| Когда вы услышите слова: «приимите, ядите, пийте от нее вси», переводите их для себя: «прими и яждь — сие есть Тело Мое, еже за тя ломимое во оставление грехов твоих, пий от Нея, сия есть Кровь Моя нового завета, яже за тя и за многия изливаемая во оставление грехов твоих. И пусть во всякую литургию в вас разгорается нестерпимая жажда вкусить Плоти Христовой, испить Его Крови. И пусть при всяком частом приобщении вам тут же мечтается о новом приобщении, как говорится в превосходной молитве Богоматери, в благодарственном «последовании» по приобщении: «и даждь ми даже до последнего издыхания приобщатися». Чтобы люди не смеялись над вами и по своему непониманию не осуждали вас, старайтесь скрывать свое частое приобщение. Пусть это будет потаенная ваша связь со Христом. И за всякой литургией, когда раздастся прошение ектении: «христианския кончины живота нашего безболезненны, непостыдны, идеалы христианской жизни мирны», посылайте Господу тогда искреннее прошение о том, чтобы вам приобщиться пред вашею смертью. Говорят, что душа человека, который приобщился в день смерти, без борьбы проходит мытарства. Счастлив тот, кто умирает, сподобившись приобщиться за несколько часов до конца. Известны случаи с благочестиво пожившими людьми, которым в день смерти их приносили Дары того дня, а не запасные, и которые могли еще тогда проглотить их, а через час наступал паралич горла, а через несколько часов они отходили, и по лицу их разливалось выражение блаженства и радости. В стихотворении известного поэта и патриота Феодора Глинки прекрасно описано покаянное настроение души, в трепете ожидающей приобщения. Стихотворение это называется «Канун святого причастия»: Завтра, завтра в дом Закхея Гость таинственный придет, И бледнея, и немея, Перед ним Закхей падет. Мытарь смутен, беспокоен, Вскликнет в сретенье Его: «Недостоин, недостоин Посещенья Твоего! Гость чудесный, гость небесный, Ты так светел и лучист! А сердечный дом мой тесен И неприбран, и нечист! Где же гостя посажу я? Тут и там сидел порок: |
| Снова яркий полдень мая, Снова лугом, до реки, Догоняя, обгоняя, Голубые мотыльки. Вешний храм лучист и светел, Словно смерти в мире нет. Но, гляди: уж с яблонь ветер На траву сметает цвет. Он в ветвях снует и плещет, Торопя грядущий тлен, В полотне тугом трепещет У девических колен. И она, – как песня рядом Легконога и стройна, – Тоже ветренным усладом, Как на смерть обречена. И о ней мое моленье, На ветру, в полдневный час, В храме вешнего горенья, Истребляющего нас. Пощади, небесный пламень! Знойный ветер, не спеши! Не кидай на хладный камень Легкий цвет ее души! 1948 Я молюсь Ему стихами Мне мерещится давно, Что общенье между нами Тем прочней закреплено. Что порой одной строкою Вся молитва решена, И летит тогда стрелою Ко Всевышнему она. Что Он делать будет с нею – Я не знаю. Может быть, С ангелом мою затею Он захочет обсудить? И велит ему, пожалуй, Осторожно мне внушить, Что такой молитвы мало, Чтоб просимого достичь. Чтоб от гордости лечился, Не всегда считал, что прав, И молиться научился Без лирических приправ. 1976 Бродя весной по солнечным дорогам Что паутинкой по холмам легли, Так хорошо беседуется с Богом В скупых просторах неба и земли. Он слышит все. Он отвечает редко: Дыханьем ветра, шелестом травы, Да иногда черемуховой веткой Совсем легко коснется головы. Но в скудных знаках медленной беседы Красноречивой столько красоты, Что чувствуешь: ты лучшее изведал, Что в этой жизни мог изведать ты. И вот идешь… Глаза сияют счастьем, Душа звенит, как горный ключ чиста, И ароматом первого причастья, Как у ребенка, тронуты уста. Николай Татищев Татищев Николай Дмитриевич, граф (1902–1980) – поэт, прозаик, литературный критик. Участник Гражданской войны. В эмиграции жил в Париже, входил в литературное объединение «Круг», основал собственное издательство (1936–1965), выпустившее первую посмертную книгу Бориса Поплавского «Снежный час» и других поэтов Русского зарубежья. В 1973 году приезжал в СССР. Всенощная в Тобольске Храм в ночи – пещера Ханаана, Здесь горят лампады и сердца. |
