вставка ни мало не нарушающая единства и целостности всей утрени, а скорее дополняющая богатство внутреннего содержания этого богослужебного чина. Оттого композитор, музыкально иллюстрирующий полный чин утреннего богослужения, вовсе не обязательно должен быть также и музыкальным творцом утренних канонов. Эти последние могут быть музыкально разработаны особыми, так сказать, специальными деятелями на ниве отечественного песнотворчества. Собственно началом заключительной (четвертой) части воскресной утрени следует считать возглашение диаконом стиха: «Свят Господь Бог наш», повторяемого певцами на положенный по Уставу глас Октоиха 17 . За стихом следует пение светильнов (ексапостилариев) на тот же глас и затем уже начинается исполнение хвалебных псалмов (148, 149 и 150), начинающихся словами: «Всякое дыхание да хвалит Господа»., со стихирами «на хвалитех» также на прилунившийся глас Октоиха. По ходу утреннего богослужения, пение светильнов (по словопроизводству от «свет») хвалебных псалмов и стихир «на хвалитех» предшествует рассвету дня. В древности, как только загоралась на небосклоне утренняя заря – этот первый явный признак дневного света, предстоятель клира, громким молитвенным возглашением: «Слава Тебе, показавшему нам Свет»), подавал знак певцам начинать пение великого Славословия Источнику и Подателю физического и нравственного света. И теперь – после такого же возглашения священнодействующего поется Великое Славословие (или песнь утренней зари), начинающееся словами ангельской песни, воспетой в момент рождения на земле Солнца правды – Богомладенца Иисуса. |
| С точки зрения христианской оценки эта эволюция представляется в ином виде. Бес всегда так и останется бесом. Образ его может видоизмениться, из животного превратиться в человекообразный, из страшного в привлекательный. Но, по существу, сверхъестественное существо, о котором с самого начала было известно, что оно принимает и исполняет молитвы, вызванные греховными побуждениями и связанные с греховными сопереживаниями, всегда остаётся злым, а следовательно, и аморальным, потворствующим дурным инстинктам своих поклонников. Истоки индуизма Попробуем с этой точки зрения подойти к рассмотрению исторического развития религии Индии. Древнейший период этого исторического развития принято называть «ведийским» или «ведическим», потому что памятниками этого периода являются сборники религиозных произведений, которые именуются ведами (vedas) и из которых главными являются Rigveda u Amharvaveda. Религию этого периода принято изображать как обоготворение явлений природы. Это совершенно неправильно. Гимны, посвящённые обоготворённым явлениям природы (небу, земле, водам, солнцу, ветру), b Rigved’e очень малочисленны, и ничто не указывает на то, чтобы эти явления занимали сколько-нибудь выдающееся место в религиозном сознании. В традиционном перечне великих богов, призываемых при жертвоприношении в честь «всех богов» (devas), эти обожествлённые явления природы не упоминаются, за исключением утреннего ветра (Vayu), который, как самый быстрый из богов, первый прилетает к алтарю и раздувает жертвенный огонь. В общем, явления и предметы природы воспеваются и обоготворяются лишь постольку, поскольку они являются элементами и аксессуарами жертвоприношения: заря (Ushas) – как время и сигнал утреннего богослужения; ветер (Vayu) – как раздувающий своим дуновением жертвенный огонь; сам огонь (Agni) – как основной аксессуар жертвоприношения; наконец Soma – растение, из сока которого приготовляется опьяняющий напиток того же имени, служащий главным предметом жертвоприношения. Но точно так же обожествляются и отвлечённые понятия, связанные с богослужением, – самое богослужение (Brahman или Brihaspati, Brahmanaspati), молитва (Vas) и т.д. |
