| — Ой ли?— вздохнул горестно Петруша и покачал головой.— Не наестся. Никогда оно не насытится… Сколько бы не нахватало себе хороших жизней. Тьма очень прожорливая, ей всегда всего мало будет… Реакция старика очень напугала Степана. Значит, правда, что там, совсем рядом с ними, под мостом, в глубине реки сидит чудовище?! Настоящее… К тому же ненасытное… Мальчик уставился на воронку и стал с замиранием сердца ждать, что будет дальше. Петруша молчал, вздыхал, шептал что-то одними губами. Сначала Степану показалось, что старик молится, но потом он понял, что тот перечисляет имена людей, он даже смог разобрать знакомое имя «батюшка Стефан Черняев» и, прислушавшись, несколько других: «батюшка Николай Меринов, батюшка Пётр Ревенко…» Список, кого помнил и поминал Петруша, был такой длинный, что чем дольше он шептал их имена, тем больший ужас овладевал мальчиком: «Сколько их… И я должен быть там…» Кружение воды завораживало и затягивало взгляд. «А не увидел бы Петрушу, и я бы уже был на дне. Тащило бы меня сейчас по песку течение, сдирая кожу… Или нет… Может, сразу в пасть бы попал… И тогда уже точно не выплыть… Не передумать…» Петруша в этот момент резко поднялся, снял шапку, перекрестился и поклонился не то на мост, не то дальше, туда, где стояла тюрьма «Кресты», красная, как губка, напитанная кровью. Потом вдруг обернулся к Степану, посмотрел на него и подмигнул. — Вот мы какие нерадивые с тобой! Что Господь нам дал, проглотили, а Хозяина всех этих благ поблагодарить забыли. Негоже… Давай-ка, радость моя, молиться. И едва мальчик поднялся, начал читать молитву. Степан был крещён в младенчестве, как и все его братья и сёстры. Но ходить в церковь у них было не принято, или просто для этого никогда не находилось времени. Мальчик едва помнил, как надо креститься, и не знал ни одной молитвы. Пока Петруша нараспев читал благодарственную молитву, Стёпа сильно конфузился, не понимая ни одного слова, будто старичок произносил какое-то древнее заклятие, и украдкой посматривал по сторонам, ему казалось, что на набережной столпились прохожие и неотрывно смотрят на них. |
| Однако желанный мир и для Церкви, и для мира, прежде всего, есть «свышний мир душ наших», а не мир материальных благ и удовольствий. Это состояние внутри нас истинного и искреннего смирения, благодаря которому мы принимаем друг друга без сетований. Это один из плодов Святого Духа, плод приведения «ко всякому порядку и мирному состоянию», ибо нет порядка и спокойствия в нашей жизни, в нашем доме и нашей семье, когда нет мира в нас. Ты несешь в себе мир? Почему не говоришь «добрый день»? Почему замыкаешься в себе? Ты боишься потерять свою духовность!? Ты ее не потеряешь! Ее никто не отберет у тебя, кроме дьявола и твоих страстей! Плоды мира – это терпение, великодушие, взаимопомощь, братская дружба, любовь внутри Церкви и вне ее. Народы не примиряться, пока между собой люди не достигнут мира Божьего. Не стоит ждать мира в наших домах, пока мы не примиримся, сначала, сами с собой, затем – с нашими близкими, родителями, братьями и сестрами. Это означает, что сначала нам следует исправиться самим согласно спасительному учению Христа и пресвятым Таинствам, а затем, следуя нашему примеру, исправятся остальные домочадцы. А после исправятся родные, соседи, иноземцы, еретики и даже враги. Люди все делают наоборот. Сначала хотят исправить мир, а затем самих себя. Все это мы видим в нашей личной жизни и слышим в призывах различных объединений и организаций, в воззваниях сильных мира сего. Нам следует начать с Бога, с веры, с Таинств, Евангелия и исполнения Божественных заповедей. Так мы исправим самих себя. Мы должны, прежде всего и превыше всего, сделать себя, дурных, хорошими, добродетельными, ответственными, честными, благочестивыми. Так обретем «свышний мир», который должен стать «достоянием» нашей души, частью нас самих! Третье прошение великой ектении касается православного храма и входящих в него на богослужение христиан: «О