| И как в нём может водвориться Бог, Чьё имя призвано святиться Через меня? Ответ один – просить Творца И самому стремиться, Чтобы жилищем стать Небесного Отца. С чего же начинать? Как возводить мне зданье, Которое должно напоминать Своим устройством храм? Пророк мне говорит, Что надо положить Какой-то камень в основанье, Который Сам в Себе настолько крепок, Что гранит своею твёрдостию с ним несравним, Что только этот камень Главою угла может стать И только с ним Твой дом способен устоять. Трудилась здесь не так давно Артель строителей, Но, очевидно, не дано Им было в слепоте своей Сей камень в ров глубокий заложить И дом высокий утвердить На камне сем. Совсем оставил разум их, Они откинули его И ров пустой Засыпали землёй сырой И сверху щебнем уплотнили, И, кажется, довольны были Соображением своим. Не тратя время, Приступили они к строительству жилья... Лишь несколько рядов стены сложили – Фундамент так просел, Что камни те едва не завалили Самих строителей. Народ, что наблюдал за стройкой, Обомлел и в страхе онемел, Но видя мастеров живыми, Сдержаться не сумел от смеха... И есть над чем смеяться. А как же камень ? Что же с ним ? Бог промыслом Своим святым Определил ему главою угла быть для тех, Кто хочет сохранить своё строенье И жить во имя Бога Собой являя светлый храм. А вам, читатели, я свой вопрос задам: Под камнем сим Кого нам разуметь, Чтобы хвалебный гимн Ему воспеть ? Пс. 72:1–3 «Как благ Бог к Израилю, К чистым сердцем! А я – едва не пошатнулись ноги мои, Едва не поскользнулись стопы мои, – Я позавидовал безумным, Видя благоденствие нечестивых». Нет чистой радости во мне, Нет чистоты в моём уме. Поскольку сердцем я нечист, И взор мой светом не лучист, И тусклый взгляд таит в себе Покорность рабскую судьбе – Языческой богине, Той, Что род людской Давно пленила в свой полон С младенческих пелён. Судьба религию сменила, Из сердца Бога устранила. Заставила поверить ей, Что в ней и только в ней Для всех людей Найдётся счастье и покой. А если личный опыт твой С её ученьем не согласен |
| Так охотился Матвей Мартыныч, искал будто бы беляков и ничего не нашел, кроме сияющего поля, кроме своего сердца, о котором не думал, но которое не спрашивало его, добропорядочного хозяина и столпа общества, как ему биться: билось по мировым законам плена, по тем самым, что на этих же местах владели Анной. Нынешний день в Конченке был так же морозен и лучист, как и в Мартыновке. Анна шила на кухне Марьи Михайловны, в небольшом светлом доме с окнами в блистающее поле. Ледяной ветер нес с востока прозрачные уколы. Окно кухни намерзло. Рядом, в комнате Марьи Михайловны, стояла чистая белая кровать, пахло медициной, на стене висел портрет Толстого, под ним открытки Художественного театра. В столовой играли дети – мальчик и девочка. Оттуда виднелась через двор больница. У ее подъезда несколько мужицких розвальней. Анна не удивилась, увидев Марту. Правда, она о ней вовсе не думала, но и явление Марты представилось таким простым. Марта, оледенелая и закутанная, ввалилась прямо в сени. Дети высунулись и спрятались. Марья Михайловна была в больнице. – Ну вот, – сказала Марта, присев в столовой, снимая рукавицы около печки. – И я пожаловала. Где же твоя докторша? Анна объяснила. – Дойду и в больницу. Мне и там есть дело. Анна задала несколько вопросов о Мартыновке. Марта ответила спокойно и деловито. Помолчали. – Что ж ты тут так и поселиться собралась? – Нет… не знаю. Пока, временно. – Ну, а дальше? Анна не ответила. Побелевшие от мороза щеки