| Тост в честь императора Константина Мне захотелось поздравить самого императора. Я решил написать ему это поздравление 3 июня, 2016 Мне захотелось поздравить самого императора. Я решил написать ему это поздравление Священник Константин Камышанов Есть художники, которые открывают дверь в иной мир красками. Есть те, кто восхищает душу звуками. Ландшафтный архитектор создает картины мазками деревьев, холмов, прудов и водопадов. Композитор Жан-Мишель Жарр пытается рисовать на облаках. А святой император Константин создал иной мир из солдат, судей, священников, пространства и слова. Невероятная по масштабам инсталляция просуществовала почти 1700 лет. Человек вместо палитры использовал пространство и время. Его холстом стал Pax Romana. Мало того. Картина оказалась способной к саморазвитию, так что вместо Пакс-Романа родилась Пакс-Христана. Это – как если живописный холст мог бы расти, самосовершенствоваться. Дух, смелость и романтика Константина узнается из его деяний. Например, он взял и назвал день солнца «воскресением». Ему показалось мало одной Пасхи в году. И он придумал сделать 52 малых Пасхи. Может быть, он бы и желал сделать каждый день Пасхой. Или, возможно, сам проживал каждый день как Пасху. Но понимал, что не может требовать того же от других, и ограничился пасхой еженедельной. Он понимал, что человек, живя в этом мире, обречен на труды и болезни. Все мы чем-то опечалены и обременены. Но он разорвал круг забот. Сбросил с человека груз земной юдоли на один день в неделю. Сколько в этом поступке оптимизма и жалости к людям. Сколько в нем веры, знающей, что несмотря ни на что, Бог всегда рядом с нами. Господь ежедневно мечтает быть рядом, но мы за заботами приближаем Его только в дни горя. Император заставил людей радоваться вместе с Богом. Заставить радоваться плохо. Если человек не любит Бога, то он еще больше обозлится. Да и Бог с ним. Не хочешь жить счастливо – да и не живи. Сиди дома и злись))) А если человек желает видеть Его всегда и везде, но по слабости у него это не получается, то будет рад возможности повидаться с Господом, благодаря воле, настойчивости и силе императора. Хорошо, когда у народа есть такой мудрый и светлый правитель. |
| Michael Prokurat, Alexander Golitzin, Michael D. Peterson Скачать epub pdf ROMAN EMPIRE ROMAN EMPIRE. The Roman Empire is the empire of Christian history, the societal matrix within which the Church first appeared and matured, and the government whose institutions Christianity took over and adapted to its own use in ways that still govern its life today. From the accession of Augustus Caesar (31 B.C.) to the death of Theodosius I (A.D. 395), the entire Mediterranean basin lived under one ruler, one government, and one law, the pax romana (q.v.), an achievement never since equaled. This unity in diversity provided the early Church with an earthly image of its own vocation to universality, the world as one city (cosmopolis), which deeply impressed the Church’s self-understanding and mission. The political structure of the Empire, its division into “dioceses” and provinces, was mirrored in the Church’s development of primacy and the leading roles it bestowed on the patriarchates (qq.v.) and metropolitanates. The influence of the political capital and largest city, Rome, was reflected in the leadership exercised, as a matter of assumed right, by the Christian bishops of Rome in the early Christian centuries, a role later transferred-at least in part-to the new capital, Constantinople (q.v.). The function of the emperor as the focal point of unity in the pagan world and the embodiment of the state’s divinity, was carried over to the role of the Byzantine Basileus in the Christian Empire and Church, and still later-albeit in attenuated form-to the role of the tsars in the Orthodox oikoumene (q.v.). Clearly, there is much in this inheritance that must be reckoned as a permanent feature of the historical Church. Equally, however, it has given rise to problems that constitute the heart of the current difficulties confronting both the Orthodox and Roman Catholic Church (q.v.). Читать далее Источник: The A to Z of the Orthodox Church/Michael Prokurat, Alexander Golitzin, Michael D. Peterson - Scarecrow Press, 2010. - 462 p. ISBN 1461664039 Поделиться ссылкой на выделенное |
