| Отца они решили бросить: он бы не смог доехать. Его хотели оставить в вот-вот открывающемся стационаре для дистрофиков Союза писателей. В Ленинграде положение немного начинало улучшаться, и для писателей и ученых, умирающих от голода, начинают открываться «стационары», где их «в отрыве от семьи» (всех не накормишь!) немножко подкармливали. В Доме писателя готовили уже помещение для умиравших писателей. Диетической сестрой там должна была быть И. Н. Томашевская. Открытие стационара откладывалось, а эшелон должен был уже отправляться дорогой смерти. И вот Жура (дочь) и Евгения Константиновна (жена) вынесли Василия Леонидовича из квартиры, привязали к сидению финских санок и повезли через Неву на улицу Воинова. В стационаре они встретили И. Н. Томашевскую и умоляли ее взять Василия Леонидовича. Она решительно отказалась: стационар должен был открыться через несколько дней, а чем кормить его эти несколько дней? И вот тогда жена и дочь подбросили Василия Леонидовича. Они оставили его внизу — в полуподвале, где сейчас гардероб, а сами ушли. Потом вернулись, украдкой смотрели на него, подглядывали за ним — брошенным на смерть. Что пережили они и что пережил он! Когда в открывшемся стационаре Василия Леонидовича навестила Таня Крюкова, он говорил ей: «Понимаешь, Таня, эти мерзавки подглядывали за мной, они прятались от меня!» Василия Леонидовича нашла Ирина Николаевна Томашевская. Она отрывала хлеб от своего мужа и сына, чтобы подкормить Василия Леонидовича, а когда в стационаре организовалось питание, делала все, чтобы спасти его жизнь, но у него была необратимая стадия дистрофии. Необратимая стадия — эта та стадия голодания, когда человеку уже не хочется есть, он и не может есть: его организм ест самого себя, съедает себя. Человек умирает от истощения, сколько бы его ни кормили. Василий Леонидович умер, когда ему уже было что есть. Таня к нему заходила: он походил на глубокого старика, голос его был глух, он был совершенно сед. Но мозг умирает последним: он работал. Он работал над своей докторской диссертацией! С собой у него был портфель с черновиками. |
| Хорошо помню, как молились мы с ним в тот страшный, незабываемо страшный вечер 1937 года, когда пришли мы втроем измученные, истерзанные с улицы Воинова на улицу Пестеля и когда Софью Михайловну оставила обычная ее собранность и сдержанность, когда она с рыданиями упала в столовой на тахту, забилась в истерике и стала кричать: — Все кончено! Мы погибли! Завтра нас всех арестуют!.. Вместо того чтобы успокаивать жену, Самуил Яковлевич увел меня к себе в кабинет, прикрыл дверь и сказал: — Молись! Много лет спустя критик Сарнов в какой-то статье о Маршаке упомянул об атеистическом мировоззрении поэта. Я не удержался и написал Сарнову, спросил его: достаточно ли твердо он убежден в своем праве так писать? Он удивился, ответил в том смысле, что о мировоззрении поэта свидетельствуют его стихи. Никогда на моей памяти в своих публиковавшихся лирических стихах Самуил Яковлевич не касался этой темы. В переводах с английского встречаются острые антиклерикальные эпиграммы. Но антиклерикальное можно найти и у глубоко верующего Уильяма Блейка. Да, в самые последние годы, уже после смерти Тамары Григорьевны Габбе, какой-то поворот в мировоззрении Маршака произошел. Мне кажется, в какую-то минуту он усомнился в бессмертии души. Основываюсь на тех же источниках, на какие ссылается Б.М. Сарнов: на его стихах. Последние годы мы виделись с Самуилом Яковлевичем не часто, и он уже никогда не заговаривал на эту тему. И все-таки я знал и знаю и могу присягнуть, что атеистом он не сделался, как бы ни хотели этого некоторые близкие к нему люди. Когда он умер и я, узнав об этом, умудрился за двенадцать часов, пересаживаясь с поезда на поезд, с автобуса на автобус, примчаться из глухой эстонской деревушки в Москву и очутился на улице Чкалова в опустевшей, онемевшей и оглохшей квартире, первое, что я увидел, что бросилось мне в глаза, — это два или три листочка очень белой бумаги, положенные на черную крышку рояля. Буквально всем, кто появлялся в столовой, сын Самуила Яковлевича Элик говорил, показывая на рояль: |
