| 331 Кн. Вл. А. Долгоруков – известный Генерал-Губернатор (с 1856 по 1891 г.г.) г. Москвы: преосв. Леонид (Краснопевков . Московский викарий с 1859 по 1875) управлял Митрополией, за смертью М. Филарета, с 20 Ноября 1867 г. по 25 Мая 1868 г. Ред. 332 Лично-интимную ткань взаимных отношений между людьми описывают Дильтей «Einleitung in die Geistesirissenschaften». Versuch einer (Grundlegung für das Studium der Gesellshafl und der Geschichte. и др. сочинения, Мюнстерберг в «Philosophie der Werte». «Разговаривают между собою (читаем у последнего) два приятеля–о личных удачах и неудачах, о пережитом и ожидаемом, о горячем политическом вопросе. В каждый момент разговора каждый из друзей чувствует реальное существование другого и принимает полное участие в радостях и страданиях его. То один соглашается с другим, то возникаете спор; вот один даёт другому совет, а вот он высказывает сомнение: и с каждой переменой темы они понимают смысл слов и жестов, понимают мотив другого. Ни один момент они не смотрят друг на друга как на объекты, не представляют себе того, что происходит у другого в мозгу, но их внутреннее участие, сорадование, сострадание, сочувствие надеждам и страху другого – стоит в стороне от вещественного содержания человеческой жизни, а непосредственно касается волевого существа человека. Понимание и сомнение, вопросы и ответы, согласие и возражение, удивление и негодование, любовь и ненависть, сострадание, зависть, злорадство, почтение – всё это в живом переживании переходит от цельного субъекта к цельному субъекту. Психолог стал бы внимательно прислушиваться к ним и наблюдать их как объекты, не принимая никакого участия в их надеждах, и сомнениях и разлагая психические содержания их на более простые ощущения. И каждый из друзей может производить такую же разлагающую работу над психическим содержанием, другого, но целое содержание никогда не станет для него воспринимаемым, объектом, каждая часть этого содержания душевной жизни другого имеет для него тот субъективный характер, который можно лишь понимать, постигать, о котором объективирующий психолог ничего не может знать. |
| —150— ствовать в заседаниях академического совета и исполнять различные поручения Совета. Такой сверхштатной профессорской службы М. Д. Муретов не оставлял до самого конца своей жизни. Кроме преподавания Свящ. Писания Нового Завета, М. Д. Муретов с 20 сент. 1885 г. по 14 мая 1893 г. состоял лектором французского языка. В 1900–1901 и 1901–1902 уч. годах преподавал греческий язык. С 14 марта 1906 г. по 10 янв. 1909 г, состоял членом академического правления. По введении в действие временных правил об академической автономии М. Д. Муретов избран был инспектором академии (4 нояб. 1906 г.), но оставался в этой должности только в течение одного года (по 26 окт. 1907 г.). К концу своей жизни покойный состоял почетным членом всех четырех духовных академий: с 1911-го Московской, с 1912 г. – Петроградской, с 1913-го – Казанской и с 1914-го – Киевской. Такова несложная биография почившего Митрофана Дмитриевича Муретова . Она не сложна, потому что ее ничем не хотел осложнять сам почивший. Его не влекла к себе внешняя деятельность; его не интересовали жизненные успехи и житейские удобства. До конца своей жизни он оставался типичным „деревенским“ профессором. Не всякий мог бы в его приземистой неуклюжей и обыкновенно очень скромно одетой фигуре узнать знаменитого ученого, профессора высшей школы. Общественная деятельность не была призванием почившего. Избранный инспектором академии, он поспешил от этой должности освободиться через год, причем после недобрым словом поминал этот год, уверяя что за этот год он на десятилетие сократил свой век. Родной и любимой стихией почившего была наука. Здесь он был могуч. Здесь он велик и знаменит. Митрофан Дмитриевич Муретов не был аккуратным ученым, какими мы привыкли представлять себе профессоров немецких. Под аккуратным ученым мы разумеем такого, который пишет книгу за книгой в своей специальности. Аккуратный ученый берет себе тему для работы и, пока он занят этой работой, для него перестает существовать все прочее многообразие ученых интересов. В ученой деятельности Митрофана Дмитриевича, как |
