| Новые задачи – новая духовность Под новые политические задачи было сформулировано и новое учение о мессе. Было переосмыслено само соотношение между духовенством и Божественной службой: если со времен основания Церкви духовный сан и вся церковная иерархия имели литургическую основу и происхождение, то теперь на Западе месса становилась главной привилегией клира. Теперь уже не иерархия существовала для Евхаристии, а сама она совершалась для поддержания и укрепления власти иерархии. Народ перестал быть обязательным участником таинства. Вводилась практика причащения мирян «под одним видом». Появившаяся несколько ранее практика частных месс стала повсеместной: для Евхаристии уже не нужно было собрания всей Церкви. Возникло инструментальное представление о мессе, фактически она стала превращаться в одну из треб. Священник теперь мог по заказу ежедневно служить любое число месс на одном и том же престоле. В политической борьбе с империей папство стало прибегать к интердикту – запрету на совершение таинств в какой-либо местности. Храмы закрывались, больных не соборовали, умерших не отпевали – к ужасу богобоязненного народа, который в своем светском правителе видел источник проклятия и бедствий. Месса превращалось в магическое оружие. Магическое отношение к мессе приводило к нарочитому противопоставлению «видимого» и «невидимого». Из споров IX–XII веков о том, каким образом происходит претворение хлеба и вина на литургии, родилась западная схоластика – спекулятивное умствование о том, что рассудку недоступно. На Востоке этот вопрос не задавали, исповедуя то, что происходит, и почитая, как произносится на литургии, Божественные, Святые, Пречистые, Бессмертные, Небесные и Животворящие, Страшные Христовы Тайны . По учению Православной Церкви, претворение хлеба и вина происходит т а инственно, схождением Святого Духа на приуготовленные дары. По западному же учению, пресуществление, то есть изменение субстанции (сущности) хлеба и вина без изменения их акциденций (видимых свойств), происходило при «установительных словах» священника («Сие есть Тело Мое… Сие есть Кровь Моя…»), то есть его собственной сверхъестественной – по сути магической – властью. А в народном сознании произносимые священником на латыни слова «Hoc est Corpus Meum» («Сие есть Тело Мое») попросту трансформировались в волшебный «фокус-покус». |
| Другие (например, проф. И.Карабинов ), напротив, утверждая, что «призывание и установительные слова нужно считать более поздними 9[ 9] явлениями», «нововведениями» 10[ 10] , принимают эти молитвы за действительные евхаристические молитвы, и притом вполне отвечающие «несомненной генетической связи ритуалов еврейской вечери и христианской «вечери Господней»» 11[ 11] . Третьи, быть может, принимая во внимание «благоразумный обычай первенствующей Церкви – открывать не все таинственное различным членам Церкви, особенно из того круга предметов, которые относились более к обязанностям священнослужителей, нежели мирян, и отчасти зависели от воли предстоятелей» 12[ 12] , – полагают, что истинная анафора конца I – начала II века может быть получена восполнением канона «Дидахи» словами установления и эпиклезисом (так поступает, например, Кёстлин) 13[ 13] . Автор настоящей статьи склонен присоединиться по данному вопросу к точке зрения А.Карашева, рассматривающего «Дидахи» как «инструкцию, и притом инструкцию прежде всего отрицательного характера», составитель которой «не имел намерения описать строго литургический порядок Евхаристии» и «счел себя, очевидно, вправе при изложении апостольского учения умолчать о многих пунктах современной ему церковной практики, например, о составных частях евхаристической службы, несомненно существовавших в литургической практике со времен апостолов» 14[ 14] . Автор статьи вполне согласен также с утверждением проф. Н.Д.Успенского относительно того, что «благодарение Богу Отцу, воспоминание Христа – Агнца, пролившего Свою кровь за мир (воспоминание, отсутствующее в «Дидахи», X гл.! – Л.В.), составляли основу евхаристических молитв апостолов» 15[ 15] . В отличие от «Дидахи», «Завещание» дает подробное изложение порядка литургии, сообщает текст всех ее молитв, описывает все ее действия. На основании всего этого материала литургия, записанная в «Завещании», представляется состоящей из следующих частей 16[ 16] : 1. Приготовительная часть («проскомидия»). О ней в 23-й главе почти ничего не сказано, упоминается лишь о возложении епископом рук на хлебы, лежащие на жертвеннике. Но указания, имеющиеся в других главах (например, 19-й), в сопоставлении с данными ближайших по времени к «Завещанию» литургических памятников, позволяют составить о ней следующее представление. |
