| И все смолкли, и тихо, без прибауток, острот и песен продолжали ломать беседку. — Гляди-ка! Что это такое? Сверток бумаги! Знать, кто-нибудь обронил! Не подрядчик ли? Он тут все прохаживал… Найденный сверток отнесли матушке Агнии, казначее, которая следила за порядком, и которую сразу признали мужчины, работавшие на монастырском дворе, за строгое начальство свое. — Это что же такое, матушка? В беседке нашли, за плинтусом застряло, — не обронил ли кто? Зоркая Агния так и ухватилась за находку: «У Настеньки нашли! Не то ли, что она писала-то?» — подумала она и, забыв всякую субординацию, сама, без «госпожи начальницы», развернула бумагу и с трудом прочла: «…Прошу молиться обо мне, грешной, и о моих родителях Иване и Пелагие…» Затем следовало какое-то слово, очевидно, фамилия, которое разобрать было уже окончательно невозможно. Бумага была серая, с пятнами от сырости и долгого лежания, слова были нацарапаны неразборчиво и безграмотно. Бедная, неученая Настенька и это-то едва осилила написать. Мать Агния завернула опять все в старую хлопчатую бумагу и понесла находку настоятельнице. Игумения была занята с подрядчиком и архитектором. Отпустив их, она выслушала мать Агнию. — Настенька!.. В ее беседке нашли, говоришь?.. Ну-ка, дай сюда!.. И прочла. Последнего слова тоже не разобрала. — Постой-ка… есть у меня стекло такое… Купец один подарил, спаси его Бог! Когда читаю мелкое, всегда его беру! Так отчетливо все выходит, славно!.. Матушка приложила лупу и с трудом, но прочла: «…Ивана… Ивана и Пелагию… Бе…Бе…лу…гин…» Белугины! Так Настя Белугина была! Купцы такие были, из нашего города… Знавала… как же!.. Так вот оно что!.. Богатые были!.. А дочь-то!.. в холодной постройке, в нашей обители свои дни окончила убогие!.. Подвиг, мать Агния!.. Великий подвиг на себя приняла Настя! И обе матушки повздыхали, помянули с благоговением умершую и разошлись. Узнав, кто такая была Настенька, весь монастырь, который быстро облетела молва о найденной записке, еще более заинтересовался: — Что за притча! Богатая купеческая девица бросила все — дом, богатство — и сделалась юродивой Настей? |
| После пергамена материалом для письма была бумага, «charta bombycina». Французская и немецкая нации удержали для бумаги древнее наименование папируса а наше слово «бумага» ведет начало от charta bombycina. Наименование это производят обычно от «bombyx», восточного растения, которое давало волокна (хлопчатая бумага). И вот в течение целых столетий существовало воззрение, что после пергамена книги писались на charta bombycina, сделанной из хлопчатой бумаги. Но оказалось, что подобное воззрение покоится на совершенно ложных началах. В 1887 г. проф. венского университета Виснер (Wiesner) подверг микроскопическому исследованию древнейшие сорта бумаги. О волокнах bombyx’a, как материале для бумаги, не может быть и речи, так как эти волокна попадались так же случайно, как и в обыкновенной бумаге попадают иногда шерстинки. Древняя бумага – это тоже льняная бумага, но более грубая и толстая. Различие между обыкновенною charta linea и charta bombycina только в сорте, в зависимости от способа производства. Предполагая, что оценка по наружным признакам известной рукописи произведена, мы имеем задачу прочитать древнюю рукопись. Это не такое простое дело, как кажется сразу. Все мы избалованы новыми печатными изданиями. Напротив, старые издания, например бенедиктинские и парижские королевской типографии, представляют ту особенность, что многое в их шрифтах внесено из рукописей и потому не так легко читается. Чтение рукописей требует особого руководства. Необходимые для этого указания и дает палеография. Палеография – древнеписание – название, собственно, не объясняет сущности дела. По своей первоначальной задаче она должна бы быть только собранием различных шрифтов; но со временем она развилась в целую науку. Устанавливая особенности письма для различных времен и мест, ученые приходят к заключениям о времени и о месте, где написана известная рукопись. Таким образом, палеография, помимо своей прямой задачи – научить читать древние рукописи, приняла на себя еще задачу по характеру письма определять их древность. |