Марты оттаивали, но вся ее худая, сильная фигура понижала температуру. Анна ощущала равнодушие и покорность. Марта объяснила, что за ней именно и приехала. Анна держала на коленях, скрещенными, большие красные руки. На них в задумчивости устремлен был взгляд темных глаз. Марта держалась так деловито, уверенно, прохладно, что Анне представилось – вот ее, Анну, просто снесут, положат в сани, сани же пойдут куда приказано… и так уж и надо. Марья Михайловна в больнице тоже не весьма удивилась Марте. Добросовестно ее осмотрела, добросовестно дала лекарств, велела приезжать еженедельно. И лишь когда вернулась с ней домой и увидала Анну, как бы грусть прошла в ее глазах. |
| Теперь он понимал, что эта „гармония“ неосуществима. „Ведь вот, — прибавляет он, — не наденешь на Эллиса тоги“. Я, стиснув зубы, пытался привить тихий ритм аргонавтам; аргонавты галдели». Теургия слов проваливалась в литературу: невоздержанность в слове опустошала душу. Сознание Белого, как чувствительный барометр, указывало на изменение атмосферы. «Заря убывала, — пишет он, — это был совершившийся факт: зари вовсе не было: гасла она там в склонениях 1902 года: 1908 год был только годом воспоминаний». Сбывалось его предсказание: при душевной и духовной неподготовленности «чающих» теургия превращалась в дурную магию и заря утопала в хаосе. Но поэт не мог, не хотел сознаться, что небо больше не лучезарно, что его покрыл туман. Он лгал себе и обманывал «аргонавтов»: они ему верили. В стихах Белого 1902–1903 годов отражена градация его духовных состояний от светлого и радостного ожидания к горестной разочарованности. Он объединил эти стихи в сборнике «Золото в лазури», который вышел в издательстве «Скорпион» в 1904 году. Ранние стихотворения, написанные в эпоху «Второй Симфонии», связаны с ней темой «зари». Над золотом греющих нив, в лазури небесного свода, в прозрачном воздухе летнего дня разлита лучезарность. Автор прав, называя себя pleinair " истом: его глаз схватывает все оттенки света, все нюансы окрасок, он щедро расточает цветовые эпитеты. Формы предметов еле намечены — все внимание обращено на качество, на сочетание тональности, на общую «настроенность». Белый разлагает солнечные лучи, и они разворачиваются веером радуги. Накоплением эпитетов — пышных, сложных, изысканных, сверкающих, как драгоценные камни, — достигается впечатление океана света. Шумит в лучезарности пьяной Вкруг нас океан золотой. (1902) День — это «Пир золотой». В печали бледной, виннозолотистой. Закрывшись тучей, И окаймив дугой ее огнистой, Сребристожгучей, Садится солнце, краснозолотое. И вновь летит. Вдоль желтых нив волнение святое Овсом шумит. (1902) «Багряная полоса заката», «скользящие пятна тучек», «закат красно-янтарный», «поток лучей расплавленных», «пурпуровый воздух», «золотое вино неба», «в золотистой дали облака, как рубины», «голубеющий бархат эфира», «златоцветный янтарный луч», «светомирные порфиры», «бледно-лазурный атлас», «солнце в печали янтарно-закатной», «янтарно-красное золото заката», «облака пурпурная гряда» — вот основные краски на палитре Белого. Он любит соединять их в составных эпитетах («красно-янтарный» или «янтарно-красный») и располагает пестрым узором на фоне золота. И в этом ликовании лазури, пурпура и огня земля ждет откровения с неба. Как невеста, готова она встретить жениха. И мир, догорая, пирует, И мир славословит отца; И ветер ласкает, целует, Целует меня без конца. (1902) И на пиру природы, в сердце поэта растет «восторг одиночества», «печаль восторженно-пьяная». Слишком пьянит «золотое вино» солнца, слишком пронзает лазурь неба. Зачем этот воздух лучист. Зачем светозарен… до боли! (1902) |