СВЯТОМ ХРАМЕ СЕМ И О ВСЕХ, С ВЕРОЮ, БЛАГОГОВЕНИЕМ И СТРАХОМ БОЖИИМ ВХОДЯЩИХ В ОНЬ, ГОСПОДУ ПОМОЛИМСЯ». Мы сказали, что не совершается Божественная литургия, если на святом престоле нет священного антиминса. Это сложенный священный покров, над которым священник Евангелием изображает знак Креста, говоря: «Благословенно Царствие Отца, и Сына и Святого Духа». На четырех углах его изображены четыре евангелиста. (Столп и утверждение истины есть евангелие Господне). В центре антиминса изображены страсти Христовы (слева – Снятие с креста, справа – Воскресение, внизу – Гроб Господень, сверху – Голгофа с тремя крестами). А также Ангелы – «Ангельский Собор удивися зря Тебе…» – столп, к которому был привязан Господь, бич, петух, который кричал три раза, губка, трость, копие и все то, что было причастно мучениям Господа. |
| Из журнала " Православные храмы. Путешествие по святым местам " . Выпуск 2018 г. С архитектурной точки зрения храм Воскресения Христова - " классика " посадского храма ярославской зодческой школы, яркий представитель архитектурных традиций, сложившихся ещё в XVII веке в двуречье Волги и Оки. К XVIII столетию эти формы были уже в значительной мере архаичны - о своих правах вовсю заявило барокко, набирал обороты классицизм... Однако в центрально-русских " купеческих " губерниях - Ярославской, Костромской, Нижегородской, где жизнь по-прежнему текла по старинному патриархальному укладу (и, стоит отметить, было много старообрядцев), традиционный архитектурный стиль " куб, пятиглавие и шатровая колокольня карандашом " был востребован до самой середины XIX века, а после плавно и незаметно переродился в " псевдорусский " стиль. Глядя на Воскресенскую церковь, замечаем её высокий бесстолпный четверик с одиночным поясом кокошников над карнизом, завершённый пятиглавием. Типологический предшественник на ярославской земле - храм Николы Рубленого (1695), шедевральное воплощение маленького посадского храма в губернском центре. Воскресенскую церковь, разумеется, маленькой не назовёшь, но и время было другое, и запросы купцов села Вятского диктовали " крупную форму " . Вместе с тем нельзя не отметить некоторое влияние северных традиций - для ярославской школы всё же были более характерны большие окна и купола и в целом большая декоративность храмов. Этому тоже есть объяснение - как известно, вятские крестьяне активно занимались отхожим промыслом, в том числе и в Санкт-Петербурге, в столицу ездили и купцы. Вот и долетели до Ярославского Заволжья " северные ветры " архитектурных веяний... Ну и главное - впитывая, как губка, новые для себя веяния, талантливые зодчие из народа предлагали свои собственные интерпретации опробованных до них форм. Так возникла целая плеяда по сути " типовых " , но по исполнению ярких и уникальных храмов, составивших " серебряный архитектурный фонд " Ярославской и Костромской губерний, являющих собой достойный бэкграунд для знаменитых памятников этих земель. Чем не локальные шедевры - Никольский храм в Приволжске, или Спасо-Преображенский собор в Судиславле, или Казанская церковь в Осеневе? Складывается ощущение, что зодчие Ярославской и Костромской губерний соревновались, кто краше колокольню выстроит! Одного взгляда на фотографии перечисленных храмов достаточно, чтобы понять - это предположение недалеко от истины... |
| Маяковский преклонялся перед Парижем, но радовался взрывам в Кремле. Ленин был законопослушен и лоялен в Цюрихе, но с бешенством набросился на беззащитный перед ним русский народ и русскую культуру. Во время сноса в Кремле Спаса на Бору постройки 1328 года, Вознесенского и Чудова монастырей с собором Чуда Архангела Михаила постройки Алевиза 1501 года, церкви Успения на Покровке и церкви Никола Большой Крест на Ильинке, Красных Ворот Ухтомского и Малого Николаевского Дворца Казакова, - в это самое время предшественник Кузьмина, будущий Главный архитектор Москвы, автор проекта «Комвуза на Ленинских горах» Александр Васильевич Власов, находясь с группой аспирантов Академии Архитектуры СССР «в научной командировке для изучения памятников архитектуры Италии, Франции и Греции», писал жене: «Venezia. 