| – А что, пташек стрелять идешь? – заговорил он, – а? – Да, если найду. – Я пойду с тобой… Можно? – Можно, можно. И мы пошли. Вырубленного места было всего с версту. Я, признаюсь, больше глядел на Касьяна, чем на свою собаку. Недаром его прозвали Блохой. Его черная, ничем не прикрытая головка (впрочем, его волосы могли заменить любую шапку) так и мелькала в кустах. Он ходил необыкновенно проворно и словно все подпрыгивал на ходу, беспрестанно нагибался, срывал какие-то травки, совал их за пазуху, бормотал себе что-то под нос и все поглядывал на меня и на мою собаку, да таким пытливым, странным взглядом. В низких кустах, «в мелочах», и на осечках часто держатся маленькие серые птички, которые то и дело перемещаются с деревца на деревцо и посвистывают, внезапно ныряя на лету. Касьян их передразнивал, перекликался с ними; поршок полетел, чиликая, у него из-под ног – он зачиликал ему вслед; жаворонок стал спускаться над ним, трепеща крылами и звонко распевая, – Касьян подхватил его песенку. Со мной он все не заговаривал… Погода была прекрасная, еще прекраснее, чем прежде; но жара все не унималась. По ясному небу едва-едва неслись высокие и редкие облака, изжелта-белые, как весенний запоздалый снег, плоские и продолговатые, как опустившиеся паруса. Их узорчатые края, пушистые и легкие, как хлопчатая бумага, медленно, но видимо изменялись с каждым мгновением; они таяли, эти облака, и от них не падало тени. Мы долго бродили с Касьяном по ссечкам. Молодые отпрыски, еще не успевшие вытянуться выше аршина, окружали своими тонкими, гладкими стебельками почерневшие, низкие пни; круглые губчатые наросты с серыми каймами, те самые наросты, из которых вываривают трут, лепились к этим пням; земляника пускала по ним свои розовые усики; грибы тут же тесно сидели семьями. Ноги беспрестанно путались и цеплялись в длинной траве, пресыщенной горячим солнцем; всюду рябило в глазах от резкого металлического сверкания молодых, красноватых листьев на деревцах; всюду пестрели голубые гроздья журавлиного гороху, золотые чашечки куриной слепоты, наполовину лиловые, наполовину желтые цветы ивана-да-марьи; кое-где, возле заброшенных дорожек, на которых следы колес обозначались полосами красной мелкой травки, возвышались кучки дров, потемневших от ветра и дождя, сложенные саженями; слабая тень падала от них косыми четвероугольниками, – другой тени не было нигде. Легкий ветерок то просыпался, то утихал: подует вдруг прямо в лицо и как будто разыграется, – все весело зашумит, закивает и задвижется кругом, грациозно закачаются гибкие концы папоротников, – обрадуешься ему… но вот уж он опять замер, и все опять стихло. Одни кузнечики дружно трещат, словно озлобленные, – и утомителен этот непрестанный, кислый и сухой звук. Он идет к неотступному жару полудня; он словно рожден им, словно вызван им из раскаленной земли. |
| Вид города Яффы Нынешнее состояние Яффы Яффа расположена в виде амфитеатра на высокой скале, упирающейся в море. Подъем в город идёт уступами. Стеснявшие прежде Яффу стены полуразрушены, и поэтому город выходит из них. Красиво местами высятся полуразвалины зубчатых стен и башен прежней Яффы, еще в настоящем столетии укреплённой англичанами и турками. Кое-где еще на валах и башнях стоят пушки с подгнившими лафетами, служащие забавой для детей. Ныне эта, бывшая крепость, представляет совершенно открытый город, окруженный садами, красивый снаружи, но грязный внутри. «Тяжелое впечатление, полученное путешественником, при высадке на Яффский берег с парохода, еще более увеличивается при вступлении в город, говорит проф. Олесницкий. Вместо дворцов, башен и храмов, чудившихся с парохода, вы видите кучу сдавленных, неопрятных, плохо и без порядка сложенных строений, амбразуры в башнях превращены в пустые оконные отверстия, сквозь которые глядит неприкрытая нагота восточной жизни. Улицы города чрезвычайно темны, узки и грязны, и в самом далёком будущем не предвещают городу никакого прогресса». По этим улицам – коридорам, со ступенями, настоящими подъемами и спусками, со сводами и арками тяжело даже дышится, особенно в жаркий солнечный день. Набережная Яффы узка, тесна, плохо вымощена и до того загромождена вечно толкущимся там народам, продавцами и товарами, вереницами осликов и верблюдов, что по ней трудно и пробраться, особенно в дни прихода пароходов. Жителей в Яффе считается до 8000; более половины из них магометане, остальные разных исповеданий христиане, в том числе 800 православных, и кроме того до 400 евреев. Торговля Яффы довольно оживлена, так как через нее ввозятся товары почти во всю Палестину, предметом вывоза из Яффы служат маслины, пшеница, просо, хлопчатая бумага, арбузы, апельсины и другие плоды. Внешняя торговля Яффы имеет оборот почти на 25 млн. франков в год (вывоз более 15 млн.). Пассажирское движение между Яффой и Иерусалимом, достигающее до 80 тысяч лиц, и товарное движение до 160000 тонн в год, возрастающие еще из года в год, показывают настоящее значение Яффы. |