| Особенно это заметно на женщинах. Растворяются, пропадают с лиц прихожанок характерные черты журливой свекрови, капризной жёнушки, любопытной соседки, и даже растерявшая в легкомысленных заботах свою красоту ветреница словно возвращается в светлое детство и выглядит милой и доброй сестрицей. А дети! На детских лицах, наоборот, как бы прибавилось возраста. Добавилось сознания. Кажется, ещё месяц назад почти с первого взгляда можно было определить, кто получил за контрольную двойку, а кто пятёрку. А теперь все почему-то кажутся отличниками. Да разве только женщины и дети? У мужчин разглаживаются морщины забот, куда-то пропадает напряжение, уходит суровость. И уже нет директора или столяра, водителя «КамАЗа» или коммерсанта. Теперь в лицах проглянуло то, что видят в них матери, жены и сыновья. Это любимые лица. И старики. Обычно отстранённые в своих мыслях от молодого поколения, привычно сосредоточенные на службе, близкие только со своими, они вдруг по-детски открываются для всех, необычайно молодеют. И становится заметно, что все мы вместе, и в духе возраста нет. Жизнь бывает всегда молода, Если в Боге она протекает. Дни струятся, звенят и сверкают И насыщены светом всегда… — поётся в одной современной духовной песне. И заметьте, у молитвенников, у людей, которые привыкли молиться, действительно не бывает «старческих» глаз, взгляд их ясен, лучист, а в лицах есть что-то юное. «Посему мы не унываем; но если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется» ( 2 Кор. 4:16 ). Церковная жизнь — вот секрет вечной молодости… И Вечной жизни. Пост не только на пищу Понятие поста содержит в себе не только воздержание в пище. «Есть воздержание и в слухе, владеть слухом и не поражаться пустой молвой», — читаем у преподобного Ефрема Сирина. Пустословие, длительные бесполезные беседы, болтовня, конечно же, неуместны во время поста. Но пустая молва может быть напечатана на бумаге и дойти до нас через газету или книгу. Поэтому у наших соотечественников и прижилась благочестивая традиция убирать в пост все недуховные, или, как их ещё называли, небожественные книги с глаз долой. |
| Говорят, что душа человека, который приобщился в день смерти, без борьбы проходит мытарства. Счастлив тот, кто умирает, сподобившись приобщиться за несколько часов до конца. Известны случаи с благочестиво пожившими людьми, которым в день смерти их приносили Дары того дня, а не запасные, и которые могли еще тогда проглотить их, а через час наступал паралич горла, а через несколько часов они отходили, и по лицу их разливалось выражение блаженства и радости. В стихотворении известного поэта и патриота Феодора Глинки прекрасно описано покаянное настроение души, в трепете ожидающей приобщения. Стихотворение это называется «Канун святого причастия»: Завтра, завтра в дом Закхея Гость таинственный придет, И бледнея, и немея, Перед ним Закхей падет. Мытарь смутен, беспокоен, Вскликнет в сретенье Его: «Недостоин, недостоин Посещенья Твоего! Гость чудесный, Гость небесный, Ты так светел и лучист! А сердечный дом мой тесен И неприбран, и нечист! Где же Гостя посажу я? Тут и там сидел порок: Тут и там, — где ни гляжу я, — Вижу все себе упрек... Чем же Гостя угощу я? Добрых дел в прошедших днях Все ищу и не сыщу я; Весь я в ранах и грехах!» Был ответ: «Не угощенья, Не здоровых Я ищу; Завтра к чаше исцеленья Я болящих допущу! Завтра собственною Кровью, Благодатию Отца, Духом мира и любовью Весь войду Я к вам в сердца... И душа, хоть вся б истлела В знойном воздухе грехов, Моего вкусивши Тела, Возродится к жизни вновь!» Так надеждой в душу вея, Кто-то будто говорит: «Завтра, завтра Гость Закхея И тебя ведь посетит!» О, приди ж, наш Гость Священный! С чашей жизненной Своей: Ждет грехами отягченный, Новый ждет Тебя Закхей!.. К Таинству брака, на котором основывается вся дальнейшая судьба зарождающейся здесь семьи, у нас относятся с тем же, если еще не с большим, легкомыслием, чем к другим Таинствам. Не то что часто, но теперь в большинстве случаев даже верующие люди заключают брак не по той испытанной душевной склонности к достойной девушке, у которой муж всегда найдет нравственную поддержку и которая станет прекрасной матерью христианской семьи, а по мимолетному телесному влечению к такой особи, которая ничего, кроме физических ласк, дать человеку не может, которая никогда не станет домовитой хозяйкой, а своими чрезмерными требованиями от мужа на наряды и всякие прихоти сделает из жизни мужа настоящий ад. |
