| Около половины XII в. (1141 г.) Аббат клюнийский, Петр достопочтенный первый позаботился о восполнении этого недостатка. Желая познакомиться с религией Мухаммеда в самом ее первоисточнике и по возможности доказать ее лживость, он вашел в Испании людей, знавших арабский язык и поручил им сделать перевод Корана. Они исполнили его поручение и сделали перевод, хотя неполный и далеко несовершенный. Этот перевод давал однако некоторое понятие о мухаммеданской религии и дал возможность клюнийскому Аббату написать, опровержение мухаммеданства под названием: Adversus nefadam sectam saracenorum – сочинение, первое на западе в этом роде. Это опровержение конечно не могло достигнуть своей цели у мухаммедан, потому уже только, что было написано на языке латинском, совершенно чуждом мухаммеданствующим нациям, но оно могло быть полезно для миссионеров, потому что все-таки сообщало некоторые сведения о содержании религии Мухаммеда и делало воззражения на нее 20 Но это сочинение Петра илюнийского было, по всей вероятности, распространено очень мало, по крайней мере и впоследствии живо чувствовалась и высказывалась настоятельная нужда в полемических сочинениях против мухаммедан, так что сочинение Петра илюнийского даже в XIII в., повидимому, не было известно. Турон говорит, что Раймунд Пеньяфорт около 1239 г. «просил св. Фому аквинского, репутация которого в церкви была уже велика, составить труд, где находилось бы ясное и методическое изложение истин христианской религии с их доказательствами и ответами на аргументы неверных. Св. учитель тотчас взялся за перо и написал свои четыре книги о католической вере или против язычников. Раймунд де Пеньяфорт принял этот первый труд, как дар неба 21 . Но это сочинение могло научить только истинам христианской веры; знания же мухаммеданства и доводов для опровержения его почерпнуть из этого сочинения было нельзя и потому миссионер мог с одинаковым успехом пользоваться им столько же, сколько и всяким другим изложением христианской веры. Столь же малозначительно было для миссионерского дела сочинение доминиканца Раймунда Мартини под заглавием: Pugio fidei adversus Mavros et Judeos, написанное в 1278 г. |
| Евгений 7 января 2014, 18:23 Сижу на работе в такой светлый праздник, еще и электричества нет. Зашел через телефон на мой любимый сайт Православие.ру почитать статьи. И естественно самому захотелось немного чуда Рождественского. Даже взгрустнулось немножко. Перешел к чтению следующей статьи и как говорится не поверил своим глазам. Автор стати Митрополит Лимассольский Афанасий. Мне так нравятся его статьи, радости было столько что я буквально хохотал. Слава Богу за всё! Такое утешение. С праздником Рождества Христова! СахИрина 7 января 2014, 04:10 Юлия! Слова, которые Вы произносите, как заклинание, чтобы у Вас водились деньги, на самом деле звучат так: " Кому церковь - не мать, тому Бог - не отец " и принадлежат, кажется, Киприану Карфагенскому. Когда Вы что-то говорите, Вы вдумывайтесь в смысл. Когда Вы говорите, что вы кому-то не отец, это звучит по меньшей мере, странно, ведь Вы же - женщина и отцом никому быть не можете. Тем более Вы это говорите для привлечения денег на год. Это какой-то магизм, недопустимый для верующего человека. Верующий человек в нужде молится Богу, а не произносит бессмысленные заклинания. Вразуми Вас и всех нас Господи! С Рождеством всех!!! Ольга 6 января 2014, 23:33 В 1996 году праздновала новый год, так как был пост я особо ничего не ела, зато выпила пару бокалов Мартини с апельсиновым соком и несколько мандаринов съела. С утра у меня так сильно болел желудок, что я не могла встать с постели до самого Рождества. На праздничной литургии еле стояла, к исповеди меня даже без очереди пропустили так мне было плохо. Желудок болит, тошнит, слабость жуткая, но как только я причастилась, все прошло. Не успеваю сделать пару шагов от чаши как прибегают из трапезной и просят помочь. Я вышла из трапезной в 4 часа дня была бодра и здорова как никогда Р.Б. Андрей 6 января 2014, 17:19 Несколько дней назад сделал себе подарок к Рождеству - обустроил в квартире " красный уголок " (купил полку, иконы Христа, Богоматери, Ангела Хранителя и Святой Матроны, а также подставки под свечи и кадило). Сегодня с утра, в предпраздничный день Святого Рождества - согрешил (не могу избавиться от дурной привычки), хотя всё время просил у Господа прощения за эту дурную привычку. После чего зажёг свечи в красном уголке и обкурил квартиру кадилом с ладаном. Сел работать за ноутбук. В коридоре раздался взрыв - очень испугался и вышел посмотреть - что же это такое. На люстре в коридоре взорвались вдребезги две лампочки и, что самое интересное - вдребезги взорвался плафон (каждая лампочка имеет свой плафон). Объяснить разумно взрыв лампочек - еще могу (перепады электричества или что-то другое), но то, что взорвался плафон, который отделен от лампочки и хорошо закреплен в люстре - никак не могу. |