25.Х.1935 г. Состояние такое, в котором я еще никогда не находился. Все это так прекрасно. Безусловно знал, что это очень хорошо, но никогда не думал, что все-таки это так безумно хорошо. … Из окна видна вся piazza, Дворец дожей, Прокурации, море. Такого ансамбля в архитектуре не мог себе представить. …3.Х1.35. Я занят только одним: впитывать, как губка, все культурные ценности, созданные человеком, без которых вообще нельзя идти вперед. Для нашей культуры это знание особенно необходимо». Как тогда, так и сейчас, «впитывали» на Западе, а «шли вперед» дома. Советские образованцы, «приобщаясь культурным ценностям», преклонялись перед стоящей на водах Венецией и сознательно топили водой Мологу и Калязин с их соборами и монастырями XVII века. Искренне восторгаясь Западом, брезгливо «санировали» Русь. «Никакому Браманте, никакому Микель-Анджело, никому из титанов старого зодчества не грезились те просторы замыслов и свершений, какие у нас измеряются реальными масштабами наших строительных площадок и организуемых проспектов», - писал в те годы журнал «Планировка и строительство городов». Так и лужковские постмодернисты: топчут и поедают живую архаику великой культуры, ежедневно нагружая сотни самосвалов фирмы «Сатори» клеймеными кирпичами и обломками ампирной и модерной столярки, с тем, чтобы на освободившихся площадях возвести билдинги нового интернационала. «Есть архитекторы, которые любят творить на пустом месте, а есть те, которым интересно «выкручиваться» из сложной ситуации», - говорит Кузьмин. «Я отношусь ко второй категории». |
| Лжица – небольшая ложка с крестом в конце рукояти, употребляется для преподания Причастия из Чаши (Потира) мирянам. При богослужении употребляются также небольшие тарелочки, без подставок, как правило серебряные. На одной из них на дне изображен крест, на другой – образ Божией Матери с Предвечным Младенцем. Первая тарелочка предназначена для изъятия на ней Агнца, а также употребляется на литургии для разделения на ней части Тела Христова на более мелкие частицы, назначенные для причащения мирян. Вторая служит для вынимания на ней частиц из других просфор в честь Богородицы, святых, о здравии и о упокоении членов Церкви. Для отирания Чаши после ее омовения используется губка, которая называется истиральной губой (в отличие от антиминсной губы). В настоящее время вместо истиральной губы чаще стали употребляться платки из красной материи. Глава 2. Священнослужители и церковнослужители В данной главе мы перечислим все степени священнослужителей и церковнослужителей, укажем их облачения и награды. Так как в Церкви представители высших степеней сначала проходят посвящения в низшие степени и имеют все облачения представителей низших степеней, то целесообразно будет рассматривать степени церковного клира, двигаясь постепенно от низших степеней к высшим. §1. Церковнослужители, их функции и облачения Церковнослужители – лица, помогающие священнослужителям при совершении богослужения. Можно выделить четыре типа церковнослужителей: пономарь, певец, чтец, иподиакон. Пономарь – в переводе на русский язык это слово означает «придверник». В древности этим термином обозначались лица, которые находились при дверях храма и наблюдали, чтобы никто из неверных не вошел в храм 18 . В Типиконе пономарь обозначен терминами кандиловжигатель и параекклисиарх (см. главы 1-ю и 2-ю). В настоящее время пономари разжигают и подают кадило, зажигают и гасят лампады, свечи и паникадило. Также на практике именно пономари идут со свечами перед духовенством во время входа на великой вечерне (хотя Типикон эти действия считает обязанностью чтецов, см. главу 2-ю), малого и Великого входа на литургии (а также в других случаях). Кроме того, обязанностью пономаря является звон в колокола (перед богослужением и в некоторые торжественные моменты службы). Наконец, пономарь помогает священнику и диакону в других необходимых случаях, а также совершает уборку в алтаре. Хотя Устав не назначает для пономаря особых богослужебных одежд, на практике пономарь по благословению священника облачается в стихарь. Также не предусмотрен Уставом какой-либо чин посвящения на служение пономаря, очевидно, что в данном случае единственным и достаточным условием является благословение настоятеля. |