| Гончарного 1686 , у Загайтанской скалы в Инкермане и некоторых других местах 1687 . Кладка opus spicatum тут применялась весьма эпизодически, главным образом при возведении каменных цоколей. Однако прочие строительные элементы (отсутствие иногда фундаментов, перевязки стен в углах, использование разномерного бута без связующего раствора, глинобитно-жердевых турлучных конструкций), равно как открытые очаги и глинобитные полы в помещениях с большой натяжкой, можно связать только с булгарами. А.Л. Якобсон, рассматривая в целом тип жилого дома сельской Юго-Западной Таврики и его параллели, справедливо заметил, что многие черты такого дома представляли непосредственное наследие античности, нередко наблюдались в первые века н.э., и даже турлучная строительная техника была глубоко традиционна: она бытовала в Крымском нагорье многие века и дожила почти до наших дней 1688 . Главное: быт обитателей этих усадеб, очевидно, участвовавших в возведении расположенных по соседству типично провинциально-византийских трехнефных базиликальных христианских храмов 1689 , состав домашней утвари, рабочих инструментов, характер основных занятий не выдают носителей исключительно тюркского или иного пришлого этноса. Если его примесь и была здесь, она сравнительно быстро и почти целиком растворилась в местной ромеизированной среде аланских и готских общин. Объясняется это мощным и длительным экономическим, политическим, идеологическим, культурным влиянием Византии, тесные контакты с которой в Таврике способствовали аккумуляции ромейских черт у местного гетерогенного населения, что, в свою очередь, вело его к интеграции совершенно нового порядка. На сравнительно крупных городищах, таких как Бакла, влияние булгар ощущалось еще слабее. Прием кладки в технике opus spicatum появился здесь в вв., вместе с городищем, и сохранялся вплоть до XIII в. Однако стены строились вперевязь, а первый ряд – фундамент заглублялся на 5–10 см ниже уровня пола, что, как уже отмечалось, было несвойственно салтовцам, равно как и выкладывание углов помещений крупными камнями или блоками 1690 . |
| К слову, сам маршрут бегства, ведший в юго-западную часть Внутренней, или Второй, гряды Крымских гор, был выбран отнюдь не по причине нахождения этих территорий «вне пределов византийской власти» 1225 , но, очевидно, вследствие иного, гораздо более тривиального, однако немаловажного для беглеца обстоятельства. Как показывают исследования Н.Г. Новиченковой, по горному хребту гряды проходила удобная система нагорных дорог, по которой можно было легко и сравнительно быстро, за один день пути, добраться до Мангупа – главного центра здешней «страны Дори», который, судя по специфическому названию (phrourion), являлся прежде всего укреплением военного характера, играл главным образом военную роль, отличную от городка-полисмы 1226 . Очевидно, именно Дорос был тем центром, простатевонт которого отвечал за поддержание связи с хаганом хазар. Это обстоятельство вкупе с удобством дороги должно было стать решающим в выборе Юстиниана между прочими кастра и фрурами здешнего региона. Если бы беглец просто стремился забраться как можно дальше к границам горного Крыма, его путь наверняка должен был привести к укреплению на плато