| Христианами становились миллионы людей, не все же они были монахами. Им нужно было растить детей, добывать хлеб, овец пасти, заниматься суетной жизнью. По образу Христа с апостолами и возникла новая форма объединения, своеобразный монастырь в миру. Со своими стенами, экономикой и со своей аскетикой. Компас всегда указывает на Восток Исторически ситуация на тот момент весьма напоминала современный мир. Если мы проведем некоторые параллели, то они даже по компасу будут правильными. На Западе был благополучный процветающий языческий Рим, вместилище плотского праздника, источник просвещения, олицетворяющий цивилизацию, а самое главное - несущий и насаждающий свой мировой порядок, pax romana. А на Востоке была нищая одинокая Каппадокия, зависимая часть Римской империи, которая желала иной духовной участи не только для себя, но и для всего Рима. Вот эта линия сопротивления между древнеримским Западом и каппадокийским Востоком никуда не исчезла. И сегодня мы видим ее продолжение в лице современного тотального Запада и современной завоеванной им России. Древняя Каппадокия несла в себе полный сценарий современной русской обстановки: 1. Чрезмерное налогообложение, утрата социальной стабильности. 2. Экономическое оскудение. Не суть важно, что в случае с Каппадокией мы подразумеваем под продуктивной (производящей) экономикой земледелие. Нас интересует только цель процесса. Новая Римская элита сделала каппадокийскуюю экономику " непроизводящей " , отмирающей, - так же, как власть имущие в современной России. 3. Растущая непомерными темпами социальная несправедливость, так что способное нести реальную трудовую нагрузку население (крестьянство) вытесняется крупнопоместной, главным образом ориентированной на деньги, частью аристократии, которая желает только виртуального труда, утратив веру в ценность императора, будущего и Бога. Вечный символ Василия Великого Вот в этой обстановке, в первые годы Византийской империи, епископом Кесарии был назначен местный уроженец Василий. Он поощрял создание новых общинных поселений в долинах Каппадокии. |
| На колоссальной территории воцарился Pax Romana — прообраз того Pax Americana, который в 1989 году предрекал Фукуяма уже во всепланетном масштабе. Серьёзные военные столкновения начали сотрясать Империю только в середине пятого века, когда в её пределы вторглись германские племена. Вполне возможно, что Иисус говорил именно о них, тогда под «концом» он имел в виду конец античной цивилизации. Третий признак — восстанет народ на народ и царство на царство. Эти слова можно отнести и к падению Римской империи, но особенно хорошо они ложатся на двадцатый век с его двумя мировыми войнами, а после них и с холодной войной, разделившей все народы на два противостоящих друг другу лагеря. Если так, то под «концом» надо понимать конец Нового времени. Четвёртый признак — глады, моры и землетрясения. Пока существовала Римская империя, ничего этого не было — она исправно снабжала население египетским зерном, удовлетворяя его требование «хлеба и зрелищ!». Глады и моры начались только в феодальной Европе; особенно слово «мор» подходит к «чёрной смерти» четырнадцатого века, унёсшей чуть ли не каждого третьего. Был голодомор также в Советской России в начале двадцатого века. Поэтому отнести этот прогноз Иисуса к какому-то конкретному историческому периоду весьма затруднительно. Пятый признак — гонение на христиан. Первое гонение обрушилось на них в шестьдесят четвёртом году при Нероне, и многие из учеников Христа, с которыми он беседовал о «конце», оказались не только его свидетелями, но и его жертвами. Именно об этом гонении, скорее всего, предупреждал их Иисус: «Истинно говорю вам: не прейдёт род сей, как всё сие будет» ( Мф. 24:34 ), однако если в понятие «род» включать и потомков, то пророчество можно отнести и к последующим гонениям, которых в Империи было десять. Но вот что настораживает: жесточайшее гонение на христиан происходило и в СССР, особенно в начале его существования. Так о каких же гонениях говорил Иисус — о древних или современных? Ответ очевиден: и о тех, и о других. Ведь это только нам, людям, свойственно любое событие прежде всего привязывать к пространству и времени — такова природа нашего восприятия и мышления, как это убедительно доказал Кант. |
