| 288 Глава XVIII. Подлинность, официальность и каноническое значение Стоглава Вопрос этот имеет довольно продолжительную историю, так как он возник еще в XVIII столетии. Споры ученых двух названных направлений принесли значительную пользу в том отношении, что они выяснили значение Стоглавого собора и Стоглава, хотя труды ученых первого направления весьма нередко отличались крайней тенденциозностью. В Стоглаве, как мы знаем, находится учение о двуперстном крестном знамении, сугубой аллилуйи и стрижении брад. Это учение со второй половины XVII века сделалось главнейшим пунктом различия между православными и раскольниками. Ввиду такого положения вещей, антираскольничья полемика стала опровергать означенное учение, и опровергала его весьма основательно. Но так как раскольники в доказательство истинности своего учения ссылались главным образом на Стоглаве, считая его законодательным уложением собора 1551 года, то все усилия их противников направлены были на то, чтобы всякими правдами и неправдами, во что бы то ни стало доказать, что Стоглав никогда не имел канонического значения в русской Церкви, что он не подлинное соборное уложение 1551 года, что в нем много подчисток, поправок, намеренных искажений в раскольничьем духе и проч. и проч. Нет сомнения, что Стоглав действительно погрешает в своем учении о крестном знамении и аллилуйи, так как в эпоху Стоглавого собора просвещение в России находилось на весьма низком уровне. Но почему же ученые, писавшие против этого неправославного учения, из нескольких глав унижают значение всего Стоглава? Они должны были доказать ложность этого учения на основании церковно-археологических данных, а не прибегать к недостойным науки приемам. Впрочем, окольным путем часто можно скорее достигнуть цели, чем прямым… Да и как не соблазниться такой заманчивой теорией: в 1551 году был в Москве собор, который по вопросам, данным благочестивым царем Иваном Васильевичем, рассуждал о многоразличных церковных чинах и составил уложение, до нас, к сожалению, не дошедшее, но которое без сомнения было очень хорошее, судя по тому, что собор состоял все из просвещенных архипастырей, а председатель был даже просвещеннейшим архипастырем своего времени. Но по причинам, на неизвестным, прекрасное уложение осталось только в виде черновых записок, которые оставалось неутвержденными до 1554 года, а после этого года вдруг является какое-то неизвестное частное лицо, малообразованное и даже невежественное, которое (о варварство!) переделывает черновые записки на свой лад, вносит в них свои раскольничьи мнения, снабжает их анафемой против тех, кто им не последует, разделяет свое произведение ровно на 100 глав, неискусно подражая царскому судебнику, и наконец, выдает его за соборное уложение 1551 года. Таким-то образом и явилась на свет «книга глаголемая Стоглав». |
| Собор 1551 г. получил название «Стоглав» по числу глав, на которые впоследствии были разделены его постановления и опубликованы 333 . В отличие от «Домостроя» в «Стоглаве» предпринимается попытка регламентации многих сторон общественной жизни человека позднего Средневековья, так или иначе связанных с церковью. Затронут в этом нормативном документе и целый ряд вопросов художественной культуры, и в частности изобразительного искусства, что не может не интересовать историка хтетики. На закате русского Средневековья «Стоглав» стремится еще раз напомнить один из главных принципов средневекового мышления, в том числе и хтетического, -символизм. Любой элемент видимого мира несет свою знаково-символическую нагрузку. Всякое украшение помимо красоты, радующей глаз, чтото еще и означает. Поэтому «Стоглав», в частности, предписывает всем священнослужителям носить одежды «по чину», без излишеств- «а излишним неукрашатися ниже во градех, ниже в домех, на пути в неподобныя ризы одеятися» (90, 258). «Неподобными» являются и излишне украшенные ритуальные облачения, и одежда других чинов, например