Чуфут-Кале, лежащему в 20 км к северо-востоку от расположенных по соседству Мангупа и Эски-Кермена (между ними всего 5 км). Еще дальше находилась Бакла с ее кастроном и поселениями. Искать же контактов с хазарами, оставаясь в самом городе, Юстиниан в сложившейся для него ситуации не мог или, вернее, не успел, ибо жизнь оказалась под смертельной угрозой, и все могли решить считанные минуты. Ближе к окраине византийской зоны влияния, куда еще не поспели слухи о верноподданнических «кознях» (epiboule) 1227 херсонитов, точнее их властей, в отношении не в меру болтливого опасного ссыльного, у него была надежда опередить события, и как оказалось, расчет не подвел, отчаянная попытка удалась. Беглец, очевидно, предвидел, что требование отправить к хагану настоятельную просьбу принять его не встретит противодействие «старшего» – простатевонта Дороса по причине особой озабоченности последнего сохранением мирных отношений с хазарами. Во всяком случае, в текстах Феофана и Никифора нет и намека на то, что крепость Дорос уже принадлежала хазарам, там находился хазарский наместник и тем более сам хаган, к которому якобы обратился Юстиниан 1228 . Ясно лишь, что последний оттуда искал свидания с хаганом, ставка которого в это время находилась отнюдь не близко 1229 . |
| После ее разрушения здесь была устроена какая-то ограда, от которой сохранились отверстия для столбов 690 . От первого строительного периода также осталась заложенная позже боевая калитка около башни и полукруглая в плане подрубка материковой скалы диаметром 15,7 м около башни 691 . Очевидно, тогда же в 8 м от западного обрыва Монастырской скалы был вырублен почти такой, как на Эски-Кермене, осадный колодец уникальной глубины – не менее 60 м до уровня воды в р. Черной 692 . Кроме того, крепость и находящаяся рядом с ней слобода получали воду по устроенному византийскими инженерами водопроводу из хорошо обожженных гончарных труб, стыки которых были тщательно промазаны раствором высококачественной извести. Свое начало водопровод брал у источника, расположенного в верховьях северного отрога балки Гайтани (Первомайской), примерно в 1,5 км, откуда вода поступала в кастрон в вырубленную в скале малую фильтрационную цистерну объемом около 4 куб. м и большую водосборную цистерну объемом более 80 куб. м. Их поместили на самом высоком месте крепости и оштукатурили тщательно затертой в стены известью 693 . Кладка Инкерманской крепости первого строительного периода состояла из хорошо обработанных и подогнанных друг к другу очень крупных блоков известняка, образцово уложенных в соответствии с византийской строительной техникой на подрубленные в скале «постели». Способ обработки и укладки таких больших блоков был хорошо известен местному населению, судя по таврским мегалитическим кладкам, кладкам «каменных ящиков» и башням в сельских усадьбах на хоре Херсонеса. Забутовка между панцирями была выполнена из рваного камня, а в качестве связующего раствора применена все та же известь с примесью песка 694 . Совершенно аналогичную двухлицевую блоковую кладку с забутовкой из разных камней на известковом растворе, сочетающую византийский характер планировочных решений с местными строительными приемами, можно видеть в раннесредневековых оборонительных стенах Херсона, Мангупа, Эски-Кермена и Чуфут-Кале. В таком виде крепость просуществовала, по мнению В.Ф. Филиппенко, до начала XV в., когда произошла новая перестройка. Такова же кладка первой стены «Цитадели» на высоком плато Бакла – самой северной укрепленной точки византийской обороны в Юго-Западном Крыму, которая едва ли могла быть сооружена ранее конца VI столетия 695 . Она была устроена на возвышенности вдоль крутого обрыва на пространстве 60 х 200 м, тогда как рядом разместился посад с жилыми постройками 696 . |
|
|