| Что означает эта символика? Не содержит ли и она отожествления излиявшейся из ребра крови и воды с евхаристической кровью, с отрицанием различия между ними? По нашему разумению, нет, не содержит. Проскомидия (как и вся литургия) имеет вообще двоякое содержание: прежде всего она есть таинство преложения Св. Даров и причащения, но сверх того она есть воспоминательно повторяемое боговоплощение в его основных моментах, соответствующих различным символическим действиям на литургии. В частности, и на проскомидии в соответствующие моменты воспоминается и рождество Христово, и страсти Его, и воскресение. Но именно в порядке такого воспоминания произносятся слова Ин. 19, 34 , но тем самым момент этот не вводится в само евхаристическое действо. Таинство совершается через воспоминательное воспроизведение самой вечери Господней и произнесение установительных слов Господних, получающее совершительную силу в эпиклезисе, 22 а здесь уже нет никакого отношения к Ин. 19, 34 . Разумеется, кровь Христова субстанциально едина и самотожественна и в Ехваристической Чаше, и в ее излиянии на кресте из пяти ран Христовых, и особенно из ребра Его. Однако она различна в образах своего существования и явления для человека. И в этом смысле прежде всего различается кровь Христа, предназначаемая для причащения и к нему не предназначаемая, евхаристическая и неевхаристическая, тáинственная 23 и непосредственная. Я уже обращал внимание на то важное обстоятельство, 24 что на Тайной Вечери Господь, непосредственно присутствовавший среди учеников с Своим собственным земным телом и кровию, причащал их, однако, не этим последним, но таинственным телом и кровию, в которые преложены были хлеб и вино. Таким образом, уже здесь, при несомненном тожестве евхаристических элементов с телом и кровию Христовой, было проведено и указанное различие между ними. Это же самое различие мы должны удержать и здесь: кровь и вода, излиявшиеся из ребра, не имели евхаристического предназначения. Поэтому лишь в силу общего тожества крови Христовой, как излиявшейся из ребра, так и таинственно-евхаристической, событие на кресте символически соотносится с соответствующим актом проскомидии. |
| Ц. отчасти сохранялось католич. т. зр. о времени освящения даров (см. Транссубстанциация , Преложение ). Но уже составители Книги общих молитв 1927/28 г., до 70-х гг. ХХ в. во многом вытеснившей Книгу общих молитв 1662 г. (неофициально - в Англии, официально почти во всем Англиканском содружестве), придерживаются иных взглядов на время освящения даров и взаимоотношение разных частей анафоры. Канон Книги общих молитв 1927/28 г. состоит из praefamio, Sanctus , молитвы освящения (без эпиклезы), молитвы Oblation (англ.- Приношение) с указанием на то, что дары приносятся Богу, и Invocation (англ.- Призывание) - нисходящей эпиклезы. После этого следуют молитва Unde et memores (лат.- Посему и воспоминая; одна из частей рим. канона мессы из Книги общих молитв 1549 г.), «Отче наш», молитва о достойном причащении и только потом - причащение святых даров. При этом в рубрике говорится: «Если освященные хлеб и вино закончатся до того, как все причастятся, священник должен освятить еще по предписанному: начиная от слов «Слава Тебе, Боже всемогущий...» до слов «...причастниками блаженнейшего Тела и Крови Его»». Т. о., освятительное значение приписывается здесь не только молитве, включающей установительные слова, но также и 2 др.- Oblation и Invocation. В свете этого можно предположить, что заголовок «Молитва освящения» относится не только к молитве со словами установления, но и к 2 последующим. К кон. XX в. эпиклеза стала неотъемлемой частью англикан. анафоры. Более того, согласно многим Служебникам, только эпиклеза, без слов установления, достаточна для освящения даров. Хотя в Книге общих молитв 1662 г. евхаристический пост не назван среди необходимых условий достойного причащения, до XVIII в. он сохранялся в практике А. Ц. В XIX в. в ходе Оксфордского движения обычай обязательного евхаристического поста был восстановлен, и к кон. XIX в. практика евхаристического поста стала всеобщей. В наст. время существует обычай соблюдать евхаристический пост с полуночи. Если литургия служится вечером, время поста может составлять от 12 до 3 ч. |