| Ответ Олега Михайловича был совершенно неожиданным: – Он помогает достойным людям. А я к достойным себя не причисляю. Я абсолютно не церковный человек. – Но вы же сняли о нем два документальных фильма! Такое не бывает случайным. – Да, он оставил в моей жизни след. Я по-другому стал себя понимать, жить стал по-другому. Хотя особенно с ним не общался – даже во время съемок. – Как же у вас жизнь изменилась? – Чудодейственным образом… За 40 лет, которые прошли после моей первой встречи с владыкой, я ни разу не встретил никого, подобного ему. Знаете, некоторые говорят о нем: это был сверхчеловек. Как раз наоборот: достоинство владыки самое главное состояло в том, что он был обыкновенным человеком. Он умел слушать человека, умел какими-то внутренними силами поставить его в правильное русло. Насколько я понял из рассказа Олега Воинова, общение с владыкой заставило его жить по законам совести, а не партийной этики, которая в советские годы часто ее подменяла. Как ни парадоксально, но он до сих пор считает себя «неисправимым коммунистом», но старается подражать «лучшему человеку» – владыке Питириму. Кинорежиссер рассказал мне, как трудно ему было пропагандировать действия владыки в годы советской власти, боровшейся с Православием. За эту пропаганду он сам подвергался нападкам, потому что был членом КПСС. Но, похоже, что только ему и могли простить такие «уклонения» в творчестве, беспартийного же давно бы сослали в лагерь для инакомыслящих, а его фильм исчез бы навсегда. Этот «абсолютно не церковный» человек считает своим долгом как можно больше рассказывать зрителям о митрополите Питириме. Было время, когда действовало негласное указание: не показывать владыку на экране. Но любимого митрополита продолжали снимать некоторые кинооператоры и фотографы. Именно в этот период был снят уникальный материал, который потом использовал Олег Воинов, создавая фильм «И душа с душою говорит» – свой второй фильм о владыке. Сейчас проходят первые показы этого фильма в закрытых аудиториях. И кинорежиссер счастлив, что фильм благотворно действует на зрителей. Как, впрочем, и его первый фильм. |
| Представил и поручную 30 ноября 1709 г., записанную у крепостных дел со свидетельством подьячего Шуйской приказной избы. В Судном приказе отставлен приговор воеводы, потому что в судных речах ответчик просил себе поверстного сроку на поставку людей и крепостей, а ему не дано, а дать следовало. В подобных случаях дела не отсылались, кажется, к воеводе для нового вершенья, а перевершались в самом приказе. В помете сказано только: дать срок истцу и ответчику. Дело 21 1709 г. декабрь. Между Кондыревым и Воиновым о Масловском дворе, на Кулишках. Дело началось в 206 г. в марте в Земском приказе по челобитью стряпчего Кормового Дворца Воинова о дворе дяди его родного, о записке его за ним по данной Патриаршего Разряда. В августе 207 г. Воинов, – что на том его дворе живет и владеет стольник Кондырев не знамо по каким крепостям, – чтоб допросить его и истребовать крепости. Сыскан крестьянин Кондырева и сказал, что господин его в деревне Колязни. В январе сыскан другой крестьянин; сказал, что Кондырев на Москве, лежит болен. (Розыск, а не суд). Воинов просит взять его с понятыми. Послан подьячий с решеточными приказчиками по