| „Ныне ли о любви, скажут, может быть, некоторые? Ныне ли, когда плод вражды созрел в вертограде Возлюбленного: когда и земля трепещет от ужаса, и сердца камней разрываются; и око неба помрачается негодованием? Ныне ли о любви к миру, когда и Сын Божий, страждущий в мире, оставлен без утешения, и молитвенный вопль Его: „Боже мой, Боже мой, вскую Мя еси оставил“ ( Мф.27:46 )-без ответа отеческого? Правда, христиане! День вражды и ужаса день сей, день гнева и мщения. Но если так, то что с нами будет, когда и земля не тверда под нами, и небо над нами не спокойно? Куда убежать с колеблющейся земли? Куда уклониться из под грозящего —129— неба? Взирайте прилежнее на Голгофу: и там, где видится средоточие всех бед, вы откроете убежище, Тогда, как „трепетна бысть земля и основания гор смятошася и подвигошася, яко прогневася на ня Бог“ ( Пс.17:8 ), не видите ли, как непоколебимо там стоит неукорененное древо Креста? Тогда, как и мертвые не почивают в гробах своих, не видите ли, как мирно почиет Распятый на кресте Своем, сколько ни старались Его совлещи славой Спасителя: „иныя спасе, себе ли не может спасти“; самым достоинством Сына Божьего: „аще Сын еси Божий: сниди со креста; самым благом веры в Него: да снидет ныне со креста, и веруем в Него? Итак, утвердим в сердцах наших сию странную и страшную для мира, но радостную для верующих, истину: „что во всем мире нет ничего тверже Креста и безопаснее Распятого. Ужасы от Голгофы для того и рассеяны по всему миру, чтобы мы, не видя нигде безопасности, бежали прямо на Голгофу, и повергались у ног, и скрывались в язвах и погружались в страданиях Распятого Спасителя. О солнце! для чего бы тебе закрывать от Него лице свое в полдень, когда великое дело тьмы еще при твоем свете достигло уже своей полуночи, и когда очи Всевидящего, тмами тем светлейший света твоего, и во тьме столь же ясно видят позор Богоубийства? – Так в твоем негодовании впечатлено было наше вразумление; ты поспешало совершить видимый день вражды и гнева, дабы препроводить нас к созерцаемому дню любви и милосердия, освещаемому незаходимым светом трисолнечного Божества. |
| —122— в отношении его к себе самому, разбирая слова и выражения, заключающиеся в тексте; в отношении к соприкосновенным ему текстам или к контексту речи, – также в сравнении с другими, подобными ему местами писания и, наконец, в соображении с различными его обстоятельствами, каковы; цель текста частная и общая, особенное намерение св. Писания, побудительные причины, современные случаи, нравственный характер лица, говорящего в библии и т. п. – Будучи основательнейшим и глубоким знатоком св. Писания и опытнейшим экзегетом его, м. Филарет с чрезвычайным искусством проникал в содержание текста, выбранного для проповеди, осматривал его со всех сторон и раскрывал глубину его содержания. Одновременно с этим, глубокая сосредоточенность мысли, строжайшая последовательность в развитии взятой темы, сила диалектики составляют неотъемлемые принадлежности каждой его проповеди. Сжатость и совершенная чистота, строжайшая правильность, художественность или изящество и в то же время „простота“ являются отличительными свойствами слога его образцовых слов 307 . Совершенно справедливо писал о м. Филарете знаменитый преемник его проповеднической славы и ученик архиепископ Харьковский Амвросий: „Всюду единственный, везде неподражаемый, в Бозе почивший святитель создал своими писаниями особый мир, неудобо-досягаемый для обыкновенного ума. Это – идеал, и мерою приближения к сему идеалу долго будет измеряться достоинство церковного писателя. Удел его литературных трудов – бессмертие, наряду со всеми гениальными произведениями. Его творения блещут мыслями, как алмазами. Его слово – как будто сковано из стали и золота“. Его проповеди „навсегда останутся недосягаемым идеалом церковной проповеди глубокой, блещущей