воинская или женская (видимо, были распространены случаи такого переодевания, раз «Стоглав» специально запрещает их). Одежда в средние века наделялась знаковой функцией, по ней определяли принадлежность человека к тому или иному социальному или профессиональному «чину» – «комуждо бо свое одеяние; о тех же и познавается, кто есть коего чина» (259). Поэтому «Стоглав» и стремится удержать этот уходящий уже в прошлое обычай. В 25-м царском вопросе собору содержится сетование на то, что стал меняться традиционный внешний вид православного: «а в 30 лет и старые главы и брады бреют, и ус подкусывают, и платье и одежду иноверных земель носят, то по чему познати христианина» (5, 52). И «Стоглав» стремится закрепить эти внешние знаки православного-традиционные одежды «по чину»; (90, 258–259) и бороду с усами (40, 124). Начавшийся во второй половине XVI в. процесс разрушения средневекового образно-символического мышления побуждает участников «Стоглава» напомнить, в первую очередь служителям культа, некоторые литургические символы, разработанные еще в период патристики и забытые или неверно истолковываемые широкими кругами русского малообразованного духовенства. Алтарь, напоминает «Стоглав», «есть престол Божий и образ Вифлеемскаго вертепа, идеже Христос родися», а также и «образ есть вертепа, идеже погребен есть Христос» (13, 74). Жертвенник в алтаре означает «Голгофу гору», и в него можно вносить только некоторые священные предметы (13, 74). |
| 43 В памятниках XVI века отмечаются и общие причины, по которым вотчины переходили во владение монастырей. В грамоте 1535 года указывается, что монастыри предлагали вотчинам большие деньги за их земли (Павлов, е. с, стр. 102–103). Курбский передает, что бояре захватили себе дворцовые села и волости и щедро раздавали их духовенству (там же стр. 103). Собор 1551 года жаловался также на захват земель государевых монастырями (А. Э. I, 227, стр. 218) – Вообще как ослаблению контроля над поземельною собственностью в государстве при Василие Ивановиче и в малолетство Грозного, так и экономические затруднения светских вотчинников были условиями, благоприятствовавшими развитию монастырского землевладения. (Ср. С. В. Рождественского , Служилое землевладение в Московском государстве XVI века, СПБ. 1897, стр. 78–120). Поэтому в истории вотчин разных монастырей повторялись однородные явления. Так, если судить по фактам сообщенным А. В. Горским в «Историческом Описании Троицко-Сергиевой Лавры» (М. 1878, Чт. Общ. Ист. и Др. Росс., ч. IV, стр. 195–196) с 1432 по 1515 год в ней было куплено вотчин на 228 рублей; с 1516 по 1551 год – на 6563 рубля; с 1551 по 1573 год – на 7395 рублей с 1575 по 1584 год – на 700 рублей. Наиболее ценные приобретения, таким образом, были сделаны в промежуток времени между 1551 и 1573 годами. 45 Сравн. слова соборного приговора 11 мая 1551 года по Строевскому списку Стоглава: «А что из старины по уложенью великого самая Ивана Васильевича всея Русии и по уложенью великого князя Василья Ивановича всея Русии, во Тфери, в Микулине, в Торжку, в Оболенску, на Беле озере, на Рязани, мимо тех городов людей иных городов людем вотчин не продовали и по душам в монастыри без докладу не давали» (А. Э. I, 227, стр. 219). Сравн. прим. на стр. 41. 47 Н. Д. Чечулин (Города Моск. государства в XVI в., СПБ. 1889, стр. 170, 348:345) подметил эту особенность в деятельности духовенства. 48 Покупке дворовых мест в Понизовых городах могло благоприятствовать понижение стоимости городской земли, происходившее под влиянием бегства посадских людей со своих мест в 70–90-х годах XVI века (Н. Д. Чечулин, 1. с., стр. 320, 322, 345 и проч.). |