наказу. Под- ячий в письме написал, что ходил на двор с понятыми; жена Кондырева вышла на крыльцо и сказала, что муж уехал в Вологду,– а люди все больны. Подьячий послан в другой раз. Кондырев оказался болен и сказал, что выздоровев станет к допросу. В феврале Кондырев просит: он владеет по купчей отца своего от Верещагина; затем более не в чем его допрашивать; а пусть Воинов положит свои крепости, и тогда уже он, Кондырев, положить свою улику на те крепости. Помета: на кого бьет челом допросить и крепости положить, и из записных купчих книг выписать. Но не выписано, потому что нет крепостей от Кондырева. А Воинов положил свою, и против них выписано. В марте Воинов просит: взять Кондырева и собрать поруки, что он положить свои крепости и улику. Велено допросить Кондырева на дворе старому подьячему о крепости его и взять список. Но Воинов бьет челом: Кондырев умер; допросите жену его. |
| Усилия — успешные. Обрели. Беззвучие достигалось легко: если женщины задавали возле тюремного окошка или перед столом прокурора излишние вопросы или между собою разговаривали чуть громче шепота — справочное окошко захлопывалось, дверь в прокурорский кабинет запиралась. Надолго? А как вздумается. Потому и боялись разговаривать, расспрашивать громко, настойчиво: ведь если ты будешь себя тихо держать, из окошка могут швырнуть тебе желанную кость — весть, а заговоришь погромче, и захлопнется окно и ты снова погрузишься в безвестие. Ты — и она, и она, и она, и все. В комнатушках деревянного флигеля возле тюрьмы на Шпалерной, 25 (ул. Воинова); в огромных многооконных и многоколонных залах Большого Дома у Литейного моста; в Военной прокуратуре на Литейном; возле Крестов на Выборгской стороне; в Гражданской прокуратуре на улице Гоголя; в Пересыльной тюрьме возле вокзала — владычествовала тишина. Только безропотно покоряясь тишине, можно было сохранить надежду на малейшее известие: выбыл? здесь? Разрешены ему деньги или не разрешены? Следствие еще ведется, или приговор уже вынесен? Надеясь на крохи известий, немели — прочно... Система невыдачи справок налажена была отлично и работала без перебоев. Вопросы хоть и шелестящие, тихие, но тревожные, отчаянные: здоров ли? болен? Когда же кончится это недоразумение и он вернется домой, ведь он невиновный? Когда же нам разрешат наконец свидеться? Когда передать вещи?.. Ответы безжизненные, стереотипные, и их наперечет: «выбыл»; «дело следствием ведется»; «дело следствием окончено, обратитесь в прокуратуру». В прокуратуре, военной или невоенной, объявляют приговор: кому «8 лет», кому «5 лет» — ну это еще слава богу, потому что хоть свидание дадут накануне этапа и примут вещи в Пересыльной тюрьме, и ни жену, ни мать не вышлют, только с работы сгонят — а хуже всего: «10 лет дальних лагерей без права переписки с полной конфискацией имущества». Тогда ничего не разрешат: ни вещей, ни свидания, и сама жди ночных визитеров — уже за тобой! — или путевки в степь. |
| — Арсений, вы просто рохля какой-то… Я вас не понимаю и не берусь понимать. Ваше прямое дело помочь брату, а вы уступаете свои услуги чужому. Других врачей разве нет? Почему — именно вас? Я и в толк не возьму — как это вас назначить? Прок-то какой от вас? Воображаю, что вы там можете назаведывать! Какой вы администратор? Курам на смех! Какие у них были мотивы назначить именно такого тюфяка? — Радость моя, это каких-то всего две-три недельки. В такой короткий срок и тюфяк… может что-либо… — Напакостить, это верно… У вас билет на руках, больной брат едет за тысячу верст — и вы не могли им представить довода? — Ангелок, как бы я мог им осветить положение? Абсурд… Я им и так, и сяк спервоначалу: Урал, говорю, еду на Урал. А потом сразу меня назначили