| Та или иная этническая группа, получившая римское гражданство, включалась в административную структуру империи, а ее вождю жаловалась какая-либо имперская должность (патрикия, консула, силенциария и т. д.). 16 Romanorum genus, или ´ Ρωμαων γνος, таким образом, полностью утратил свою первоначальную этническую квалификацию, приобретя космополитическую, так же, впрочем, как и ´ Ελλνων γνος, ибо отныне термином «эллин», ставшим синонимом понятия «язычник», мог быть назван и действительно назывался и китаец, и сарацин, и древний русич в его дохристианскую эпоху. 17 Византийцы действительно и не без оснований настойчиво возводили свою государственность к римскому корню, оговаривая, однако, и не в последнюю очередь, как остроумно заметил Харальд Фукс, «из духа сопротивления по отношению к Риму», что их Рим – «новый», «второй» (как-то забывается, что сам Константин Великий , основатель нового Рима, не предпринимал никакой translatio nominis). 18 Как известно, византийцы унаследовали от первого Рима тенденцию отождествлять империю со всем миром: даже законы Юстиниана, несмотря на то что имели конкретных дестинаторов, адресовались «всему земному шару» – in отпет orbem terrarum, universis hominibus – «всем людям», «всем народам», «всей земле, на которую распространяется закон римлян». 19 Средневековое политическое сознание усложнило и обогатило эту тенденцию. На политический универсализм, лежавший в основе той идеологической системы, которую начиная с I в. до н. э. разрабатывал Рим в отношении своей миссии, накладывается идея христианского экуменизма, сопряженная с идеей единого религиозного центра. На Pax Romana наслаивается Pax Christiana, 20 причем весь этот процесс совершается уже в совсем иной этнокультурной, по преимуществу грекоязычной среде, в результате чего латинский язык как государственный оказывается весьма скоро вытесненным, как, впрочем, и другие ценности римской цивилизации, за исключением права. Складывается органическое единство трех основных компонентов – эллинизма как духовной преемственности с культурой античной Греции, ромаизма как системы государственно-правовых и политических доктрин, унаследованных от римской империи, и христианства как сложного комплекса верований, идущих с Востока, – которое и составляет суть византинизма, византийской цивилизации, византийской «таксис». |
| А. Д-ва, „обычно черпаются сомнительные доказательства в оправдание всякого рода насилий». Уж не сомнительны ли многократный ссылки Самого Христа на ветхо заветные пророчества? Не сомнительны ли постоянные ссылки на закон и пророков в евангелии и посланиях? Не сомнительны ли синайские, крепко спаянные десятословием, основы нашей семьи, общества, государства 42 ? Что же и где, именно, будет тогда несомненное насчет упомянутых пророчеств и всякого рода основ? „Сомнительные»... разве только для наших доморощенных зоилов! Взятый себе в свидетели г. А. Д-вым бл. Августин едва ли ему так полезен, как это представляется самому взявшему.– „Вспомним», пишет мой возражатель, что знаменитая «pax Romana», которою так гордились римские государственники, для блаж. Августина была лишь «разбоем в широких размерах» (grande latrocinium)». Пусть будет так. Но причем здесь „pax Romana», один только из составных моментов, действительно, знаменитого „jus Ronianum», когда идет спор о самом происхождении права и о святости власти в принципе, а не о том, хорошо или дурно применяется к делу самый принцип? Затем, почему г. А. Д-в обошел молчанием другие свидетельства того же блаж. отца, как, например, следующее место из его классического творения „О граде Божьем»: „Кто дал власть Константину христианину, тот же дал ее и отступнику Юлиану»? 43 А кто, как не Августин, увлеченный страстной полемикой с донатистами, пришел к крайне неблагоприятному для своего клиента толкованию евангельского изречения: „cogite intrare»? 44 Кто, как не тот же блаженный, чересчур отрицательно смотрит на моральную сторону греческой религии? 45 Для чьих, как не для Августиновых, взоров не только приведенное г. А. Д-вым римское „мирное житие» представлялось в виде „широкого разбоя», но (и это в десять раз важнее), даже, и языческие добродетели являлись не более, как только „splendida vitia»? 46 Вот несколько попутно взятых цитат для охлаждения чрезмерно сильных упований г, А. Д-ва на бл. Августина, приведенная ссылка на которого совсем не полезна моему оппоненту, а замолчанные цитаты всё решительно свидетельствуют против него. |