| Такое или подобное прошение писали и пишут все семинаристы. Поэтому так горько видеть выпускников семинарии, не принимающих священный сан и не служащих в Церкви. Получается, они солгали при поступлении, отказались от своего обещания. Но не таков был Ваня. Удивительная цельность его натуры открывается в том, что он с самого детства имел одно желание – послужить Богу и Церкви, быть священником и монахом. Об этом он не раз свидетельствовал позже разным людям: «Я с детства хотел быть монахом.» Второй этап, который нужно преодолеть при поступлении в семинарию, – это вступительные экзамены. И этот этап Иван с легкостью преодолел. Но после сдачи экзаменов возникли препятствия со стороны КГБ. Вот как об этом рассказывал сам батюшка: «Господь определил меня идти учиться в семинарию. Дали мне рекомендацию... В Загорск тогдашний, нынешний Сергиев Посад поступал я. Отлично сдал все экзамены. А меня КГБ не пропускает с образованием светским. Все, застопорили. Что делать? Вызывают пятерых самых лучших воспитанников, которые сдали экзамены, и в Питер отправить договорились. «Там будете учиться.» Ну, Питер так Питер. Какая разница. Поехал я в Питер. Я поступал с нынешним митрополитом Сергием, он – ближайший помощник Патриарха Алексия. С ним поступали мальчишки еще... Приехал в Питер, начал уже учиться, приняли меня туда в семинарию, до прописки дошло дело в ноябре месяце. Меня опять КГБ не прописывает. Не дают прописки, значит и не можешь учиться. Куда ехать? А тут из Сибири ко мне приехали. Говорят: «Поехали к нашему владыке. У владыки побудешь год, поиподьяконствуешь и попономаришь, а потом уже будешь поступать. Не с Донбасса, а уже будешь поступать от владыки.» Я так и сделал. Уехал в Сибирь, в Новосибирск». Новосибирск В Новосибирске Иван близко узнал архиепископа Павла (Голышева), 6 о котором наверняка уже слышал раньше много добрых слов. Позднее он вспоминал: «Покойный владыка Павел (Голышев) – святой жизни аскет был. Какое он на меня благородное и благоприятное впечатление произвел духовной жизнью постнической. Службист какой он был. Именно там я познавал окончательно красоту службы Божией. Как он чин омовения ног всегда совершал, нес крест... Я от него большое впечатление духовное приобрел. Как губка все впитывал. Посты как соблюдал – на капусте сидел. Я думаю, Господи, владыка, да тут ноги протянешь на этой капусте. «Да как, еще б легко пост проходил! " " |
| И у меня тоже от бабушки всё. Родители только не очень-то склонны были к вере, хотя сейчас мама – она жива – очень верующий человек. А в те времена, при советской власти, нельзя было… А я вот еще в детстве выпиливал себе крестики, хотя некрещенный был. Выпилю крестик, повешу на шею, потеряю его, повешу опять. Господь забирал, наверное. Из ложек всяких алюминиевых выпиливал. Раньше ведь тяжело было купить крестик. Я надевал и ничего не боялся. В школе, помню, пионерство, октябрятство – всё это воспринималось как символы какие-то. – Как коллективная романтика? – Да. – Вот вы сказали про наказание детей – сбивать фрески в соборе. Не так давно я разговаривал в Кириллове со священником – отцом Алексием Фомичёвым, он говорит: ни один кирпич, украденный из церкви, без следа не останется – всегда будут последствия, причем очень печальные, для виновника. Что ж мы удивляемся, что жизнь-то никак наладиться не может… – А мы кирпичи возвращаем в храм, по назначению! Я застал здесь свинарник, весь кирпич наш я забрал из него. Кстати, так легко отдавался этот кирпич! – Даже свинарник тут, в