и ни про какой Урал не вспомнили. Притом, знаете, что мне пришло еще в голову? Что все неспроста в жизни. Сколько бы денег ушло на мою дорогу? И вы еще заняли около трехсот. А сейчас я вдвойне подработаю, и мы с вами пошлем основательную посылку. Билет мы сразу продадим, сегодня же. Сразу же на вокзал, к кассе. Я откровенно скажу, дорогая, как меня по службе назначили заменять, что-то от души отлегло. Н. В. встала во весь рост, смерила деверя царственно-гневным взором. — Отдайте билет! — Я… я его продам, дорогая, не беспокойтесь, сейчас же… Впрочем, достал билет из блокнота, отдал его и тихо вышел из комнаты. Н. В. прилегла, зарыла лицо в подушку и замерла от досады и гнева. 4 Матовая семидесятисвечовая лампа под зеленым плоским колпаком, такая знакомая по всем учреждениям, школьным классам, больницам, канцеляриям, мягко и уютно освещала большой стол, на нем поставленный шкапчик с открытыми полочками, с расставленными на них баночками с притертыми пробками. С другой стороны, ламповый свет падал на десятки согнутых дня расфасовки бумажек, на маленькие янтарного цвета весики, что качались из стороны в сторону на тоненьких шнурочках, пока не приходили в равновесие. Зоркие молодые глаза следили за точностью и тотчас же ссыпали порошок за порошком на бумажку. Ламповый свет обливал все стороны стола, всю деятельность. После расфасовки порошков шла наклейка ярлычков, дальше — проверка взвешивания наркотических, ею заведывал провизор. За столом сидело четверо фельдшериц-практиканток, весною окончивших техникум, из них — Аля Воинова — на фасовке порошков. Ее мысль всецело угнездилась в кодеиновую дозу… и ни о чем другом она не помышляла. Неровен час, опять заволнует голос провизора, как было недавно с люминалом: «Проверьте ваши весы, без ножа меня режете, — кричал, 0,1, 0,1 и вдруг — 0,2! Откуда взяла такое 0,2? Я спрашиваю — откуда оно взялось? Вы взвешиваете картошку, огурцы или наркотики? Я вас спрашиваю — вы на рынке или в аптеке?». |
| Прибыв на место захоронения, работники ГУЛАГа специальными крючьями вытаскивают умерших и сваливают в братскую могилу. У изобретения советского гения Исайи Давидовича Берга есть издержки: после каждого рабочего рейса душегубку приходится отмывать водой из шланга, потому что у убиваемых таким способом людей наблюдается рвота. Сколько товарищ Берг получил за своё «изобретение», неизвестно, да это и не имеет значения. Главное – то, что в данном случае мы видим хорошего ученика, достойного своего учителя – дьявола 418 . А теперь вспомним слова поэта – «горлана и главаря»: Плюнем в лицо той белой слякоти, Сюсюкающей о зверствах Чека! 419 (Маяковский застрелился в 1930-м году, таким образом избежав расстрела в 1937-м). И действительно, чего там сюсюкать! Ещё до прихода к власти Гитлер говорил: «Мы должны быть безжалостными! Я не собираюсь превращать концлагеря в исправительные учреждения. Террор – вот что является наиболее эффективным инструментом. Я не стану изображать из себя благодетеля только ради того, чтобы не оскорбить многочисленных бестолковых буржуазных неженок» 420 . ... Вернёмся в «город трёх революций», где «каждый камень Ленина знает». Чёрная «Волга» идёт мимо центрального входа – он не для задержанных, а для своих. Наши двери – слева, по улице Воинова (ныне – снова Шпалерная). Внутри дежурит охранник: по инструкции нужно предъявить паспорт и повестку-пропуск. Но как быть с беспаспортным? И комитетчики «берут всё на себя»: проводят задержанного в «святая святых» под свою личную ответственность. Поднимаемся на лифте на пятый этаж. В те годы это мрачное здание было поделено между МВД и КГВ. Первые три этажа – милиция, всё, что выше – госбезопасность. С отдельными лифтами и