| Ad optimam dispositionem mundi necesse est Monarchiam esse... Ad bene esse mundi Monarchiam necesse est esse» [Отсюда следует, что монархия необходима миру... Для наилучшего устройства мира непременно должна существовать монархия... Для благополучия мира необходимо должна существовать монархия] 167 . Отлично сказано – «Империя, обсуждаемая Данте, теоретическое утверждение, а не существующая реальность» 168 . Правдой является то, как ясно излагает Брюс, что на Западе «Священная Империя была мечтой, возвышенным замыслом, равно богословским и поэтическим, единства человечества, единства людей, ее чад Божьих, одинаково осуществленной и в единстве Церкви, являющейся к тому же Государством, и в единстве Государства, являющегося к тому же Церковью» 169 . Империя Данте, несмотря на то, что являлась мечтой или утопией, была мечтой о надежде и вере. В том смысле, что это было мысленное проецирование прошлого в будущем. Его Империя, как недавно предполагалось, «не была Священной Римской Империей западного феодализма, также не была языческой империей Августа или Траяна. То была империя Константина, Феодосия и Юстиниана, чье великолепие увековечено в базиликах Сан-Витале и Сант-Аполлинаре-ин-Классе» 170 . Тот Юстиниан, который в шестой канцоне «Рая», ведет рассказ о римском орле, sacrosanto segno [священный стяг]. Во введении Соловьева к сочинению «La Russie et lEglise Universelle» придается значение именно Справедливости и Единству, или «солидарности». Врожденное стремление к сплоченности с другими народами присуще всей человеческой истории и выражалось различно: в склонности к всеобщей монархии, достигшей расцвета в идее и действительности pax Romana или в убежденности иудеев о природном единстве и общем истоке всего рода человеческого. В этом вновь прослеживается параллелизм в процессе римского и еврейского становления. Ранее не существовавший и высший образец христианского духовного братства существовал, но был не в полной мере осознан Средневековьем. Основное внимание христианского государства должно уделяться именно сохранению мира. |
| W. Herod Antipas. Camb., 1972. P. 331-342; он же [Хёхнер]. Ирода династия//Иисус и Евангелия. М., 2006; Schürer E. The History of the Jewish People in the Age of Jesus Christ (175 B. C.-A. D. 135)/Ed. G. Vermes, F. Millar. Edinb., 1973. Vol. 1. P. 287-357; Stern M. The Reign of Herod and the Herodian Dynasty//The Jewish People in the 1st Cent./Ed. S. Safrai, M. Stern. Assen, 1974. P. 216-307; Bennett W. J., Jr. The Herodians of Mark " s Gospel//NT. 1975. Vol. 17. P. 9-14; Pesch R. Das Markusevangelium. Freiburg, 1976-1977. Bd. 1. S. 187-197; France R. T. Herod and the Children of Bethlehem//NT. 1979. Vol. 21. P. 98-120; Hultgren A. J. Jesus and His Adversaries: The Form and Function of the Conflict Stories in the Synoptic Tradition. Minneapolis, 1979; Chilton B. Jesus ben David: Reflections on the Davidssohnfrage//JSNT. 1982. Vol. 14. P. 88-112, особ. 104-105; Stock A. Jesus, Hypocrites, and Herodians//Biblical Theology Bull. 1986. Vol. 16. N 1. P. 3-7; Goodman M. The Ruling Class of Judaea: The Origins of the Jewish Revolt against Rome A.D. 66-70. Camb., 1987. P. 40-43, 58-60; Lührmann D. Die Pharisäer und die Schriftgelehrten im Markusevangelium//ZNW. 1987. Bd. 78. S. 169-185, особ. 170-171; Wengst K. Pax Romana and the Peace of Jesus Christ. Phil., 1987. P. 195-196. Not. 14; Freyne S. Galilee, Jesus, and the Gospels. Phil., 1988. P. 37-38, 92, 126, 140-141, 248; idem. Urban-Rural Relations in First Century Galilee: Some Suggestions from the Literary Sources//The Galilee in Late Antiquity/Ed. L. I. Levine. N. Y.; Jerusalem, 1992. P. 75-91; Braun W. Were the New Testament Herodians Essenes? A Critique of an Hypothesis//RevQ. 1989. Vol. 14. P. 75-88; Guelich R. A. Mark 1-8. 26. Dallas, 1989. P. 130-141. (WBC; 34A); Krieger K. S. Die Herodianer im Markusevangelium: Ein neuer Versuch ihrer Identifizierung//Biblische Notizen. 1991. Bd. 59. S. 49-56; Grabbe L. L. Judaism from Cyrus to Hadrian. Minneapolis, 1992. Vol. 2: The Roman Period. P. 501-502; Gundry R. H. Mark: A Comment. |