| То есть истинное воображение крестному знамению». И так вот где разгадка слов Артемия о крестном знамении: Стоглавый собор заметил, что некоторые неразумные человецы кладут крестное знамение только на лице своем («махающе рукою по лицу своему творят крестящеся»); поэтому собор постановил, что следует креститься так: сначала возлагать персты на чело, потом на грудь, затем на правое плечо и, наконец, на левое. Здесь не лишним считаем заметить, что заблуждение против которого борется Стоглав, существовало вероятно уже давно, по крайней мере, приведенные нами слова Стоглава совершенно буквально повторяются в Кормчей 1493 года, в которой находится также слово Феодоритово, но не о двуперстном знамении, как в Стоглаве, а о троеперстном, 308 о чем нам придется еще говорить в своем месте. Таким образом уже в конце XV века замечаются неправильности в способе употребления крестного знамения. И в первой половине XVI века многие книжники обращали на этот предмет большое внимание. Так, например, автор слова «о крестящихся» жалуется на то, что «есть мнози неразумении, иже не крестообразно крестящеся, но точию махающе по лицу своему творят крестящеся» 309 . Очевидно, что автор этого слова имеет в виду ту же сторону дела, на которую обратил свое внимание и Стоглавый собор, который, как мы видели, установил правильный образ совершения крестного знамения. Вот это-то крестное знамение, предписанное Стоглавым собором, Артемий называет «большими крестами», тогда как прежде только на челе воем знамение клали. Следовательно, на соборе 1554 года не о двуперстном крестном знамении слово было, а о том способе осенения крестным знамением, о котором говорится в 32-й главе Стоглава. И об этом вопросе не доспели ничего, именно потому, что и этот вопрос был уже решен на Стоглавом соборе, так что на соборе 1554 года не удалось опровергнуть это учение. Но Артемий говорит, что большие кресты стали класть «своим произволением», а между тем об этом есть прямое постановление Стоглавого собора. Почему же собор 1554 годе не счел нужным опровергнуть мнения Артемия ссылкой на это постановление? Артемий был еретик и поэтому мог так отзываться о больших крестах; он конечно мог хулить и крестное знамение, и собор 1554 года и самый собор Стоглавый, но тем не менее его мнение ничуть не опровергает и не может опровергнуть того, что уже было твердо установлено на этом соборе. |
| Были ли утверждены царем и иерархами постановления Стоглавого собора после получения замечаний митрополита Иоасафа – об этом нельзя сказать ничего положительного, так как подлинный соборный акт до нас не сохранился. Но, может быть, что он и не требовал подписей членов собора, так как в нем изложены не только постановления, но и деяния собора, не требовавшие подписей. 245 Точно также неизвестно, когда окончил Стоглавый собор свои заседания. Полагают, что не позже 17 мая 1551 года соборный акт был составлен, послан к митрополиту Иоасафу, получен обратно, исправлен согласно с его замечаниями, и утвержден. 246 Об основаниях этого мнения мы уже говорили (см. примеч. 217 и 43). Здесь мы укажем еще на следующие обстоятельства. В 1551 году 26 июня и 15 июля были изданы два соборных приговора: один – по двум жалобам новгородских священников на Новгородского архиепископа, другой – по жалобе на него же протопопов Новгородского Софийского собора. О первом из этих приговоров мы уже упоминали: в нем говорится о подводах, доставляемых новгородским духовенством и монастырями своему владыке, о суде архиепископских бояр и дьяков по соборному уложению (гл. 68-я и 69-я), о соборном отправлении богослужения и о крестных ходах (гл. 41-я, вопр. 32-й), о выборе прихожанами священно- и церковнослужителей (гл. 41-я, вопр. 14-й), об угощении попов и дьяконов обедом на счет царской казны в те дни, когда служатся панихиды об упокоении царей и великих князей (гл. 5-я, вопр. 30-й), наконец, о том, чтобы попы и дьяконы, если их позовут к больным ночью, не ходили без фонаря, и не приносили к себе тайком хмельного питья. По второй жалобе тех же новгородских священников был подтвержден давний обычай понедельного служения игуменов и священников в Новгородском Софийском соборе: здесь говориться также о том, что софийский притч не должен требовать молебенных и праздничных денег у причтов других церквей. 