| «С разными нюансами все они защищали совместимость масонства с католической верой», — сообщил главный редактор La Nuova Bussola Quotidiana Риккардо Кашиоли, который также беседовал с людьми, присутствовавшими на встрече в Культурном фонде Амброзианиум. Католическую Церковь наряду с кардиналом Коккопальмьеро представляли архиепископ Миланский Марио Дельпини, францисканский богослов священник Збигнев Сучецкий и епископ Антонио Стальяно, президент Папской теологической академии. Бизи, который сказал, что считает эту встречу «очень значимой», поблагодарил Церковь за свое образование, поскольку был человеком из бедной семьи, и объяснил, что примирение между масонством и Церковью было его давним желанием. Он также с любовью вспоминал кардинала Мартини, «который был здесь как дома». Бизи выразил свою признательность за обращение кардинала Джанфранко Равази к масонам, сделанное в открытом письме 2016 года под названием «Дорогие братья-масоны», но посетовал на темпы диалога и примирения и спросил, почему Папа Франциск, по-видимому, забыл о масона, «раскрывая всем своих объятья». Он раскритиковал недавний отказ Ватикана предоставить верительные грамоты масонскому послу и особо отметил постановление Ватикана в ноябре прошлого года, подтверждающее запрет Церкви на вступление католиков в масонство. Папа Римский, по словам Бизи, «сделал знаменитое заявление: «Кто я такой, чтобы судить?» в начале своего понтификата, обращаясь к гомосексуалистам», а затем «открыл двери разведенным», но «забыл, что среди масонов также много католиков, которым препятствуют причащаться». Масонам всегда было отказано в Святом Причастии, и до принятия Кодекса канонического права 1983 года они были явно и автоматически отлучены от Церкви. В оде индифферентизму — вере в то, что религиозные различия не имеют значения и являются центральным принципом масонства — Бизи сказал, что «каждый человек — брат другого», и «узы братства не зависят от веры. Нужно только поверить в «Великого Архитектора Вселенной». «Звездное небо одинаково для буддистов, для католиков, для вальденсов, для мусульман, для всех тех, кто верит в высшее существо», — продолжил он, добавив: «Мы даем нашим братьям свободу придерживаться любой религии и практиковать ее. Абсолютные истины и стены разума не принадлежат нам, и для нас они должны быть снесены». |
| Слабость религиозной критики в Америке естественно привела к тому, что защитники религии обленились и утратили чутье. Наши богословы куда чаще и с куда большим удовольствием разбираются в запутанных отношениях между разными религиозными группами, чем исследуют вопросы веры как таковой. Миссис О’Хейр, собственно говоря, против религии не выступала. Она хотела лишь, чтобы правительство не заставляло ее детей молиться в школе, и, как ни странно это прозвучит, многие верующие были с ней согласны. Наши газеты с большим интересом обсуждают попытки баптистов обратить иудеев, чем вопрос о том, какая религия, — христианство или иудаизм, — больше говорит уму современного постмодерниста. Не пора ли нам возродить старинное искусство полемики и апологетики? Я полагаю, пора, — и надеюсь и молюсь о том, чтобы в переписке Эко и Мартини читатели увидели элегантный, информативный, поистине высококачественный образец того и другого. Чтение этой книги заставляет желать большего. Невольно жалеешь, что Мартини и Эко ограничились лишь тремя темами. Быть может, успех побудит их продолжить дискуссию. По большей части профессор-романист задает вопросы, а ученый епископ старается их понять и ответить. Только в последней части епископ предлагает писателю свой вопрос, — и вопрос этот страшно важен. С искренним интересом он спрашивает, как людям, не верящим в Бога, не признающим трансцендентного Источника ценностей и смыслов, удается не впадать в релятивизм, в наше время столь недалеко отстоящий от нигилизма. Полагаю, Эко дает прекрасный ответ, и все же мне хотелось бы знать, что сказал бы на это Мартини. Вместо этого, — возможно, намеренно, — диалог обрывается на полуслове, и читатель остается наедине со своими мыслями. Однажды, сидя в саду, молодой Августин, — тот самый, что потом крестится в Милане, городе Мартини, а еще много лет спустя станет святым, — услышал голос, говорящий: «Возьми и читай». Читателя этой удивительной книги я оставляю с таким же напутствием. Харви Кокс В ожидании нового Апокалипсиса |