| Но для таких богословов, как Цвингли, это было неважно. Выгоды, которые сулила концепция Хоена, закрывали ему глаза на несостоятельность этой концепции. Для протестантствующего ума швейцарского реформатора, воспринявшего лютеранский лозунг sola fide, предложенная Хоеном интерпретация установительных слов Божественной Литургии показалась той необходимой идеей, которая позволяла ему избежать явного противоречия между сотериологическим принципом спасения только верой и традиционным пониманием необходимости Таинств для нашего спасения. Ведь если Таинства сообщают человеку благодать, то принцип sola fide, как минимум, нуждается в уточнении. Теперь у Цвингли появилась возможность провозгласить новую концепцию Таинств, согласно которой Таинства есть всего лишь символы или образы благодати, которую человек получает якобы исключительно по факту своей веры. Видя те перспективы, которые давала ему идея Хоена, Ульрих стал настойчиво распространять её как единственно верную и защищать эту идею в свой полемике как с католическими богословами, так и с лютеранскими, отказавшимися согласиться с Хоеном. Цвингли показались уместными и те образы, которые, для объяснения сущности евхаристической Трапезы, использовал Корнелий Хоен. Это были образ обручального кольца и схожий с ним по значению, в понимании Хоена, образ воспоминания отсутствующего человека Цвингли активно использовал в своей евхаристической концепции оба эти образа. Образ обручального кольца Цвингли использовал для того, чтобы объяснить, в чём, с его точки зрения, разница между евхаристическим хлебом и хлебом обычным. Отметим, что данный образ, с подобным истолкованием, по сути продолжает идею воспоминания Христа за мессой. Нельзя не заметить, что предложенный образ на самом деле никоим образом не объясняет разницы между хлебом и вином обычными и евхаристическими. Воспоминание о Страданиях Христовых возможны и полезны для человека и во время чтения Слова Божия, и в пути, и на работе, и в любое другое время. Такое воспоминание называется у святых отцов «богомыслием». |
| В противоположность этому Восточные Патриархи в своем «Послании о Православной вере» (1723 г.) ясно заявляют: «Веруем еще, что сия Жертва (т. е. св. Евхаристия) как до ее употребления — сразу после освящения св. Даров, так и после употребления (т. е. после причащения ими), будучи сохраняема в священных сосудах для напутствования умирающих христиан, есть истинное тело Господа… так что и до употребления после освящения, и при самом употреблении, и после него всегда остается истинным телом Господним» 315 . Исповедуемый авторами КЕС экуменический принцип компромиссного соглашательства не в состоянии скрыть глубокого различия между экуменическим текстом и новозаветным (библейским и святоотеческим) учением о св. Евхаристии как жертве. Этому основному догматическому понятию КЕС по-протестантски противопоставляет концепцию Евхаристии как воспоминания: «В свете библейского понимания о воспоминании все церкви могли бы пересмотреть старые споры относительно „жертвы» и углубить свое понимание причин, почему другие традиции… отказались от этого термина» 316 . Конечно, Евхаристия есть воспоминательная жертва, согласно словам Самого Спасителя: «Сие творите в Мое воспоминание» ( Лк. 22, 19 ), которые следуют непосредственно после установительных слов этого таинства: «Приимите, ядите, сие есть тело Мое, еже за вы ломимое» (ср. 1Кор. 11, 24 ). После аналогичных слов о Чаше ( 1Кор. 11, 25 ), Спаситель в заключение обобщает: «елижды бо аще ясте хлеб сей и чашу сию пиете, смерть Господню возвещаете» (1 Кор. И, 26). Последние слова ясно указывают на жертвенный характер таинства св. Евхаристии как умилостивительной Жертвы «во оставление грехов» ( Мф. 26, 28 ), приносимой за всех живых и умерших членов Христовой Церкви — «за жизнь мира» ( Ин. 6, 51 ). Но авторы КЕС, верные своей протестантски-экуменической закваске, обходят молчанием это основное свойство евхаристической Жертвы, которое прямо связано с воспоминательным характером св. Евхаристии. Между тем значение Евхаристии как Жертвы подчеркивалось Церковью еще с древности. Св. отцы I Bceлehckoro Собора свидетельствуют: «На священной трапезе лежит Агнец Божий, „вземляй грехи мира» ( Ин. 1, 29 ). Который приносится священниками в бескровную жертву» 317 . |