| Гречанинова. XVII. Служба канона, благодаря своему независимому значению представляет в общем строе утрени как бы вставку. Сами напевы гласа в канонах мало напоминают не только уставные мелодии гласов на «Господни воззвах» в вечерни, но и мелодию гласов утрени на «Бог Господь и явися нам». Только с окончанием пения канона и, стало быть, с началом четвертой (последней) части утрени вновь выступают мелодии гласа Октоиха (на «Господи воззвах» из чина вечерни) в пении хвалитных псалмов и стихир, следующих за этими псалмами. Это именно и подтверждает нашу мысль, что канон есть вставка в чинопоследовании утрени, но вставка не мало не нарушающая единства и целостности всей утрени, а скорее дополняющая богатство внутреннего содержания этого богослужебного чина. От того композитор, музыкально иллюстрирующий полный чин утреннего богослужения, вовсе не обязательно должен быть также и музыкальным творцом утренних канонов. Эти последние могут быть музыкально разработаны особыми, так сказать, специальными деятелями на ниве отечественного песнотворчества. Собственно началом заключительной (четвёртой) части вос- —469— кресной утрени следует считать возглашение диаконом стиха: «Свят Господь Бог наш», повторяемого певцами на положенный по Уставу глас Октоиха. 374 За стихом следует пение светильнов (ексапостилариев) на тот же глас и затем уже начинается исполнение хвалитных псалмов (148, 149 и 150), начинающихся словами: «Всякое дыхание да хвалит Господа…» со стихирами «на хвалитех» также на прилучившийся глас октоиха. По ходу утреннего богослужения, пение светильнов (по словопроизводству от «свет») хвалитных псалмов и стихир «на хвалитех» предшествует рассвету дня. В древности, как только загоралась на небосводе утренняя заря – это первый явный признак дневного света, предстоятель клира, громким молитвенным возглашением» «Слава Тебе, показавшему нам Свет», подавал знак певцам начинать пение великого Славословия Источнику и Подателю физического и нравственного света. И теперь – после такого же возглашения священнодействующего поётся Великое Славословие (или пение утренней зари), начинающееся словами ангельской песни, воспетой в момент рождения на земле Солнца правды – Богомладенца Иисуса. |
| Нет лучшего счастья на земле, чем испытать духовное возрождение, обновиться душой для новой святой жизни, на своем опыте почувствовать радость богообщения. Нет большего счастья под солнцем, чем познать на себе красоту жизни в Боге и твердыми ногами встать на стезю заповедей Божиих. А самое высокое и превысокое счастье – прожить остаток дней своей земной жизни благочестиво и богобоязненно и увенчаться венцом нетленным, венцом вечной награды на Небесах. Именно об этом счастье и сказал святой апостол Павел, когда писал к своему ученику Тимофею: «Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил. А теперь готовится мне венец правды…» ( 2Тим. 4:7–8 ). Тихим ранним утром я встал на братский молебен. Многие семинаристы еще спокойно спали, но кое-где койки уже были аккуратно заправлены, и одинокие фигурки уже спешили в учебные аудитории, чтобы на свежую голову повторить урок. На дворе был утренний майский полумрак. Тихая заря победно шла от востока и прогоняла ночную мглу. В Троицком соборе мягко мерцали лампады. Точно звездочки в далеком небе, звали, манили они к себе. «Господи, – шептали невольно уста, – как же близок Ты и прекрасен в этой утренней тиши! Точно любящая мать, нежно питаешь Ты душу, которая тянется к Твоей ласке и любви…» Закончился братский молебен, и студенты Духовной Академии по одному-по два спешат в свою школу. Начинается учебный день. Войдя в здание школы, слышу звонок к утренней молитве. Высокий, строгий, с несколько добродушной улыбкой на устах, ходит по спальням отец Инспектор, подгоняя учащихся не опаздывать. Голос его, густой и приятный баритон, слышится то там, то здесь. Вот он подходит к одному воспитаннику, который как-то вяло и неловко прибрал свою постель. Опытный глаз отца Инспектора сразу отмечает причину. «Ты, дружок мой милый, болен, – мягко говорит он юноше, – лучше отдохни, а если что, то и доктора пришлю». Студент виновато улыбается и беспомощно опускается на стул. «Вот так, дружок мой милый, а потом ляг да еще полежи». Отеческая доброта глубоко трогает юношу, и он глазами, полными слез, смотрит на удаляющегося Наставника. Так начинается безмерно трудный день у архимандрита Вениамина (Милова) , инспектора Московской Духовной Семинарии и Академии. |
|
|