| Так в Голландии и Нидерландах, где издавна в сознании народа жила самая грубая мистика, анабаптизм принял самые широкие и угрожающие размеры 136 и выродившийся из него антитринитаризм имел самых решительных и фанатических представителей в лице Рудольфа Мартини и преимущественно Давида Георга 137 . Переходя из места в место, Рудольф Мартини наслышался различных мнений и, как трость ветром колеблемая, с фанатизмом начал распространять различные мысли, клонящиеся к опровержению догмата о св. Троице. По свидетельству одних историков, его воззрения совпадали с воззрениями Павла Самосатского, по свидетельству же других он учил о Сыне и Св. Духе согласно с арианскими принципами. Приписывая Сыну Божию бытие домирное, он однакож не хотел признать Его в строгом смысле вечного существования и всё единение Сына с Отцом ограничивал простым согласием воли того и другого. Св. же Дух для Мартини не был ипостасью и лицем Божеским, а лишь простою безличною силою и дарованием Божиим. Скорая смерть прекратила деятельность Мартини, за то после него выступила на проповедь личность, замечательная по удивительному совмещению в себе самого крайнего анабаптизма с самым крайним антитринитаризмом. В ней странным образом мирились между собою и практическое направление анабаптистов и вопросы из чисто спекулятивной области вероучения. Эта личность – уже упомянутый нами Давид Георг, обыкновенно называемый в истории Давидом Иорисом 138 . Рождённый в Голландии в 1501 году от людей низкого происхождения, снискивавших пропитание различными фокусами и фиглярством, Иорис был, по свидетельству летописцев, от природы наделён способностями редкими, умом практическо-рассудительным и вместе глубоко проникающим, взглядами самыми оригинальными. Воспитание Иориса было до крайности небрежное, он понимал только свой родной нидерландский язык, и можно судить поэтому, каковы должны быть Природные дарования Иориса, когда при отсутствии всякого сколько-нибудь серьёзного образования он оставил после себя множество сочинений. |
| Потом был номер, который авторы позже назвали «ораторией». Полозкова на одной ноте пропевала свежую мысль о том, что после смерти все встретятся и будут другими и события земной жизни покажутся неважными, как двойки и пятёрки в школьном дневнике, потому что всё будет совсем другое. А Маноцков тонко аккомпанировал свежей мысли. Медитативное состояние должно было возникнуть при таких звуках и таком специально обезличенном голосе и, в общем, возникло. Не только пара на сцене увлекалась Востоком. После была земная история про то, как героиня спустилась в бар в южном городе, заказала мартини и обнаружила бирочку с майки бывшего возлюбленного в своих джинсах. И ей, знаете, расхотелось мартини. Нет, серьёзно. Воспоминания охватили ея. Это читается трижды, то под музыку, то без, то с паузами, то без. А на сцене сидит могучая Верочка. Зритель-слушатель представляет не чувствительную душу поэтессы, а мрачную средних лет тётку, которая из-под основательного лбища смотрит на обычного бармена, заказывает мартини, а тут вот она, бирочка. Обляаа, думает тётка по-московски, её пронзают воспоминания. Уберите ваш мартини. Нет, ну, в общем…вы поняли. Если б в этом была хотя какая самоирония, хоть какой Фассбиндер. Потом читали детские стихи. И те самые, довольно слабые, стихи из книжки, в исполнении артистичных авторов приобрели прелесть и живость. Слушатели почувствовали себя детишками, причём детишками милыми и чувствительными, а не какими-нибудь там оглоедами. Ввести слушателей в детский транс - применимая техника. Расслабьтесь, как говорится, откройте в себе внутреннего ребенка. И тут-то мы вам дадим драмы. Вера Полозкова начинает расчётливо бить в тот же, в общем, сантимент, так же кудряво, но про детишек во время войны, в эмиграции и т.д. Заканчивая некоторые стихи неуклюжими строчками на украинском. Зрители рукоплещут. У некоторых на глазах слёзы. Хотя стихи поверхностны. Ничего, кроме выжимания слезы, не содержат. Как так, думаешь? Ряд лет жесточайших событий. И ни одной мысли? Хорошо, ты бабочка-капустница, живёшь в Лимассоле, но можно же и про реальность Лимассола этого? Везде же есть много смешного, трагичного, разного, настоящего. |