| С «Православным Исповеданием» поучительно сопоставить другие литературные опыты сподвижников Могилы. Всего интереснее в этом отношении «Экзегезис» Сильвестра Коссова, изданный в защиту православных латинских школ (1635), и его же «Дидаскалие албо наука о седми сакраментах» (1637). На подозрения римских противников в протестентизме Коссов спешит ответить на языке латинского богословия. Много говорит о загробной судьбе душ человеческих, затем о таинствах. В отделе о таинствах Коссов пользуется известной книгой П. Аркудия. Именно в этом отделе особенно чувствительны и очевидны латинизмы: различение «материи» и «формы» таинств: «транссубстанциация», «установительные слова», как «форма» Евхаристии, «сокрушение», как материи таинства покаяния… Этой литургической догматике соответствовала и литургическая практика, закрепленная и отчасти вновь введенная в Евхологии П. Могилы (здесь следует отметить изменение формулы отпущения в чине исповедания на: «и аз недостойный иерей…» вместо прежнего безличного: «отпущаются» — еще Елеосвящение, как ultima unctio). В следующем поколении латинское влияние становится еще глубже, латинские связи и навыки крепнут. Во времена Могилы Киевская Коллегия еще не была богословской школой, — привилей Владислава IV от 18 марта 1635 года обуславливал само дозволение школ требованием, чтобы преподавание не простиралось дальше философии, ut humaniora non ultra Dialecticam et Logicam doceant… И действительно, до самого почти конца XVII-ro века богословие не преподавалась, как особая дисциплина, — отдельные богословские темы входили и захватывались в курсах философии … Но и весь план общего образования был снят с иезуитского образца, и учебники были приняты те же, начиная Альваром и кончая Аристотелем и Аквинатом. Весь распорядок школьной жизни, все приемы и средства преподавания были те же, что и в Коллегиях или Академиях иностранных. Язык преподавания был латинский, и всего хуже было поставлено преподавание греческого… Таким образом усваивались и перенимались не только отдельные схоластические мнения или взгляды, но и сама психология и душевный строй. Конечно, это была не «средневековая схоластика», но — возрожденная схоластика контрреформациионной эпохи, сразу и «ложно классицизм» — Тридентинская схоластика, богословское Барокко… |
| Работа над переделкой и преобразованием древней анафоры в IV в., впрочем, не ограничивалась одним только ее упрощением. С одной стороны, древнюю молитву сокращали, а с другой – делали в ней и прибавления. Так, тогда внесены были в нее, по всей вероятности, в Иерусалиме – установительные слова и призывание Святого Духа, которые так хорошо подчеркнули в анафоре идею Евхаристии как Таинства, что были приняты почти всеми церквами. Но это мы рассмотрим подробно в следующей главе. Теперь же следует показать, на чем основано представленное здесь предположение о переделке Евхаристической молитвы в IV в., есть ли доказательства, что над ней действительно произведено было такое преобразование? Да, такие доказательства есть, это, так сказать, пережитки этого преобразования, сохранившиеся в различных Евхаристических молитвах, пережитки довольно многочисленные и разнообразные, которые нельзя объяснить ничем иным, как только при помощи указанного предположения. Согласно этому предположению, так называемые «благодарения за Творение и Спасение» образовались из двух различных и отдельных молитв, а именно – из славословий Богу – Творцу и Спасителю. Следы такого происхождения данных частей Евхаристической молитвы прекрасно сохранились в анонимной несторианской анафоре, изданной Г. Биккелем. В ней благодарения за Творение и Спасение представляют собой две совершенно раздельные молитвы. Вот конец первой молитвы и начало второй: IV. 4 . et glorificemus... [Patrem], 5 . et Filium [et Spiritum Sanctum]. 6 . in saecula… 7 . amen et amen adoramus (nos). 8 . te adorante et amen glorificamus (nos). 9 . te gloriflcande et sanctum praedicamus (nos). 10 . te sancta natura tua et magnificamus (te). 11 . quamquam non sufficimus (laudi tuae) 157 . Как видим, даже начало второй молитвы напоминает собою скорее славословие и хваление, а не благодарение. В частности, так называемое «благодарение за Творение» в некоторых реформированных молитвах, в сущности, осталось еще древним славословием. Таковы, например, молитвы Климентовой литургии и иерусалимской литургии Апостола Иакова. |