монастыре, был построен? – Да, часть его была построена из нашего кирпича, монастырского, а часть – из советского. Советский кирпич кувалда не брала, а наш так просто отковыривался – это потому, что он пропитан известью, а известь с цементом не соединялась. Еще колокольня была высокая; ее разобрали и построили какой-то маслозавод – сейчас он заброшен. То, что построено из монастырского, всё заброшено, потому что, действительно, ничего из Церкви брать нельзя. Один мужчина (не помню уже, как его зовут, он давно у меня не бывал), художник, принес как-то кусочек от сени над ракой преподобного – мраморный кусочек. Принес и сказал такие слова замечательные: мол, столько лет этот кусок грузом – до такой степени тяжелым грузом – на моей душе лежал! – Это – из похищенного из монастыря? – Да. И когда принес, то, говорит, сразу легче стало. Часть раки была под памятником Ленину – вся рака кувалдой разбита, склеить ведь невозможно. Сень из белого мрамора была, она вся разбита кувалдой. Я застал женщину – она, кстати, мать этого парня (она умерла уже) – так вот, она рассказывала, что тот, кто разбивал эту сень, милиционер, умер чуть ли не на следующий день после этого. Вскрытие сделали: сердце всё в дырках! Я потом узнал, есть такая болезнь: сердце, как губка, становится. Так что сразу наказание пришло, моментальное. А она сама – дочь той бабушки, которая так спокойно говорила про преподобного. Сейчас местных таких не осталось. |
| Кроме того, как свидетельствует Вальсамон, антиминс был также свидетельством того, что богослужение в церкви совершается с дозволения местного епископа. Антииконоборческий VII Вселенский собор, осуждая иконоборческую практику освящения церквей без вложения в Престолы св. мощей, установил: «Если какие-либо честные храмы были освящены без святых мощей мученических, определяем: да будет совершено в них положение мощей с обычной молитвой», – после чего вложение мощей, бывшее ранее нерегулярным, стало обязательным. Там, где после иконоборцев это не было сделано, для совершения литургии использовались антиминсы. Первоначально антиминсом называли переносной столик, используемый, в частности, и для совершения Евхаристии вне храмов. Впервые переносной Престол назван антиминсом в житии преподобного Маркиана Сиракузского (ок. 700), а об антиминсе как о доске или плате, заменяющем Престол (без употребления самого термина) пишет в 804 г. прп. Феодор Студит : необходимость использовать эти предметы была вызвана невозможностью совершать на оскверненных иконоборцами Престолах. Антиминсами эти доски или платы называют патриарх Константинопольский Никифор Исповедник (806–815) и позднейшие авторы. Как пишет Вальсамон, «для того, вероятно, придуманы антиминсы (...) дабы они заменяли принадлежности святого жертвенника и доски святой трапезы (...) и вместе дабы свидетельствовали, что с епископского дозволения в молитвенном доме совершается священнодействие». До XIII в. на Престолах, освященных архиерейским чином, служили без антиминса, как о том пишет константинопольский патриарх Мануил II Харитопул (1240–1255). Тем не менее, употребление антиминса даже на освященном полным чином Престоле становится распространенным, и уже Номоканон XIII в. предписывает наказывать священников, совершивших литургию без антиминса. На Руси эта практика закреплена Московским собором 1675 г. (самый древний русский антиминс относится к XII в.). Антиминс на Престоле завернут (в России – с XVII в.) в специальный плат – илитон (ελητν – «свёрнутое») и разворачивается только при совершении евхаристического богослужения и при посещении церкви архиереем. В свернутом антиминсе (или в илитоне) лежит губка (губа), служащая для собирания частиц на антиминсе и дискосе. |