| The Byzantines believed that the political construct of the world is a part of the universal Divine plan, and closely tied to the history and salvation of mankind. Constantine had foreordained this people to serve Christ and bring the light of the Gospels to others. Pax Romana was to be equivalent to Pax Christiana . For those who look at history as the “river of time,” Byzantine fortresses, Venetian palaces, and the modern-day squares of Istanbul exist side-by-side. This is only our broken awareness, deprived of historic character, perceiving the world as divided amongst the shelves of a card catalogue. This is also how Archimandrite Tikhon moves around in history, taking us from the Hagia Sophia to the Cathedral of St. Mark, to snowy Russia. The film’s main theme seems to us at once exceedingly timely and brave. Emperor Basil II, one of the more successful rulers who seemingly anticipated everything—a huge treasury (the stabilization fund), a military armed with “Greek fire,” and luxurious architecture in the capital—was unable to create a mechanism of succession to power, and all was lost in the wink of an eye! How often have [Russian] emigrant officials and historians lamented over the similarity of the fates of two Orthodox sovereignties… The historical parallels never seemed stretched or artificial to them; they only came too late. The fall of the Byzantine Empire is the fall of a nation, but not the fall of the Byzantine inheritance. This is exactly what it we would like to discuss, thanks to Archimandrite Tikhon’s wonderful idea of turning our mental gaze toward the lessons of Byzantium. Byzantine alliance of nations. The concept of a Byzantine alliance of nations was introduced to scholarship by the remarkable British scholar, Dimitry Obolensky, a Russian by nationality. In speaking of the complexity and non-traditional character of the Byzantine approach to the problem of nationality, Fr. Tikhon was referring to this very phenomenon. The Empire was an organism more complex than the nation-state better known in the West. |
| It was a Universal Commonwealth, «a single Cosmopolis of the inhabited earth,» the Oikoumene. Rome was offering «Peace,» the Pax Romana, and «Justice» to all men and all nations under its rule and sway. It claimed to be the final embodiment of «Humanity,» of all human values and achievements. «The Empire was, in effect, a politico-ecclesiastical institution. It was a «church» as well as a «state»; if it had not been both, it would have been alien from the ideas of the Ancient World» (Sir Ernest Barker). In the ancient society – in the ancient polis, in Hellenistic monarchies, in the Roman republic – «religious» convictions were regarded as an integral part of the political creed. «Religion» was an integral part of the «political» structure. No division of competence and «authority» could ever be admitted, and accordingly no division of loyalty or allegiance. The State was omnicompetent, and accordingly the allegiance had to be complete and unconditional. Loyalty to the State was itself a kind of religious devotion, in whatever particular form it might have been prescribed or imposed. In the Roman Empire it was the Cult of Caesars. The whole structure of the Empire was indivisibly «political» and «religious.» The main purpose of the Imperial rule was usually defined as «Philanthropy,» and often even as «Salvation.» Accordingly, the Emperors were described as «Saviours.» There was nothing anarchical in the attitude of Early Christians toward the Roman Empire. The «divine» origin of the State and of its authority was formally acknowledged already by St. Paul, and he himself had no difficulty in appealing to the protection of Roman magistrates and of Roman law. The positive value and function of the State were commonly admitted in the Christian circles. Even the violent invective in the book of Revelation was no exception. What was denounced there was iniquity and injustice of the actual Rome, but not the principle of political order. Christians could, in full sincerity and in good faith, protest their political innocence in the Roman courts and plead their loyalty to the Empire. |