247 Во втором приговоре говорится о сборе в пользу новгородского Софийского притча т. н. просвирных пошлин с городских церквей и монастырей, за исключением общежительных, устроенных архиепископом Макарием, и о взимании с псковских священников пошлины за выдачу антиминсов, по полуполтине за антиминс, «по цареву нынешнему уложению» (гл. 47) 248 . Сходство многих постановлений в этих приговорах с соответствующими местами Стоглава не подлежат никакому сомнению, а упоминание о «соборном уложении», о «цареве нынешнем уложении» показывает, что приговоры имеют в виду именно соборное уложение 1551 года и составлены под его влиянием. |
| —663— Настоящая статья является попыткой ответить на следующие четыре связанные с изучением Стоглава вопроса: 1) кому можно приписывать послание к ц. Ивану IV, известное под именем первого Сильвестровского и содержащее в существенных чертах основные мотивы речи, которой Иван IV открыл собор 1551 г. и которая указывает на причины созыва этого собора с точки зрения идеологии известного рода? 2) какое отношение так называемых наказных списков к тому памятнику, который носит название Стоглава? 3) в чём значение редакции Стоглава, описанной Л. И. в сентябрьской книге Богословского Вестника за 1899 г.? и 4) как смотреть на отрывок Стоглава, на который обратил внимание Жданов в Ж. М. И. Пр. за июль 1876 г. и который говорит, между прочим, не только о церковных предметах, но и о земских делах? I Два из так называемых Сильвестровых посланий в первый раз были изданы Н. Барсовым в 3 кн. Христ. Чтения за 1871 г. по рук. к. XVI в. 1281, принадлежавшей прежде библиотеке Новгород. кафедр. собора. Издатель не сомневался в принадлежности посланий Благовещенскому попу Сильвестру и адресатом их считал одного и того же Казанского воеводу А. Б. Шуйского-Горбатого, хотя только данные первого послания уполномочивали на такое —664— заключение, а о втором можно было поставить лишь весьма гадательное предположение, не писано ли и оно Сильвестром и не адресовано ли оно к тому же Шуйскому-Горбатому, что и первое послание, так как определённых указаний ни об авторе, ни об адресате во втором не имеется. В 1874 г. те же два послания с присоединением третьего, писанного к ц. Ивану IV, были напечатаны в I кн. Чтений Общ. Ист. и Др. Р. в качестве приложения к исследованию, начатому Голохвастовым в 1849 г. и доконченному Леонидом в 1873 г., под заглавием: „Благовещенский иерей Сильвестр и его писания.“ Послания здесь изданы по тому же сборнику Новг.-Соф. б. 1281, которым пользовался и Н. Барсов . К изданию присоединена записка о Новг.-Соф. сб. 1281, писанная Н. Коншиным ещё в 1848 г. Из последней видно, что рукопись когда-то принадлежала самому Сильвестру, так как имеет пометку: „сборник селивестровский,“ и что он состоит из двух частей, по-видимому, соединённых механически между собой. |
| отцов, то, как он мог предлагать учение о перстосложении без подтверждения писаниями св. отцов? 6) автор «Обличения» придавал значение и тому обстоятельству, что свидетельство преп. Максима Грека находилось в сборниках сочинений его, не в одной и той же главе, а в разных, то в 40-й, то 32-й, то в 33-ей, – отсюда он выводил заключение о подложности свидетельства подобно слову Феодоритову 120 . Отзыв Феофилакта о Стоглавом Соборе. – Постановление Стоглавого Собора о двуперстии, как и самый Собор, подверглись беспощадному разбору со стороны Феофилакта Это было необходимо сделать по причине чрезвычайного значения и авторитета, каким пользовалось в глазах раскола соборное определение 1551 г. о двуперстии, хотя оно и не имело уже канонического значения со времени 1666–1667 гг. Разбору этому посвящён целый трактат (15–20 л.), в котором доказывается, путём аналогий и фактов, не только возможность заблуждения членов Стоглавого Собора, хотя бы и известных тогда святостью жизни, но