| Наши паломники и авторы хождений, пребывая в самом средоточии этого царства, как бы не замечают его: из-за Христа–Пантократора не хотят видеть державца–базилевса. Следов сношений с этим царством от мира сего, с Imperium Romanum, нужно искать в грамотах и договорах, полных осторожных и цепких усилий отстоять выгоды Руси и противостоять «греческой хитрости». Скудная Русь могла дивиться богатству и великолепию Византии, но она помнила видение Даниила о злато-серебряном кумире на глиняных ногах. Исследователь византийского эпоса в его отражении в древнерусской письменности, академик Жданов, делает следующий вывод из своего труда: «Можно ли думать, что среди русских людей откроется какое-то особое увлечение византийскими идеалами как раз в то время, когда государственный строй, их воплощавший, терпел крушение, когда византийскому царству пришлось выслушать суровый исторический приговор? Наши предки долго и пристально наблюдали процесс медленного умирания Византии. Это наблюдение могло давать уроки отрицательного значения, а не вызывать на подражание, могло возбуждать отвращение, а не увлечение» 2 . Падение Византии и гибель царства рассматривалось русскими писателями XV–XVI вв. и мыслилось русским народным религиозным сознанием не как случайность, а как неизбежное следствие истории Византии – царства. Считая себя преемницей Византии, древняя Русь знала, в чем хочет она быть преемницей, какое наследство принять и от какого отказаться. Третий Рим вовсе не желал повторить историю и судьбу Второго. Второй лик Второго Рима и был для древней Руси единственно возлюбленным, единственно желанным и утверждаемым. Этот лик был именно то, чем Второй Рим отличался от Первого и чем Третий Рим не хотел отличаться от Второго: не римское государствование, не pax Romana, не миродержство, не юридическое устройство и законотворчество, а вера, исповедание, догмат, огромное богатство религиозного опыта и сознания, – вот что любила во Втором Риме и принимала в наследие древняя Русь, – Второй Рим во храме, в монастыре, в пустыне, а не в палатах базилевса, в зале претора или на трибунах ипподрома; – Второй Рим, молящийся в св. |
| Отлично сказано — «Империя, обсуждаемая Данте, теоретическое утверждение, а не существующая реальность». Правдой является то, как ясно излагает Брюс, что на Западе «Священная Империя была мечтой, возвышенным замыслом, равно богословским и поэтическим, единства человечества, единства людей, ее чад Божьих, одинаково осуществленной и в единстве Церкви, являющейся к тому же Государством, и в единстве Государства, являющегося к тому же Церковью». Империя Данте, несмотря на то, что являлась мечтой или утопией, была мечтой о надежде и вере. В том смысле, что это было мысленное проецирование прошлого в будущем. Его Империя, как недавно предполагалось, «не была Священной Римской Империей западного феодализма, также не была языческой империей Августа или Траяна. То была империя Константина, Феодосия и Юстиниана, чье великолепие увековечено в базиликах Сан-Витале и Сант-Аполлинаре-ин-Классе». Тот Юстиниан, который в шестой канцоне «Рая», ведет рассказ о римском орле, il sacrosanto segno [священный стяг]. Во введении Соловьева к сочинению «La Russie et l’Eglise Universelle» придается значение именно Справедливости и Единству, или «солидарности». Врожденное стремление к сплоченности с другими народами присуще всей человеческой истории и выражалось различно: в склонности к всеобщей монархии, достигшей расцвета в идее и действительности pax Romana или в убежденностииудеев о природном единстве и общем истоке всего рода человеческого. В этом вновь прослеживается параллелизм в процессе римского и еврейского становления. Ранее не существовавший и высший образец христианского духовного братства существовал, но был не в полной мере осознан Средневековьем. Основное внимание христианского государства должно уделяться именно сохранению мира. Однако византийское преобразование Римской Империи, начатое Константином и завершенное Юстинианом, было исключительно номинальным. Государство, оставшееся к тому же по своему духу по-прежнему языческим, затем впало в ересь, цезаропапизм (С aesaropapism). |