| Если на это возразят, что эти общины были церковными общинами, а следовательно, учение об их устройстве и организации было учением о Церкви в его канонической области, а не учением о человеческом обществе вообще, – то в этом возражении заключается ответ на вопрос о социальном учении христианства в первый и последующие века. Учение о Церкви и есть социальное учение христианства. Церковь есть богочеловеческий, а следовательно, и общественный организм. Единственное учение об обществе, которое может и должно иметь христианство , есть учение о Церкви. Христианский социальный идеал есть идеал церковный. Этим жило христианство первых трех веков, не имея нужды заимствовать существовавших в то время социальных форм римского государства, ни каких бы то ни было социальных идеалов того времени, вроде «Республики» Платона. Христианство тогда делало то, что было забыто впоследствии, что еще до настоящего времени забыто: оно творило свою социальную жизнь на основе своего идеала и творило ее не вне себя, а внутри. Внутри старого, но еще полного жизни, блеска и славы греко-римского мира возникал другой мир, такой странный и такой ему чуждый. Борьба христианства и Pax romana («Римского мира» (лат.), здесь – Римской империи. – Ред.) не была только противоборством двух культур – античной и той новой, которую несло христианство, а было противоборством двух миров – природно-эмпирического и благодатного, Церкви и мира. Начиная с IV века уже почти что были забыты самые трагические слова, которые когда-либо были сказаны на земле и которые так до боли ясно поняло христианство первых веков: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч. Ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее» ( Мф 10: 34–35 ). Человек не мог долго вынести этого предельного, до ужаса доходящего трагизма, когда живой человеческий организм рассекает меч, когда он отсекает все самое дорогое, самое любимое – семью, общество, государство. «Тогда будут двое на поле: один берется, а другой оставляется. Две мелющих в жерновах: одна берется, а другая оставляется» ( Мф 24: 40–41 ). В Византии на эти слова ответили, что государство есть Церковь , а на Западе – что Церковь есть государство. Но и там и здесь пришли к одному: к смешению государства и Церкви, эмпирического природного порядка и благодатного. Самое страшное в том, что это было смешением истины и лжи. Поистине |
| Мы вернулись к страшно увлекательному, но и самому темному моменту возникновения человека. С какого-то времени человек уже относим к иному роду по отношению ко всем прочим родам живого, ко всем формам жизни без исключения. Homo sapiens — это восставший против эволюции род. Здесь возможны самоутраты, зато возможны и самовозобновления — переначатия человека как человека. По отношению к средиземноморскому миру таким я вижу рубеж конца Pax Romana — Голгофу. В следующее время переначатия мы входим только сейчас. Человек — аномалия. Наш предок был обреченная тварь. Некое обреченное существо выскользнуло из своей обреченности и из того, что ее обусловливало, сумев сбыться человеком и не ведая, куда это заведет. Самообман есть уяснение в драматических для человека обстоятельствах, что он попытался делать нечто запретное, противоэволюционное, несовпадающее с тем, что вообще человеку доступно. Потому и обреченный Ленин тревожно интересен. Может быть, он из фигур, которыми кончается мир самообмана? Который в равной мере должно назвать миром истории, пытавшимся осуществить человечество — несбыточную аэволюционную идею. Я сказал, что человеку грозит утрата некоторых его решающих свойств. Но что это за свойства, которые, будучи непременными условиями воспроизводства вида, могут быть утрачены — тогда как физически вид продолжается? Что это за страшные моменты? Несбывшееся человечество мнимо осуществилось глобализацией. Проект человечества сделался невозможным в его функции условия воспроизведения вида — зато в формах глобально осуществленного стал вероятным фактором самоуничтожения. Из сферы, где царила холодная война, в абсурднейшей перспективе панубийства человека и высших форм жизни вообще, идет прорыв к жизнедеятельности человека, где основным ресурсом будет уже не Земля, а сам человек ». Группа Вконтакте Facebook группа Третьего тысячелетия не будет. Русская история игры с человечеством Книга бесед великого историка и философа Михаила Гефтера (1918–1995) содержит наиболее полное изложение его взглядов на советскую историю как кульминацию русской. Возникновение советской цивилизации и ее самоубийство, русский коммунизм и русский мир — сквозь судьбы исторических персонажей, любивших, ненавидевших и убивавших друг друга. Многих из них Гефтер знал лично или через знакомых. Необычны и проницательны наброски интеллектуальных биографий В. И. Ульянова (Ленина) и Иосифа Сталина. В разговорах Михаила Гефтера с Глебом Павловским история предстает как цепь поступков, где каждое из событий могло бы быть другим, но выбор политически неизбежен и уйти от него нельзя. |