| Да и есть ли это настоящее лицо Пушкина? Современники рассказывают, что бывали минуты, когда он вдруг как бы весь преображался, становился неузнаваем. Не совершалось ли именно в эти минуты то чудо, о котором говорит у Платона Алкивиад по поводу лица Сократа: не выходил ли из грубой оболочки сатира бог? Во всем существе Пушкина, в его наружности, так же как в поэзии, есть нечто слишком легкое, мгновенное, неуловимо скользящее, едва до земли касающееся и улетающее, что не могло быть закреплено во внешнем образе. Недаром друзья называли его Искрою . Он ведь, действительно, не совершил над русскою культурою течения своего, как светило, а только блеснул и погас, как искра, как падучая звезда, как предзнаменование возможной, но даже им самим не осуществленной, русской гармонии – русского «благообразия». И, улетая, он оставил нам только темную, непрозрачную оболочку свою, без горевшего, светившегося в ней ядра, без внутреннего образа своего. Кто теперь снова найдет это истинное лицо Пушкина? У княгини Болконской, жены князя Андрея, как мы узнаем на первых страницах «Войны и мира», «хорошенькая, с чуть черневшимися усиками, верхняя губка была коротка по зубам, но тем милее она открывалась и тем еще милее вытягивалась иногда и опускалась на нижнюю». Через двадцать глав губка эта появляется снова. От начала романа прошло несколько месяцев; «беременная маленькая княгиня потолстела за это время, но глаза и короткая губка с усиками и улыбкой поднимались так же весело и мило». И через две страницы: «княгиня говорила без умолку; короткая верхняя губка с усиками то и дело на мгновение слетала вниз, притрагивалась, где нужно было, к румяной нижней губке, и вновь открывалась блестевшая зубами и глазами улыбка». Княгиня сообщает своей золовке, сестре князя Андрея, княжне Марье Болконской, об отъезде мужа на войну. Княжна Марья обращается к невестке, ласковыми глазами указывая на ее живот: «Наверное? – Лицо княгини изменилось. Она вздохнула. – Да, наверное, – сказала она. – Ах! Это очень страшно»… И губка маленькой княгини опустилась . |
| Понятно, что дети появляются уже из каких-то сложных ситуаций. Чаще всего они уже многое видели, слышали, познали, почувствовали, и у нас уже совершенно другая исходная ситуация. Интереснее другое: что в повседневной жизни все равно у нас другое искушение вспыхивает, встает перед нами – что это дети тех, скажем так – «испорченных родителей» или не совсем правильных, которые уже наломали дров в воспитании, не справились со своей родительской задачей; а мы вот тут вот, в монастыре, со своим уже христианским – более глубоким, если не монашеским опытом, сможем что-то исправить. Ан, нет. Все совершенно не так просто, и более того: в повседневной жизни, чем дольше ребенок остается у нас в интернате, тем больше и четче становится ясно, что дети вдруг, в какой-то момент рефлексируют твои собственные грехи. То есть, они что-то подмечают, видят и передают, что они откликаются на твою неискренность, на твою нетерпимость, на твою неспособность именно глубоко, по-христиански, по-Божески любить, и снова и снова появляются такие ситуации – особенно конфликтные, какие-то разборки, когда ты видишь: вот перед тобой стоит не твой ребенок, но он – твое зеркало. И можно увидеть знакомые облики тех грехов, с которыми ты на самом деле – в повседневной жизни, о которых ты, вроде как знаешь, и с которыми ты, вроде бы как бы уже ведешь борьбу. Но которые вот так вот, убедительным образом прямо перед тобой отобразились на этом ребенке. Но ребенок – не чистый лист бумаги, он скорее губка, убеждена сестра Марфа. И эта губка способна впитывать в себя если не все, то очень многое из окружающей действительности. А еще ребенка можно сравнить с зеркалом, в котором отражаются все достоинства и недостатки – как родителей, так и педагогов. – Такой очень острый момент, иногда болезненный момент, очень часто не хочется смотреть правде в глаза, но факт остается фактом. Не только губка – и очень удивительная губка, которая даже то, что ты порой пытаешься сам от себя спрятать, именно это он, как раз на интуитивном уровне, где-то считывает информацию, и иногда, даже очень чётко в ярких образах, опять отдает себе в полном масштабе. |
|
|