| Естественно поэтому, что весь восточный пояс Византийского царства: Иверийцы, Армяне, Сиро-арамеи, Сиро-персы, Сиро-арабы и южней: Копты, Ефиопы, все время, пользуясь ересями, откалывались от греческой кафолической церкви и, воспользовавшись в VII в. внешним нашествием арабов-исламистов, отчасти изменнически, отчасти наивно — охотно отпали от вселенской церкви, не понявшей и не удовлетворившей их племенного самостийнического инстинкта. Неразрешенный конфликт этих националистических инстинктов сотрясает в постоянной лихорадке и современные нам большие и малые империи. Секрет полного излечивания болезни еще не открыт. Не будем поэтому с холодной безучастностью судить царственные муки нашей православной Матери-Церкви Византийской, несовершенно, но все же добросовестно пытавшейся разрешить одну из загадок истории: превратить унаследованный ею идеал Pax Romana в Pax Christiana, Pax Ecclesiastica, Pax Ciatholica, V-йBceлehckuйCoбop, со всеми его человеческими кривизнами, компромиссными ухищрениями, давлениями и даже насилиями являет нам в себе великий подвиг, не лишенный сознательного, жертвенного «истощания — уничижения, кенозиса» и власти церковной, и власти государственной. Это — великий подвиг не только церковного богословского разума, долженствующего разъяснять по нужде времени, то главное, то даже второстепенное, ставшее «злобой дня», но и великий подвиг Любви материнского сердца Церкви, всякими путями, то грозой, то лаской, спасающей соблазняемых националистическими страстями инородческих чад своих. Совершив этот подвиг Любви — царицы христианских добродетелей, «николи же отпадающей», и тем превосходящей и Веру и Надежду, Церковь Вселенская с чистой совестью имеет право оглянуться на свое прошлое и не мучиться упреками, что она была жестока и нелюбовна к пасомым ею детям, целым народам и культурам. И если они сами ее не послушались и отошли от нее, то за эту драму истории церкви они сами же и отвечают. Человеку и человечеству дана страшная, трагическая свобода заблуждения. |
| Эта многовековая болезнь особенно тяготела над восточной половиной империи, ибо восточные соседи эллинства были носителями глубоких религиозных интересов и страстных мистических эмоций. Естественно поэтому, что весь восточный пояс Византийского царства: иверийцы, армяне, сиро-арамеи, сиро-персы, сиро-арабы и южней — копты, ефиопы — все время, присоединяясь к ересям, откалывались от греческой кафолической церкви и, воспользовавшись в VII b. внешним нашествием арабов-исламитов — отчасти изменнически, отчасти наивно, — охотно отпали от вселенской церкви, не понявшей и не удовлетворившей их племенного самостийнического инстинкта. Неразрешенный конфликт этих националистических инстинктов сотрясает в постоянной лихорадке и современные нам большие и малые империи. Секрет полного излечения болезни еще не открыт. Не будем поэтому с холодной безучастностью судить о царственных муках нашей православной Матери-Церкви Византийской, несовершенно, но все же добросовестно пытавшейся разрешить одну из загадок истории — превратить унаследованный ею идеал Pax Romana в Pax Christiana, Pax Ecclesiastica, Pax Catholica (Римского Мира в Мир Христианский, Мир Церковный, Мир Кафолический). V Bceлehckuй собор со всеми его человеческими кривизнами, компромиссными ухищрениями, давлениями и даже насилиями являет нам в себе великий подвиг, не лишенный сознательного, жертвенного «истощения — уничижения, кенозиса» и власти церковной, и власти государственной. Это — великий подвиг не только церковного богословского разума, долженствующего разъяснять по нужде времени главное и даже второстепенное, ставшее «злобой дня», но и великий подвиг Любви материнского сердца церкви, всякими путями, то грозой, то лаской, спасающей соблазняемых националистическими страстями инородческих чад своих. Совершив этот подвиг Любви — царицы христианских добродетелей, «николи же отпадающей» и тем превосходящей и Веру, и Надежду, — вселенская церковь с чистой совестью имеет право оглянуться на свое прошлое и не мучиться упреками, что она была жестока и нелюбовна к пасомым ею детям, целым народам и культурам. И если они сами ее не послушались и отошли от нее, то за эту драму истории церкви они сами же и отвечают. Человеку и человечеству дана страшная, трагическая свобода заблуждения. Невольно вспоминается душераздирающее и вызывающее потоки неутешных слез слово Христово: «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!» (Мф. 23:37). |
|
|