| Артос – квасной хлеб, освященный особой молитвой в день Святой Пасхи. Всю Светлую седмицу он находится у Царских врат, а в первую субботу по Пасхе разламывается и раздается верующим. Артос символизирует самого Спасителя и вкушается со святой водой как великая святыня. Его кусочек заменяет причащение для отлученных от церкви (гр.). Дойду до Серги-Тройцы… – то есть до Троице-Сергиевой лавры, монастыря, основанного преподобным Сергием Радонежским (1314–1392), великим русским святым, первым игуменом лавры, благословившим в 1380 г. князя Дмитрия Московского (Донского) на Куликовскую битву. Деревянное масло – оливковое масло самого худшего сорта. Плисовые – то есть из плиса, плотной хлопчатобумажной ткани с ворсом, напоминающей бархат. Из плиса изготавливалась дешевая верхняя одежда и обувь. Вигвам – куполообразное жилище североамериканских индейцев, сооруженное из коры и кож. Протоиерей – старший иерей, или священник, у которого в подчинении находятся несколько иереев. Иерей принадлежит ко второй степени священства и может совершать все церковные таинства, кроме тех, которые положено совершать только епископам (первая степень священства). Дьякон – низший священный чин (третья степень священства). Дьякон помогает священнику и епископу при совершении таинств, но сам совершать их не может. Мадерца , мадера – сорт сладкого крепкого вина (по названию острова, где растет виноград, из которого делают это вино). Жаколио Луи (1837–1890) – французский писатель, автор популярных в России кон. XIX – нач. ХХ в. детективно-приключенческих романов, созданных под впечатлением от путешествий по колониальным странам (Индия, Таити, Америка). Наиболее известные произведения: «В трущобах Индии», «Грабители морей», «Затерянные в океане». Буссенар Луи Анри (1847–1910) – французский писатель, автор многочисленных приключенческих романов, написанных по следам его поездок по Африке. Веленевая бумага – бумага высшего качества, очень белая, плотная, гладкая и с лоском. Консистория – церковное учреждение с административными и судебными функциями при епархиальном архиерее ( лат .). |
| А ветер бушует; и я начинаю робеть, вообразив, что он сбросит меня в Эгейскую пучину. Робею и говорю своему домочадцу: Иван, боюсь я как бы ветер не снёс меня в море. А он покачал головой и ответил мне: да разве вы хлопчатая бумага? Признаюсь, такой ответ пристыдил меня, но и ободрил. Я встал и взошёл на св. верх. Это – маленькая площадь, среди которой стоит приземистый и весьма убогий храмик в памяти Преображения Господня. Вокруг его можно ходить без затруднения. В нём не было никаких церковных принадлежностей и украшений: только на святом престоле лежал старый антиминс, напечатанный на холсте с подписью Алеппского епископа Герасима. Этот Епископ в 1725 или 26 году антиохийским патриархом Афанасием сослан был на ближний к Афону остров Лимнос за ослушание: чтò мне стало известно из арабского списка Антиохийских первосвятителей, переведённого для меня по-итальянски в 1844 году в Константинополе. С Лимноса Герасим, как видно, ездил на Афон, или во время, или после пятилетнего с половиной пребывания своего на этом острове, и по просьбе лавриотов освятил оный антиминс. Он возвратился в Алепп, и скончался в униатском монастыре архангела Михаила на Ливанской горе Кесруàн. Вспомнить же его мне довелось на самом темени Афона, куда и ворон не летает, и костей своих не заносит. С этого времени я смотрел на Эгейское море и на ближние острова, Фасос, Самофраки, Имброс и на тот далёкий Лимнос, на котором в городе Мирине была видима тень Афонского верха, покрывавшая тамошнего вола, изваянного из мрамора. В моей памяти мелькнула поговорка древних Эллинов: θως ερα ντα καλπτει Λημνας βος – Афон покрывает хребет Лимнийского вола. Потом, я, там-сям ложась ничком смотрел вниз, направо, налево, вперёд, и чувствовал в себе неприятное смущение при виде ужасных пропастей, стремнин и островерхих утёсов. Это смущение усилилось во мне ещё более, когда я вспомнил рассказ проводника моего об одном монахе, который собирал тут цветочки иммортели, оступился, полетел вниз и спиной наткнулся на острейший утёс так, что верх этого утёса вышел через живот и спину его. |