| «Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными: ибо какое общение праведности с беззаконием? Какое согласие между Христом и Велиаром? Что общего у света со тьмою? Какое соучастие верного с неверными?» ( II Kop. 6,14–15 ). С Константина В. церковь получила мир, которого она жаждала и который был ей необходим, но он повлек за собою помимо ее воли преклонение под чужое ярмо – ярмо римского кесаря и римского закона. Произошло то, чего боялся ап. Павел, – смешение света и тьмы и участие верных с неверными. Когда совершилось величайшее чудо истории: римский кесарь стал христианином, то христиане забыли о мучительном для них в свое время вопросе, может ли кесарь стать христианином, оставаясь кесарем. Факт обращения в христианство кесаря всецело заполнил христианское сознание. Оно не заметило, завороженное этим фактом, что римская империя осталась той же, какой она была, когда преследовала Церковь , не говоря о том, что империя Константина в моральном идуховном отношении была гораздо ниже империи Траяна или Марка Аврелия. Никакой перемены, никакой «metanoia» в ней не произошло, чтобы она могла стать христианской. Римский кесарь не склонен был к покаянию государства и к отказу от тех принципов, на которых покоилась империя. Если бы даже он хотел, то не мог бы этого сделать, не разрушая «pax romana» т. к. единственным ее принципом могло быть только право. Он остался кесарем, сделавшись христианином, и внес в Церковь языческое имперское сознание Он стал господствовать в Церкви, как он господствовал в государстве, тем более, что ясные границы были стерты между Церковью и государством. Не сказал ли один из них, что основные принципы церковной жизни, ее законы, покоятся в нем, а это означало, что римское государство – церковь, в которой господствует кесарь. Несмотря на это, или точнее в силу этого, широкие и блестящие перспективы, открывающиеся перед церковью, родили дерзновенную мысль, что царство кесаря стало «civitas christianorum» Некоторые христианские деятели продолжали еще некоторое время отталкиваться от царства кесаря. |
| Св. Иоанн Златоуст, на которого обычно ссылаются при изложении той самой теории, на самом деле говорил: «Одни полагают, что под этим должно разуметь благодать Святого Духа, а другие – Римское государство. С этими последними я больше соглашаюсь» (4-я беседа на 2-е послание к Фессалоникийцам). Обратим внимание, что он сам колебался, он не знал, какое из двух толкований предпочесть и явно признавал, что оба они возможны. Что ж, в его времена римская государственность была очевидным благом, она сдерживала натиск варваров, она позволяла множеству народов жить в относительном мире и спокойствии, она содействовала широкому распространению христианства… Сегодня ее давно нет, и мы остаемся – если мы вообще хотим остаться со Златоустом – с другим толкованием, которое он точно так же упоминает: речь идет о Святом Духе. Значит ли это, что два толкования противоречат друг другу? Вовсе нет! В этом мире есть нечто такое, что удерживает его от падения в пропасть, а еще точнее – что позволяет Церкви Христовой держаться несмотря на все невзгоды, сохранять то, что передано ей. В том числе – и римская государственность. Тот же апостол Павел многократно писал о ней как о великом благе. В конце концов, если бы не она – Павла растерзала бы толпа в Иерусалиме, и даже если бы он убежал, то, конечно, не мог бы свободно путешествовать по всему Восточному Средиземноморью в статусе римского гражданина, если бы не отличные римские дороги, не римские власти, не царящий повсюду «Римский мир», Pax Romana. Так и во времена Златоуста Восточный Рим, Византия, была не просто благом, но хранительницей и защитницей христианской веры. Не забудем, впрочем, как самого святителя гнали и ссылали за его обличения в адрес конкретных правителей этой империи… Да, она была благом, за нее следовало молить и благодарить Бога, ее следовало оберегать – но непозволительно было путать ее с Царством Небесным, гражданином которого и называется всякий христианин. Византии не стало. Безусловно, великое благо, великий дар от Господа каждому из нас – наша Россия, наша история и культура, сонм святых нашей земли, ее поместная церковь и ее замечательный народ. |