и действительность уклонения их от истины, как в вопросе об употреблении двуперстного крестного знамения, так и во мнениях о других предметах, как например, в постановлениях о брадобритии, об аллилуйя, о наложении жестокой клятвы (проклятия) на некрестящихся двумя перстами и т. п. С ослаблением значения Собора должны были ослабеть и сделанные им постановления. Автор «Пращицы» о Стоглавом Соборе сделал отзыв словами Московского Собора 1666–1667 гг. 121 К сказанному Питиримом Феофилакт прибавил ещё несколько своих соображений для доказательства канонической несостоятельности собора 1551 г., неосновательности его постановлений и противоречивого отношения к нему со стороны раскольников. Лучшим доказательством истинности и древности мнения Денисова о двуперстии была бы, по взгляду Феофилакта, ссылка не на единичные и сомнительные свидетельства, а на свидетельства вселенских и поместных соборов; но вопрос о перстосложении не был предметом обсуждения на соборах, ни на поместных, ни вселенских, – посему раскольники не могли и не могут представить таких несомненных и древних свидетельств. |
| С середины XVI в. в России начинает явственно ощущаться начало кризиса средневекового миропонимания, обусловленного и внутренними закономерностями развития русского общества, и влияниями западноевропейской культуры, опережавшей в этом плане Россию. Соответственно и в сфере эстетического сознания мы наблюдаем принципиальную двойственность: с одной стороны, робкое проявление новых, несредневековых элементов — прежде всего на уровне художественной практики; а с другой — активная защитная реакция на них ставшей уже традиционной и консервативной средневековой культуры, при этом в первую очередь на уровне теории, то есть словесной фиксации средневековых норм и идеалов. Перед реальной угрозой гибели и перерастания в новое качество русская средневековая культура в середине XVI в. стремится укрепить свои традиционные основы, в том числе и эстетические, чем еще раз как бы обнажает их, делает более осязаемыми и для себя, и для стороннего наблюдателя. Именно этим и интересен данный период для историка эстетики. Новые же элементы эстетического сознания только еще робко заявляют о себе, выполняя пока в основном отрицающую, разрушительную функцию. Очередь их становления и яркого проявления наступит лишь в следующем столетии. Характерное для второй половины XVI в. стремление к нормативизации и регламентации культуры нашло отражение и в деятельности церковных Соборов того времени. Для истории эстетики и художественной культуры особый интерес представляет Собор 1551 г., так называемый Стоглав, и отчасти Собор 1554 г. Собор 1551 года получил название по числу глав, на которые впоследствии были разделены его постановления, опубликованные в особом фолианте . В «Стоглаве» предпринимается попытка регламентации многих сторон общественной жизни человека позднего Средневековья, так или иначе связанных с Церковью. Затронут в этом нормативном документе и целый ряд проблем художественной культуры и, в частности, иконописания. Наметившийся во второй половине XVI в. процесс разрушения средневекового образно–символического мышления побуждает участников «Стоглава» напомнить, в первую очередь священнослужителям, некоторые литургические символы, разработанные еще в период патристики и забытые или неверно истолковываемые широкими кругами русского малообразованного духовенства. |