| И невозможно не присоединиться к его мнению, что диалог между Мартини и Эко высокоинтеллектуален, требует большого напряжения мысли, но щедро вознаграждает вдумчивого читателя. И, действительно, остается только жалеть, что этот диалог столь краток. Ирина Языкова, Библейско-богословский институт св. апостола Андрея Предисловие к американскому изданию Когда итальянская газета La Correra de la Serra пригласила ученого романиста Умберто Эко и ученого кардинала Карло Мария Мартини обменяться мнениями на своих страницах, редакторы, очевидно, чувствовали новизну и свежесть этой идеи. Однако едва ли они могли предвидеть, к каким блестящим результатам приведет их замысел на практике. Переписка Эко и Мартини поднимает саму возможность интеллектуальной беседы о религии на новый уровень. Она показывает, что партнеры в подобной дискуссии могут испытывать друг друга, бросать друг другу вызов — и при этом не только сохранять взаимное уважение, но и мыслить в одной плоскости. Сейчас эти письма переводятся на множество языков и вскорости распространятся по всему миру. И это прекрасно. Но, думаю, американским читателям полезно было бы побольше узнать об участниках диспута. В романе-лабиринте Эко «Маятник Фуко» один персонаж говорит другому: — Я родился в Милане, но семья моя происходит из Вальд’Аоста. — Ерунда! — отвечает другой. — Истинного пьемонтца всегда узнаешь по скептицизму. — Но я скептик, — говорит первый. — Нет, — отвечает его собеседник, — вы просто недоверчивый, сомневающийся, а это другое. Читателю придется прождать несколько страниц, прежде чем Эко разовьет эту сложную мысль. Но он обязательно это сделает. И то, что он говорит в книге, может послужить своеобразным предисловием к этой необычной переписке: Умберто Эко родился в 1932 году в Алессандрии, в Пьемонте. Прежде чем получить известность на ниве семиотики (раздела науки, изучающего знаки и символы), он изучал эстетические теории Средневековья. В Туринском университете он защитил диссертацию по эстетике Фомы Аквинского. |
| Мама Ольги в 2014 году пошла работать в местную больницу, куда свозили многочисленных раненых. — В самый первый день, 26 мая, мама пошла сдавать кровь. Было много раненых, и всех их свозили в нашу больницу. Тогда не хватало крови, а у нее была первая положительная, подходящая всем. Мама ушла с прежней работы, отчасти потому, что ездить под обстрелами было сложно, ж/д переход постоянно закрывали. Но больше из-за желания быть полезной. Она устроилась в больницу санитаркой, тягала стекла, которые постоянно выбивало. Мы с детьми тогда как раз уехали к родственникам, и ее просили уехать, но она отказывалась до тех пор, пока ей не прилетело в дом. Фото: Кристина Мельникова/EADaily Тогда женщина спаслась чудом, хоть и не успела выпить бокал мартини, который уже приготовила себе после тяжелого рабочего дня. — В коридоре у нас стоял холодильник, а мама моя очень любит холодный мартини. Она пришла в тот вечер со смены, открыла подвал, нажарила яичницы, налила мартини и стояла на лестнице, чтобы в случае чего успеть спрыгнуть в подвал. Но в это время пришел сосед и позвал ее пить чай. Только они сели за стол, как раздался грохот, повалил дым. Они смотрят, а забора в ее доме нет, половины коридора, где стоял холодильник, тоже нет, дверь валяется в стороне. Светят коногонкой и видят хвостовик в ступеньках. Мама после этого уехала, сказала, что это было последней каплей. А она многое пережила, она ведь и в больницу под обстрелами бегала. Несмотря на то, что Октябрьский в военных сводках стал фигурировать реже, после того как ополчение выбило ВСУ из аэропорта, устойчивого затишья тут с тех пор не наблюдалось. — Ольга, было ли такое, чтобы долго, к примеру год, по поселку не прилетало? — Да ну, ты что! Это фантастика. И сейчас, с конца апреля — начала мая снова обострение жуткое. Дочку отправляем к бабушке, она хоть и недалеко живет отсюда, но все же дальше от фронта. Но я все равно не хочу уезжать из Донецка. Я еще своей бабушке перед смертью говорила, что, пока жива я, с домом ничего не случится. Да и Донецк я люблю. |