лестничными клетками: «Ибо иудеи с самарянами не общаются» ( Ин. 4:9 ). (До 2004 г., пока МВД не переехало в отдельное здание, на Большом доме была только одна вывеска: «Управление МВД». А бойцы невидимого фронта прятались в тени: попробуй отыщи!) До 2004 г. чекисты не имели в Большом доме своего «парадного подъезда». Вход с Литейного был закреплён за ГУВД по Санкт-Петербургу и Ленобласти, которые в память о былых объединениях органов госбезопасности и внутренних дел продолжали занимать часть БД. Три этажа, где располагались сотрудники ГУВД, были полностью изолированы от «соседей» – на них даже не останавливались лифты. Сейчас, вселившись в освободившуюся часть здания, чекисты сделали лёгкий косметический ремонт (должны же все этажи выглядеть в едином стиле), а поднимающихся по главной лестнице теперь сразу строго осматривает Ф.Э. Дзержинский. Бюсты Железного Феликса можно встретить и в других местах здания. (Это как если бы в нынешнем берлинском ведомстве по охране Конституции стояли изваяния рейхсфюрера Генриха Гиммлера.) |
| Такое перемещение центра тяжести с достоинства человека на задачи культуры, конечно, христианством принято и тем более одобрено не может быть. Принять его значило бы унизить человека до простой только персти земной, до животного. Принять его значило бы и религию низвести до тешащей человека культуры и убить в нем устремление к высокому, истинному, прекрасному. Принять его не может и сама культура, как выразительница высших устремлений человека, как касание иных миров, как средство преодоления тления и тины жизни и преображения земли. Принять не может и разум человеческий, всегда человеку и в нем самом, и в окружающей его природе открывающий мир идеальный, Божественный и побуждающий реализовать его... Поэтому-то так сильно, звучно, настойчиво и громко раздается протест со стороны людей культуры, со стороны многих представителей нашего интеллигентного общества, протест против культуры в современном, неистинном понимании ее, протест во имя спасения достоинства культуры и истинного высокого значения её (Весьма характерны рассуждения по содержанию докладов В.В. Розанова и Н.А. Бердяева на бывших в 1907 году собраниях религиозно-философского общества (см.: Записки Санкт-Петербургского религиозно-философского общества, вып. II, 1908). И ещё весьма интересны книжки А. Мейера " Религия и культура " (Спб., 1909), С. Воинова " Христианство и культура " (М., 1911). Интересна в своем роде и книжка В.В. Розанова " Религия и культура " ). Патриотизм и христианская любовь ко всем Патриотизм и космополитизм Патриотизмом называется любовь к отечеству. Под последней разумеется любовь к тому месту, где каждый из нас родился и вырос, где находятся могилы наших предков, с чем, следовательно, соединяются различные воспоминания детства и молодости. А так как каждый из нас живет не одиноко и оторвано от всех, а среди своего народа, то под отечеством принято разуметь не только самую территорию, но и народ, среди которого мы выросли и воспитание получили и частью которого, следовательно, являемся. Это самое общее, так сказать, внешнее, чувственное определение отечества. |
| По той же промемории, от морового поветрия уцелело 23 человека из Русских да 74 из Слободских Черкасов. А в 1722 году оказывалось сверх того: а) под ведением управителя Воинова 94 человека Русских, которые пришли в Цареборисов «из разных городов» после моровой язвы; б) под ведением сотника Андрея Самборского – казаков Изюмского полка «новопришлых их гетманских городов из Слободских полков, которые пришли после морового поветрия, 229 человек». Следовательно, в 1722 году было всего 420 человек. По исповедной росписи 1737 года было при Николаевском