обилием, силой и высотой мысли, – идеалом, к которому должен стремиться всякий проповедник православной церкви... Всегда будут изучать их, как образец истинно-христианского витийства в православной России“ 308 . Но, признавая проповедь Филарета идеалом церковной проповеди, —123— „нельзя забывать, что всякий гений, в какой бы то ни было области, всегда является высшим выражением какой-либо одной стороны в данной области творчества. Если можно сказать, что поэтическое творчество Пушкина – идеал, образец в области поэтического творчества, то это не значит, что в нем достигли полного совершенства одинаково все стороны поэтического творчества: нет, он только один из величайших русских представителей одного из видов художественного реализма. Так и Филарет. Он – великий, гениальный представитель проповедничества. В его лице русская проповедь впервые достигла совершенства, но лишь в одной из двух основных сторон своего содержания – в раскрытии Свящ. Писания, Проповедническое слово Филарета, по меткой характеристике его знаменитого современника И. С. Аксакова, было действительно неподражаемое „художественное, важное слово, то глубоко проникавшее в тайны Богопознания, то строгой и мощной красотой одевавшее разум Божественных истин“ 309 . |
| —113— По крайней в мере в 1563 году. Которое же показание справедливо? И почему последнее называется крайней мерой? Подобно сему нередко сочинитель не досказывает и налагает на читателя труд делать соображения или догадки, чтобы понять не полно сказанное. Стран. 304. О двух Феодоритах говорит сочинитель: на чем основался митрополит Евгений? – Это любопытно. – Не отрицает и не утверждает. Что узнает из сего сочинитель? Далее: не справедливо, что Феодорит хиротонисан в Рязань 1608 года. Почему несправедливо? И о котором из двух это говорится? – По рассмотрении сего сочинения оказывается: 1) что оно может послужить полезным пособием для исправления истории российской иерархии; но когда сия последняя основательно исправлена будет, тогда первая едва ли будет употребительна; 2) что сие сочинение не имеет отдельной полноты, но требует, чтобы читающий имел в руках историю российской иерархии; 3) что оно не удовлетворяет читателя ясностью и определенностью выводов; 4) что, имея предмет очень частный, – реестр епископов, оно из не многого числа занимающихся историей и археологией церковной, не многих найдет, имеющих в оном надобность и желающих приобрести оное; 5) что следственно за труд и издержки издания не будет довольно заплачено ни пользой, ни деньгами. О сем донести Святейшему Синоду». 195 . Резолюция от 5 сентября 1856 г. на указе Святейшего Синода с препровождением, на рассмотрение, прошение смотрителя Сергиевского Посада штабс-капитана Алексея Река о дозволении ему вступить в брак с дочерью помещика Клинского уезда Киреева девицей Натальей Арсеньевой, состоящей с ним, в духовном родстве: «Во исполнение сего указа долгом поставляю благопочтительнейше представить Святейшему Синоду следующее сведение. Штабс-капитан Рек действительно просил разрешения вступить в брак с крестной дочерью своего отца; и мною сего не разрешено по применению к 53 правилу шестого вселенского собора, потому что сим правилом возбранен брак во втором степени духовного родства; а родство г. Река с предполагаемой невестой состоит во второй степени». |
| —151— профессора, мы видим те же черты, какие мы отметили еще в его студенческих занятиях. Он работает над теми вопросами, которые его заинтересовали, которые его увлекли. Научная работа отвечала лишь его внутренней потребности, внутреннему горению его научного духа. Многие из ученых книг и статей Митрофана Дмитриевича написаны, можно сказать, по увлечению. Этим характером ученой деятельности М. Д-ча объясняется, нужно думать, тот факт, что от него осталось не мало печатных трудов неоконченных, таковы, напр., о взаимном отношении первых трех евангелий или об Иуде предателе, хотя этот последний труд начинался печатанием дважды – в 1883 году в Православном Обозрении и в 1905 в