| Я совершенно с Вами согласен и на первый вопрос — о том, что такое жизнь, — уже дал ответ. «Когда начинается человеческая жизнь» — для нас загадка и, возможно, останется загадкой навсегда. Но главное здесь — не «когда», а «что». Явление величайшей ценности требует величайшего уважения. И, сколь бы малым и незначительным не представлялось нам начало новой жизни, мы не вправе легкомысленно его недооценивать. Но остается один вопрос. Я подчеркнул, что, по Новому Завету, уважения достойна не физическая жизнь сама по себе, а жизнь, причастная Богу. Как объяснить это учение в понятиях, ясных и неверующему? Первый ответ я нашел в Ваших словах, описывающих благоговение и трепет, которые испытывает всякий при мысли о человеческой жизни и судьбе. Есть великолепная метафора, описывающая в светских терминах чувство, общее для католиков и людей безрелигиозных, — метафора «лица». Вспомните проникновенные слова Левинаса о «неопровержимом мгновении». Но в заключение я, пожалуй, процитирую другого автора — Итало Манчини, одну из его последних книг — Tornino a volti [ «Назад к лицам»]: «Жизнь в мире, любовь к миру, освящение мира — всем этим мы обязаны не какой-то безличной теории бытия, не историческим фактам, не природным явлениям, не существованию каких-то трансцендентных центров „инаковости“, — нет, только лицам: лицам, в которые мы смотрим, которые чтим, которые любим всем сердцем». Карло Мария Мартини Мужчины и женщины в Церкви Уважаемый Карло Мария Мартини! Настало время нам продолжить беседу. Должен признаться, мне немного жаль, что редакторы всякий раз просят меня выступить первым: от этого я начинаю чувствовать себя придирой. Быть может, они пали жертвами банального клише, согласно которому философы — специалисты по формулировке вопросов, на которые не знают ответов, а у пастырей душ всегда на все находится правильный ответ. По счастью, в предыдущих своих письмах Вы показали, сколь сложны и напряженны могут быть размышления пастыря, разочаровав тех, кто, быть может, ожидал от Вас ответов оракула. |
| Умберто Эко и кардинал Карло Мария Мартини: Диалог о вере и неверии Мировой бестселлер о вере и атеизме 20 февраля, 2016 Мировой бестселлер о вере и атеизме Открытая переписка между всемирно известным писателем-постмодернистом Умберто Эко и одним из иерархов Католической церкви, кардиналом Карло Мария Мартини. Предисловие к русскому изданию Диалог о вере и неверии — тема для России не новая. Можно сказать, вся русская история в XX веке проходила под этим знаком. Разве не была сама русская революция своего рода аргументом в споре о вере? Да и сам жанр диалога между верующим и неверующим русскому читателю хорошо знаком. У нас, можно сказать, есть своя традиция. Достаточно вспомнить знаменитые диспуты в Политехническом музее в Москве, проходившие в 20-е гг. между большевистским лидером Анатолием Луначарским и обновленческим митрополитом Александром Введенским. Или прецедент более близкий к нам по времени — переписка православного священника Сергия Желудкова и философа-диссидента Кронида Любарского, которая велась в конце 70-х — начале 80-х гг. прошлого века (опубликована в журнале «Страна и мир», Мюнхен). Однако обычно в России такие диалоги велись исключительно в идеологической плоскости. Диалог же, который предлагается читателю на страницах этой книги несколько иной. Этот разговор происходит в посттоталитарную эпоху, когда ни атеистическая, ни христианская позиция не могут уже более претендовать на тотальное овладение массами. И это одна из особенностей культуры постмодернизма, которая так специфически окрашивает наше время. Но разговор о вере и неверии не теряет своего смысла и в постмодернистской культуре, ибо люди все чаще и глубже осознают, что мир, в котором мы живем, один, и он не такой уж большой и к тому же довольно хрупкий. И жизнь, данная человеку, имеет ценность, что осознают, хотя и по-разному, верующие и неверующие. Собственно диалог, представленный в книге об этом, — о современном мире и человеке в этом мире. Участники диалога — фигуры знаковые. Умберто Эко — всемирно известный писатель, один из основоположников литературы постмодернизма, ученый-медиевист, прекрасно разбирающийся в богословской проблематике. |
|
|