| Церковная структура в эпоху гонений, до Императора Константина, во всяком случае, во II столетии по Р. Х., может быть до известной степени уподоблена политической организации Греции с ее совершенно независимыми полисами в эпоху до Греко-Персидской войны, тогда как организацию Церкви в эпоху Вселенских Соборов можно сравнить с устройством Римской империи, Pax Romana, в котором у Рима были разноуровневые связи с сенатским и мператорскими провинциями, колониями, союзными городами (федератами), муниципиями, и все это вместе представляло собой сложный конгломерат, который А. Дж. Тойнби остроумно назвал «международной лигой греческих и других, связанных с ними в культурном отношении полисов» . Выделение церковных областей в древней Церкви и зарождение Поместных Церквей Древняя Церковь в эпоху гонений, по крайней мере до середины III столетия, не имела поместной структуры. Каждый епископ, возглавляя христианскую общину своего города и примыкающей к нему периферии, был, если так можно выразиться, вполне автокефален. Образование поместных Церквей, объединяющих несколько епископий и возглавляемых первыми епископами, относится, вероятно, к периоду, предшествовавшему правлению Диоклетиана, когда Церковь некоторое время после гонений Декия пользовалась относительной терпимостью со стороны Римских властей, которая, однако, не имела юридических оснований. Первой формой объединения нескольких епископий в одну Поместную Церковь явились Церкви таких провинций Римской империи, как Каппадокия, Лидия, Фригия, Пафлагония. Эти Церкви возглавлялись епископами столичных городов провинций, которые назывались город-мать (по-гречески - μιτροπολις). Отсюда титул главы такой Церкви - митрополит. Хронологически появление титула «митрополит» совпадает с Никейской эпохой; в канонических памятниках впервые титул митрополита встречается в 4, 6, 7 правилах I Никейского Собора. Это, тем не менее, не значит, что I Вселенский Собор вводил новое церковное устройство. Закрепление наименования митрополита провинций за епископами столичных городов явилось одним из последствий административной реформы Диоклетиана, многократно увеличившего число провинций и сделавшего их основной единицей территориального деления империи. Ранее те же самые по сути митрополиты именовались примасами, или первыми епископами, как это отражено в 34-м Апостольском правиле, текст которого гласит: «Епископам всякаго народа подобает знати перваго в них и признавати его яко главу...». |
| В связи с этим мы могли бы поиграть смыслом этих слов, ведь слово «мир» в словосочетании «Русский мир» имеет в русском языке двоякое значение и перекликается с выражением «pax Americana», или «американский мир», слыша которое, упомянутые выше люди впадают в экстатический восторг. Небезызвестно, между тем, что «pax Americana» означает и как это выглядит на практике. Речь идет о колониальном сознании людей, которые принимают любой вид гегемонии Соединенных Штатов Америки: экономическую, военную, культурную… Этому синдрому поддалась и значительная часть европейского континента. И мы, живущие на границе Запада и Востока, с сожалением наблюдаем, как замечательные культуры, которые Европа рождала и взращивала у себя на коленях на протяжении столетий, буквально исчезают в американском melting pot (плавильном котле). Сопротивление же таким процессам вызывает упомянутый Вами феномен – даже отдельные слова уже вызывают сопротивление и враждебность. Но давайте будем рассматривать европейский контекст как смягчающее обстоятельство для отечественных приверженцев американской гегемонии! Выскажу свое мнение по поводу упомянутого Вами термина. Так, новое словосочетание «сербский мир» является важной частью политического дискурса, но как понятие. Церковной терминологии оно чуждо. Современный термин, который используется Сербской Патриархией и который я лично считаю более правильным – «сербское духовное и культурное пространство». Это пространство охватывает все сербские миры, общение в нём осуществляется без контроля и таможенных пошлин, а его единственным ограничением является общенародное, равно как индивидуальное самосознание и стремление ко всеобщему мирному процветанию народа. Такие выражения, как «pax Romana», «Русский мир», «Византийский мир», «pax Americana» и им подобные, основаны на геополитической реальности. Однако это не относится к термину «Православный мир», который относится, прежде всего, к вере и духовным ценностям, включая в себя общую совокупность всех элементов исторического бытия, жизни и опыта православных христианских народов в их соборном единстве и взаимопроникновении, а также в постоянном диалоге с другими религиями и культурами. Ему соответствует и термин «Православная Вселенная», который является его синонимом. |
|
|