| Тем не менее, все-таки мы подвергаем некоторому историческому анализу разные исторические наслоения в этом чине, как и в других чинах, выделяя здесь католическое влияние. Но все-таки мы должны помнить, что здесь есть влияние евангельского слова. Господь в Евангелии говорит: кому простите, тому простятся, кому оставите, тому оставятся. Видно, что католическое понимание таинства восходит именно к той установительной форме, которая дается в Евангелии, а оттуда как бы продолжает силу этого таинства. Конечно, сейчас мы ничего не можем тут менять, не можем ничего подвергать сомнению, но должны помнить, что православное понимание таинства состоит не в магическом употреблении власти, а в молитве и любви, в вере. Не так важно нам помнить, что «я властью Его мне данною, прощаю и разрешаю»; тут упор делается на преемство апостольской власти. Гораздо ближе нам православное понимание таинства, когда священник читал молитву, но в основном он именно молился; ему была дана эта власть, и он ее использовал, молясь. Но в наше время это таинство подвергается вновь очень сильной деформации, и понимание его очень сильно меняется под влиянием разных трудностей времени. Мы часто оказываемся лицом к лицу с тяжелой проблемой: что же будет дальше, если так пойдет, и что можно исправить. И надо сказать, что исправить что-либо очень трудно, потому что время такое сейчас скорбное, духовно трудное, когда покаяние как бы теряется человечеством. Люди перестают понимать, что значит каяться. Соответственно этому как бы уходит постепенно и таинство покаяния из жизни христианской. 04.05.94. Лекция 22. Таинство Елеосвящения Сегодня мы переходим к следующему таинству, — таинству елеосвящения. Вы помните, что таинство созидает жизнь человека: крещение, в котором человек рождается для новой жизни; миропомазание, таинство брака, в котором созидается семья; таинство покаяния, где отпавший от Церкви человек вновь возвращается в нее. И вот, — таинство елеосвящения. Оно имеет некий сходный смысл с таинством покаяния. Об этом лучше всего говорится в Послании ап. Иакова, где апостол заповедует нам совершать это таинство: «Болен ли кто из вас, путь призовет пресвитеров Церкви, и пусть помолятся над ним, помазав его елеем во имя Господне. И молитва веры исцелит болящего, и восставит Его Господь; и если он соделал грехи, простятся ему. Признавайтесь друг пред другом в проступках и молитесь друг за друга, чтобы исцелиться: много может усиленная молитва праведного». |
| Для историка идей такой взгляд выглядит по меньшей мере несерьезным. Само название моей лекции указывает на мой метод и выбранную мной отправную точку. Я называю этот метод «экуменической наукой». Позвольте мне вначале объяснить предлагаемую терминологию. 1. Наука Наука становится псевдонаукой, если она не будет историко–критической, объективной, беспристрастной и всеобъемлющей. Для науки быть историко-критической – это значит, что исследователь рассматривает тексты и факты в их контексте, а также, что теории отступают перед историческими данными, а не наоборот. Быть объективной – это значит, что доказательства должны выдвигаться без тенденциозной направленности, призванной подтвердить какую-либо позицию, и без предубеждения для того, чтобы находить ответ на вопрос вне зависимости от того, к чему это могло бы привести. Хотя ни одно исследование не может претендовать на охват всего материала, отбор и изложение данных должны быть всеобъемлющими, т. е. достаточно представительными, чтобы нельзя было пройти мимо или отделаться отговорками от того, что не согласуется с некоей предвзятой теорией. Наконец, необходимо сохранять совершенную беспристрастность при изложении и оценке данных, старательно избегая высмеивания чужих мнений и не подменяя факты риторикой. Словом, настоящий ученый стремится найти и показать истину вне зависимости от того, где он ее обнаружил, кому она может понравиться или не понравиться, чьи излюбленные теории она подтвердит или опровергнет. Наука противоположна конфессиональной пропаганде, располагающей факты таким образом, чтобы они подтверждали заранее определенную доктрину. В нашем случае проблема заключается не в том, какие аргументы мы можем отыскать в поддержку обычного католического учения, гласящею, что лишь Установительные слова содержат в себе всю формулу освящения евхаристии (поступив так, начали бы уже с ответа); скорее мы хотели бы установить, что же говорит нам о евхаристическом освящении традиция неразделенной Церкви. 2. Экуменическая наука Так обстоит дело с обычной наукой. |
|
|