Богословском Вестнике. Неоконченные труды свидетельствуют, что пишущая рука не поспевала за мыслящим духом. Новый интерес увлекал М, Д. в сторону, и он бросал уже начатую работу. Иные печатные работы зарождались у М. Д-ча Муретова во время обязательных рецензентских занятий. Читая чужой труд, представленный на ученую степень или на премию, М. Д. сам входил в круг вопросов, обсуждаемых в этом труде, увлекался каким-либо частным вопросом. В результате получалась обширная рецензия с самостоятельным решением того или другого частного вопроса. Таковы рецензии на книги Η. П. Розанова об Евсевии Памфиле , Г. А. Воскресенского о древнеславянском евангелии, П. И. Цветкова о Романе Сладкопевце, Н. И. Мищенко о речах ап. Петра в кн. Деяний, Н. Л. Туницкого о Клименте Словенском и др. Перевод экзегетических трудов преп. Ефрема Сирина дает повод к написанию одной статьи и целого специального исследования об апокрифической переписке ап. Павла с коринфянами. Еще с юных лет таившаяся в душе М. Д-ча Муретова склонность к философии некоторыми характерными чертами сказалась и на его позднейших трудах по Священному Писанию . Имевший редкую филологическую подготовку к экзегетическим работам, многими своими трудами показавший свою способность к кропотливой усидчивой работе. Митрофан Дмитриевич, однако, выше всего ставил идеологию Нового Завета, новозаветное богословие. Понятно, что он не мог написать какого-либо обширного |
| —100— довых дней своей жизни он, верный себе, призывает дорожить словами, потому что – говорил он – „слова не мелочи“ 269 , если речь идет о высоких истинах, а „книгоделание не ремесло“ 270 . В тоне этих опасений и в тоне этого строго-осмотрительного и предупредительного настроения приснопамятный святитель произносил решительный, иногда суровый, суд над отдельными трактатами, руководствами и рассказами по Библейской истории своего времени. А время его направляющей и руководящей деятельности было немалое, почему, заметим, и его строгость суждения стала особенно выпуклой. Он строго судил „нарушения законов логики“ 271 ; еще строже осуждал извращение библейских фактов, сбивчивость мысли и необдуманную смелость выводов. Он, как библеист, недоумевает, например, как цензура „одобряет“ „Доисторический быт человека“, когда Библия начинает бытие человечества с первого человека 272 . Он осуждает ряд руководств и рассказов по священной истории, в которых заметен „романтизм“ и „поэтическое празднословие“, разрешающееся, например, в одной из этих историй названием законоположительных книг „еврейской Одиссеей“, при чем история еврейского народа называется „великолепной гигантской эпопеею Иеговы“ 273 . Но анализирующая сила светлого ума познается не только в мотивированных суждениях, изрекаемых на основании специального изучения данного материала, но и в случайно брошенных заметках. Сила Филарета – и сила нема- —101— лая – видна и в этих заметках. Его великий ум, как полированная поверхность вогнутого рефлектора, не только воспринимал лучи света, но и в каждое мгновение мог отражать их с удвоенной силой. В первой четверти истекшего XIX-ro столетия французский гениальный ученый Шампольон разобрался в сложном иероглифическом письме. Русский грек Гульянов 274 , служивший в министерстве иностранных дел при разных миссиях, начал неудачную полемику с Шампольоном 275 , осудив его правильный метод чтения иероглифов. Сочинения Гульянова стали известны святителю. И он в 1828 г., когда египтология делала еще первые более или менее уверенные шаги, с свойственной ему проницательностью, в частном письме на имя Репнинского, назвав болезнь его дочери иероглифом, попутно замечает и об „открытиях“ Гульянова. |