| В Москве XIV века было строение деревянное, каменное же почиталось такой редкостью, о коей упоминали летописи между государственными событиями. Кроме церквей, в Москве находились Митрополичье подворье под бором и Великокняжеский набережный терем, самим названием своим напоминающей нам Гречес. τεμνον, (комната, жилье, хранилище) и другие дворы и хоромы, а в Посаде в повалуши 31 , курные избы, клети и лачуги. Как церковное зодчество тесно соединено с живописью и другими искусствами: то в этом периоде появляются их следы. Старая Греческая школа, водворенная и в Италии с XIII века, пустила от себя ветвь под именем Русской 32 ; ее ученики распространились по России и в Москве, где водворили стиль Греческой, или Корсунской иконописи, от коего произошел в последствии Московский пошиб. Древние иконы писаны были частью на яичном желтке, частно на масляной грунтовке, и на других уже забытых составах; они не покрывались мастичным лаком. Первым известным того века иконописцем можно признать С. Петра Митрополита, который оставил памятники иконописи в Успенском соборе. При Великом Князе Симеоне Иоанновиче Греческие живописцы Митрополита Феогноста и Русские придворные иконописцы Захария, Иосиф и Николай расписывали Успенский и Архангельский соборы, а старейшина над иконниками Гойтан церковь Спаса на бору. 33 Если Каппониановы картины, или святцы, писанные Русскими художниками, относятся к XII, или XIII веку: то они могут служить важным свидетельством успеха Русских в живописи. Господствовавший тогда стиль иконописи Корсунский, заимствованный от Греков среднего века, и распространенный по Европе Византийскими художниками, значил в России почти тоже, что редкий, чудный, отличный 34 . Он отличается тонкостью и резкостью в чертах, отсутствием перспективы и светлотени, мрачностью в колорите; лица темны и тощи, фигуры очень длинны; вообще также заметны в нем символизм и возвышение над плотяностию, которые доселе сохраняют над душами глубокую, неисповедимую силу 35 . В XIII и XIV веках, миниатюрная живопись, по образцу Греции, и в России украшала харатейные рукописи рисунками, кои писаны были корпусными красками; при Вел. Кн. Симеоне гордом вошла в употребление и бумага хлопчатая (charta bombycina), которая заменяла пергамент. |
| В таком-то положении находятся язычники; но вы не так познали Христа; потому что вы слышали о Нем и в Нем научились, то есть после того, как познали Христа. И не сомневаясь, но вполне уверенно говорит так. Ибо в том и состоит познание Христа, чтобы жить добродетельно; равно как и худо живущий не знает Христа. Они говорят, что знают Бога, а делами отрекаются (Тит.1:16). Слова же так как истина в Иисусе понимай так: не как язычники ходят, так бы и вам в том же оставаться. Ибо не суета — дело Христово, но истина, учение и жизнь. Грех есть ложь, так как лишен существенности и не имеет цели; добродетель же — истина, так как устойчива и имеет цель. Чему же вы научились, в чем состоит Христова истина? В том, что вы отложили ветхого человека, то есть обычаи прежней жизни и жизнь ветхую и повинную греху. Истлевающего в обольстительных похотях. Двояко это можешь понимать: или как похоти тлеют, так и сам человек, то есть рассудок, растлевает. Каким же образом похоти тлеют? От болезни и старости увядает красота, и крепость точно так же, и вообще все наконец разрушается смертью. Ибо в тот день, говорит Давид, исчезают все помышления его (Пс. 145:4). Или же: в похотях сказано вместо: от похотей. Так как от них растлевается ваш ветхий человек, как хлопчатая бумага и железо, от чего рождаются, от того и гибнут. Ибо и любовь к славе губит, что касается души — всегда, но бывает иногда и телесно; и удовольствия тоже. Прекрасно же назвал и обольщением наслаждение, происходящее от них. Ибо все это есть подлог и обман, потому что удовольствием только представляется, а в сущности есть горечь. Обольщение в том и состоит — казаться одним, и быть другим. А обновиться (νανεουσθαι) духом ума вашего. Чтобы кто-нибудь не подумал, что вводит другого человека, он говорит: обновиться, то есть само обветшавщее обнови и сделай другим. Так что предмет — один и тот же, перемена же только в характере и мысли. Каким же образом могло бы произойти это обновление? Чрез Святого Духа, Который поселяется в нашем уме, потому что Дух не терпит ветхих деяний. |