| Черная или четверговая? Разумеется, в народе не могли не заметить, что черная соль не только невероятно вкусна, но и полезна. Ею стали умываться и подмешивать в пищу захворавшей скотине, поля перед посевом опрыскивали ее раствором. Это были чисто утилитарные, хозяйственные процедуры. Но спустя века соль вошла в обрядовый круг народных верований. Церковная история не сохранила даты, начиная с которой в Требнике появилась «молитва над солию». Зато известно, что Стоглавый собор в 1551 году уделил этому веществу специальное внимание. Правда, это скорее негативная реакция на явно неумеренную сакрализацию продукта. Не высказывая никакого суждения о самой черной соли, Собор крайне резко отозвался о распространившейся практике ее освящения в алтаре на самом престоле: «Заповедати (…) соли бы попы под престол в Великий четверг не клали и до седмаго бы четверга по велице дни не держали, понеже такова прелесть еллинская и хула еретическая» 3 . Таким образом, уже во времена Ивана Грозного понятие черной соли как освященного Церковью в Великий четверг продукта приобрело характер повсеместного бытования. Стоглавый собор, сам того не желая, зафиксировал его широчайшее распространение и констатировал его укоренение в массовом сознании. Конечно, не всякая черная соль автоматически становилась четверговой (именно в Великий четверг священнослужитель читал над ней особую молитву), и уж тем более нигде не предписывалось освящать исключительно черную соль и никакую больше. Но постепенно эти два разных, хотя и близких, понятия в том же народном сознании всё теснее сближались, пока — по-видимому, уже в синодальный период — не слились окончательно. Кулинарный историк Вильям Похлебкин так описывал злоключения православных верующих на французской чужбине в середине XIX века: «В 1843 году русское посольство в Париже поручило ведущему тогда повару Франции г-ну Плюмре приготовить пасхальный стол, в том числе и четверговую соль. Француз не смог, хоть и бился двое суток. Он просто не знал, как и что делать. Дали депешу в Баден-Баден, где были русские, и случайно нашелся человек, который сообщил рецепт» 4 . |
| 19-й); иногда обе власти – светская и духовная – призывают к совместному действию: «не токмо благочестивому царю царскую свою грозную заповедь учинити, да и всем святителем … запретити и заповедати с великим духовным запрещением» (вопр. 22-й), «по царской заповеди всем святителем. … разослати к попам свои грамоты с поучением и с велики запрещением» (вопр. 24-й); в остальных случаях действует одна духовная власть (вопр. 16-й, 23-й, 25-й и 27-й). По мнению г. Беляева 238 , собор делает тонкое различие между теми случаями, в которых нужно предоставить искоренение беспорядков царю, и теми, где должно действовать духовенство. В самом деле, вопросы 17-й, 19-й – 21-й имеют близкое отношение к безопасности, а потому в ответах на эти вопросы собор рекомендует светской власти принять полицейские меры, но и само духовенство, по определению собора, не должно оставаться пассивным зрителем беспорядков, совершающихся на его глазах, оно также должно действовать, но только средствами чисто духовными, которые уже исключительно имеются в виду в тех случаях, в которых действует одна духовная власть. Обе же власти – светская и духовная – соединяются тогда, когда зло слишком сильно и для уничтожения его требуются совокупные усилия обеих властей. Таким образом, из т. н. «вторых» царских вопросов мы считаем возможным приписать членам Стоглавого собора 28 вопросов (1-й, 3-й, 5-й, 13-й, 16-й – 31-й), а остальные 4 вопроса (4-й, 14-й, 15-й и 32-й) – царю. Глава XII. Продолжение борьбы партий при выработке дальнейших постановлений Стоглавого собора Мы знаем теперь, когда, кем и при каких обстоятельствах была составлена царская программа, предложенная Стоглавому собору; нам известно также и то, как отнесся собор в своих ответах к вопросам царя. Мы видели, что собор почти совсем не коснулся тех предметов, на которые ему указывал царь и его сторонники. Между тем вопросы царя были так важны, партия составлявшая их, была так сильна, что остаться без рассмотрения предложения царя не могли. Можно предполагать, что когда собор дал свои ответы на первые и на вторые царские вопросы, партия нестяжателей, сильная в «избранной раде» и до сих пор на соборе остававшаяся на заднем плане, стала действовать более энергично в пользу осуществления своих предложений, которые, наконец, и были рассмотрены собором. |
|
|