храме: 20 душ муж. 20 жен. духовных; 114 муж., 84 жен. душ служащих казаков; 148 муж., 120 жен. посполитых; 210 муж., 158 жен. однодворцев; 352 муж., 292 жен. подданных черкасов, а всего 849 муж., 674 жен. душ. В 1739 году было 9 муж., 7 жен. душ духовных; 128 муж., 116 жен. казаков; 111 муж., 94 жен. посполитых; 92 муж., 77 жен. однодворцев; 77 муж., 74 жен. подданых черкасов, а всего 417 муж., 368 жен. душ. Следовательно убавилось на половину. Это значит, что чума и в 1738 году опустошила Цареборисовский приход. В 1847 году от холеры умерло здесь только 5 человек, но от кори умерло 48 младенцев. В 1848 году от холеры умерло 109 человек; цинга в 1849 году похитила 22 человека. Что касается до бедствий, какие испытал город Борисов, впадая, по выражению пророка, в руки человеческие, то прежде всего надобно сказать, что во время всеобщего расстройства России, самозванец Лже-Пётр в 1610 году занимал Цареборисов, и Цареборисовские стрельцы, волею или неволею, ходили тогда вместе с ним в Путивль, а оттуда в Тулу, где самозванец был разбит и пойман. После того Борисов город несколько времени оставался в запустении, и оттого долго назывался Борисовым городищем, даже и после занятия его стражею, которую видим здесь в 1633 году. Со времени построения Чугуевской крепости, т.е. с 1639 года, в Борисов присылали стрельцов и станичников из Чугуева, для наблюдения за Татарами. Но так как, по одному положению своему на край степей Крымских, Борисов был опасным местом: то Чугуевцы неохотно отправлялись сюда, и несколько раз испрашивали себе, как милости Божьей, увольнения от содержания стражи в Борисове. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 28 голосов: 4.3 из 5) «А как насчет Маркса и Энгельса?» Сидел в нашей камере рабочий по фамилии Лоншаков. Был он столяром-краснодеревщиком высшего класса. Работал на авиационном заводе, где изготовлял модели будущих самолетов. В декабре 1949 года по всей стране происходил сбор «подарков великому Сталину» по случаю его семидесятилетия. Подарок от авиационного завода — модель самолета нового поколения — делал Лоншаков. Когда модель была готова, директор завода, секретарь парткома и Лоншаков повезли ее в Таврический дворец, где должна была открыться выставка подарков ленинградцев великому вождю. Драгоценную модель бережно внес в зал дворца ее создатель — Лоншаков. Торжественным шагом, словно с венком к подножию памятника, все трое — Лоншаков с красавцем-самолетом на руках в середине, директор и секретарь парткома по бокам — подошли к указанному им месту. Лоншаков бережно опустил свою модель и… В ту же минуту два коренастых молодчика, оттеснив директора завода и секретаря парткома, ухватили Лоншакова за освободившиеся от подарка руки и повели его из дворца к поджидавшей у входа машине. Через десять минут он был уже в тюрьме, благо Таврический дворец и Шпалерка расположены на одной улице (тогда улице Воинова), на недалеком расстоянии друг от друга. Ясно, что Лоншакова собирались арестовать уже давно, но не хотели (или не решались?) это сделать, пока он не закончил подарок вождю. Но когда он его закончил… тут уж медлить не стали. Что же такого опасного совершил рабочий-краснодеревщик Лоншаков? Об этом он рассказал мне отнюдь не сразу после появления в нашей камере. Отмалчивался, явно не доверяя нам, интеллигентам, и упорно не рассказывал о своем деле. Был он хорошего роста, широк в плечах. Лицо у него было ширококостное, некрасивое, волосы густые, черные. Глаза тоже черные. Руки у него были очень сильные. Ладони широкие, как лопаты. Мы пробовали с ним соревноваться — кто кому пригнет руку к столу. Ему я всегда проигрывал, хотя со многими другими справлялся без особого труда. |
|
|