| Материал и цвет неподвижной завесы библейский текст обозначает выражением . Слово , у египтян senti, очевидно сродное с , белый мрамор и белая лилия, прежде всего указывает ткань белого цвета. На этот цвет указывает и арамейское выражение , заменившее слово и потом перешедшее в греческое виссон. Последним выражением пользуются все древние и новые переводчики для передачи еврейского слова . Но о роде ткани этого имени в настоящее время спорят. По одним это была ткань льняная, по другим хлопчато-бумажная. Полное и определенное решение этого вопроса едва ли возможно, так как оно затруднено греческими и римскими писателями, не различавшими строго между льном и хлопчатою бумагою, и хотя называвшими тонкие льняные пряжи виссоном, но в то же время и хлопчатую бумагу именовавшими λνον (Plin. Hist, natur. 19, 1 и друг.). Те исследователи, которые под виссоном, , разумеют хлопчатую бумагу, ссылаются на следующие основания: а) на то, что хлопчатая бумага была известна в Египте очень рано и встречается на мумиях; б) на то, что слово виссона, якобы по самому своему значению отсылает к хлопчатобумажному кустарнику, растущему в Египте и Индии, и что хлопчатая бумага, как материал привозный у евреев, должна была предпочитаться льну, как впоследствии она предпочиталась у греков и римлян; в) на то, что белые нити виссона, как сейчас увидим, ткались вместе с крашенными нитями, следовательно как материал однородный с ними, между тем в глубокой древности красилась только хлопчатая бумага, а не лен. Правда красилась еще шерсть животных, но о ней здесь не может быть и речи, так как соединение нитей, добытых из животного и растительного царства, строго запрещалось законом Моисея ( Лев.19:19 . Втор. 22:11 ). Чтобы в крашенных нитях скинии видеть шерсть, нужно и виссон признать шерстяною тканью, чего никто не может допустить 11 . Наконец указывают на то, что для обозначения льна у евреев есть другое слово , 12 а для обозначения хлопчатой бумаги в еврейском лексиконе не будет соответствующего слова, если не признать таковым . |
| Пергамскому царю пришлось плохо. По истощении запаса папируса он, очевидно, должен был прекратить составление библиотеки. Тут ему один разумный человек предложил приготовлять материал для письма из кож. Подобная обработанная кожа и есть пергамен. Это уже более совершенный род писчего материала. Он гораздо крепче и ценнее папируса. Из пергамена приготовлялись кодексы — книги в нашем смысле, которые могли сгибаться и не портиться. Эти «codices» из пергамена строго отличались от «libri» из папируса. Так, например, по поводу одного завещания римские юристы возбудили вопрос, как поступить с книгами, оказавшимися в библиотеке, если завещатель употребил выражение «omnes libros», но не упомянул о «codices». Пергаменные списки представляли еще и ту ценность, что их удобнее было сохранять, а текст можно было смыть и заменить другим, более ценным. Таким образом появились так называемые «палимпсесты», рукописи из пергамена, содержащие два текста, причем позднейший текст можно бывает удалить и при помощи химических реакций восстановить первоначальный. Большинство древнейших рукописей писаны на пергамене. Для определения древности рукописей из пергамена важное значение имеет способ, каким листы пергамена складывались в тетради. Рукописи с тетрадями из пяти листов, согнутых вдвое, гораздо древнее рукописей из четырех листов. Так как кожу пергамена нельзя было довести до такого совершенства, чтобы обе стороны его были одинаково белы и гладки, то листы складывались так, что гладкая ; сторона приходилась к гладкой. Пергамен имеет линии, проведенные ножом, по которым писали так, что они были вверху букв «αβγδ». Пергамен, в котором буквы пишутся над строкой — линией, более позднего происхождения. После пергамена материалом для письма была бумага, «charta bombycina». Французская и немецкая нации удержали для бумаги древнее наименование папируса «papier», а наше слово «бумага» ведет начало от Charta bombycina. Наименование это производят обычно от «bombyx», восточного растения, которое давало волокна (хлопчатая бумага). |
|
|