| д. 351 Хотя всё же принципиальная критика экономического марксизма по содержанию относится уже к философской части исследования. 354 В. Зомбарт «Ihr moderne Kapitalismus» («Современный капитализм») ставит упорядывающийся принцип социальной науки в зависимость от временного различия хозяйственных феноменов, т. е. в зависимость от того или другого характера исторических хозяйственных эпох и, поэтому, называет открытие упорядочивающего принципа в социальной науке исторической проблемой. По его словам, в социальной науке мы должны отказаться от надежды достигнуть установления закономерности, имеющей характер безусловной всеобщности и необходимости. В то время как сущность естественноисторического исследования состоит в том, чтобы представлять себе подлежащие ему феномены и их взаимоотношения как постоянные, социальная наука должна считаться с тем элементарным фактом, что она противостоит в каждый данный момент новым явлениям благодаря непрестанной смене условий, определяющих собою единичные феномены... Высшей задачей политической экономии Зомбарт признаёт: формулировать различные теории для каждого определённого исторически ограниченного хозяйственного периода. То же у Геринга «Логика экономии. Основные экономические понятия с энергетической точки зрения», Лориа «Социология». 356 Удачно выражается Мюнстерберг в «Grundzuge der Psychologie»: Die sogenannte Geschichtsphilosophie, welche Gesetze, sucht, ist notwendig Sozialphysiologie und Sozialpsychologie und diese bestehen zu Recht, so lange sie nicht beanspruchen, Geschichte oder gar Philosophie zu sein. Отношение между историей, философией истории и социологией, кроме названных раньше Бернгейма «Lehrbuch der Historischen, Methode und der Geschichtsphilosophie» и Гротенфельта «Die Wertschätzung in der Geschichte», отчетливо представляется у профессора Карцева в «Основных вопросах философии софт истории». «Вот простое и понятное различие между философией истории и социологией. Философское, проникнутое объединяющей и руководящей идеей рассмотрение сложного феномена всемирной истории, die denkende Betrachtung der Weltgeschichte, как сказал бы Гегель, – задача первой науки, задача второй – исследование общих законов социальной жизни, изменяемость которой и составляет содержание исторического процесса. |
| —21— что на „этом великом Эфесском соборе объединились церковные представители всех четырех составных частей проконсульской Азии – т. е. Лидии, Мизии, Фригии и Карий“ (стр. 233–239). Отсюда само собой становится очевидным, насколько силен был протест против римской практики празднования Пасхи в Азии. Вообще, нужно сказать, что такие сопоставления и параллели даются автором во многих местах исследования, что дает возможность читателю видеть самый характер и особенности внешней обстановки того или другого собора. Но особенно это нужно сказать про те примеры прагматизма, которые показывают систематическое стремление г. Покровского ввести читателя в самую суть того или другого вопроса, показать связь с прошлым и влияние на будущее. Так, напр., очень ясно и логично показана им связь монтанистических и пасхальных споров. Автор аналитическим путем приходит к выводу, что монтанисты пытались внести изменение в малоазийскую (четыренадесятническую) практику; они также были четыренадесятники, но на совершенно иной почве, не иудейского, лунного, счисления, а солнечного, римско-египетского календаря. Отсюда, становится понятным, почему, напр., полемика с монтанизмом граничила с защитой малоазийской пасхальной практики. Это, в свою очередь, объясняет причины раскола между самими четыренадесятниками на востоке по вопросу о пасхе (стр. 194–203). Не менее ценна также попытка автора выяснить связь церковно-дисциплинарных споров с ересеологическими движениями. Прежде всего это нужно сказать о всей эпохе соборов при Киприане. Автор не прямо приступает к изложению этих соборов, но предварительно даст анализ событий и фактов, подготовивших эти последние. Имея в виду прагматическую обработку, он делит соборы на две группы: соборы „о падших“ и соборы „о крещении еретиков“ и каждую из этих групп предваряет обширными отделами, где тщательно анализирует подлежащий документальный материал и выясняет, таким образом, самую подпочву будущих соборных решений. В отделе „о падших“ в Карфагенской церкви автор уделяет внимание вопросу о влиянии личной деятельности |
|
|
