| Так именно на него и смотрели в Москве. Дьячек Костка Иванов показывал на допросе: «говорили-де ему, Костке, Лучка и Ивашко: извести-де протопопу, что-де он, Лучка, у кевских чернецов учиться нехочет, старцы-де недобрые, он-де в них добра не познал, и доброго ученья у них нет; ныне-де он манит Федору Ртищеву, боясь его, а впредь-де учиться никак не хочу. Поехал-де учиться (в Киев) Порфирко Зеркальников, да Иван Озеров, а грамоту-де проезжую Федор (Ртищев) промыслил доучиваться у старцев у киевлян по латыни». Значит Ртищев не только переселял в Москву ученых Киевлян, но и москвичей поощрял учиться у них, а успевающих в учении посылал в Киев для завершение там образования, причем некоторые из москвичей стали учиться у киевлян только «маня» Федору Ртищеву, т. е. чтобы только угодить и понравиться ему, вовсе серьезно не думая об обучении. Покровительствуя образованным киевлянам, поощряя обучаться у них наукам, Ртищев, в то же время вполне разделял и грекофильские стремления царя, так как недаром, конечно, в Москве некоторые «меж себя шептали: учится-де у киевлян Федор Ртшцев греческой грамоте, а в той-де грамоте и еретичество есть». Известный цареградский архимандрит, учитель, Венедикт, во время своего пребывания в Москве, в письме к боярину Борису Ивановичу Морозову, между прочим пишет: «понеже чрез сына моего о Дусе святе, любимого и мудрейшаго государя Федора Михайловича мне велел еси». Очевидно кроме киевлян Ртищев знакомился и близко сходился и с приезжавшими в Москву образованными греками, так что грек, учитель Венедикт, называет его своим сыном, любимым и мудрейшим. Но и этого мало Ртищев привечал у себя не только киевлян и греков, но и тех из русских, которые выдавались из ряда других своею жизнью, публичной деятельностью, дарованиями, начитанностью, так что его дом служил сборным местом для всех вообще выдающихся деятелей, причем между представителями разных взглядов и направлений, собиравшимися в его доме, происходили иногда горячие и шумные прения. Так Неронов был близко знаком с Федором Михайловичем и впоследствии (после смерти протопопа Стефана), во время своих приездов в Москву даже останавливался в его доме. |
| Так именно на него и смотрели в Москве. Дьячок Костка Иванов показывал на допросе: «говорили-де ему, Костке, Лучка и Ивашко: извести-де протопопу, что-де он, Лучка, у киевских чернецов учиться не хочет, старцы-де недобрые, он-де в них добра не познал, и доброго ученья у них нет; ныне-де он манит Федору Ртищеву, боясь его, а впредь-де учиться никак не хочу. Поехал-де учиться (в Киев) Порфирко Зеркальников, да Иван Озеров, а грамоту-де проезжую Федор (Ртищев) промыслил доучиваться у старцев у киевлян по латыни». Значит, Ртищев не только переселял в Москву ученых Киевлян, но и москвичей поощрял учиться у них, а успевающих в учении посылал в Киев для завершения там образования, причем некоторые из москвичей стали учиться у киевлян только «маня» Федору Ртищеву, т. е. чтобы только угодить и понравиться ему, вовсе серьезно не думая об обучении 39 . Покровительствуя образованным киевлянам, поощряя обучаться у них наукам, Ртищев, в то же время вполне разделял и грекофильские стремления царя, так как недаром, конечно, в Москве некоторые «меж себя шептали: учится-де у киевлян Федор Ртищев греческой грамоте, а в той-де грамоте и еретичество есть». Известный цареградский архимандрит, учитель, Венедикт 40 , во время своего пребывания в Москве, в письме к боярину Борису Ивановичу Морозову, между прочим пишет: «понеже чрез сына моего о Дусе святе, любимого и мудрейшаго государя Федора Михайловича мне велел еси». Очевидно, кроме киевлян Ртищев знакомился и близко сходился и с приезжавшими в Москву образованными греками, так что грек, учитель Венедикт, называет его своим сыном, любимым и мудрейшим. Но и этого мало: Ртищев привечал у себя не только киевлян и греков, но и тех из русских, которые выдавались из ряда других своей жизнью, публичной деятельностью, дарованиями, начитанностью, так что его дом служил сборным местом для всех вообще выдающихся деятелей, причем между представителями разных взглядов и направлений, собиравшимися в его доме, происходили иногда горячие и шумные прения. |
| В ответной грамоте государя к киевскому митрополиту, извещающей его о прибытии в Москву и оставлении здесь Арсения и Епифания, говорится: «Писал еси к нам, великому государю, к нашему царскому величеству, с киевским старцем Феодосией и прислал с ним для переводу греческих книг на словенский язык, киевских же старцев Арсения да Епифания» 17 . Очевидно, киевляне вызывались государем в Москву не «для риторского учения», не для основания здесь школы и учительства в ней, а для перевода на славянский язык греческих и латинских книг вообще, и точнее: «для справки Библеи греческие на словенскую речь»; вызывались они потому, что «еллинскому языку навычны и с еллинскаго языку на словенскую речь перевести умеют и латинскую речь достаточно знают». Вызванные в Москву для книжных переводов киевляне в Москве и занимались именно тем, для чего они были вызваны, т.е. книжными переводами, а не учительством в какой-либо школе. Все остававшиеся в Москве на государево имя иностранцы получали за свою службу государю определенное жалованье, назначаемое на год. Каждый год они обыкновенно обращались к государю с челобитной, чтобы он приказал выдать назначенное им жалованье или содержание. Вызванные в Москву для книжных переводов киевляне тоже обращались к царю с челобитными о жаловании, причем иногда указывали и на то, в чем состоит их служба государю, за которую они получают царское жалованье. В 1652 году киевлянин Арсений заявляет в челобитной государю, что «по государеву указу поставлен он в Китае на греческое подворье для перевода греческих книг, но так как в ту же келью поставлены теперь иные старцы и ему переводить книги стало нельзя, то он и просит государя дать ему другую келью». В 1655 году Дамаскин Птицкий заявляет царю в челобитной, что он по указу государя приехал в Москву «для переводу латинских и греческих тип и за тое работишку пожаловал ты меня, государь, поденным кормом по пяти алтын на день». Сохранились за разные годы челобитные к государю о жаловании и от Епифания Славинецкого. |
| Государь велел расследовать дело. И дьячок Константин Иванов в расспросе показал (показания двух других лиц не сохранились): «нынешнего года на масленице, дня не помню, провожали мы, Лука Голосов, Иван Засецкий да я Константин от Благовещенья протопопа к нему на двор, и проводив пришли к воротней келье, к старцу Саулу и сели на лавке. И говорили мне Лука и Иван: «извести благовещенскому протопопу (Стефану Вонифатьеву), что он Лука у киевских чернецов учиться не хочет; старцы не добрые; он де в них добра не познал, доброго учения у них нет. Теперь он манит Федору Ртищеву, боясь его, а впредь учиться никак не хочет». Да Лука же говорил: «кто по-латыни научится, тот де с правого пути совратится. Да и о том вспомяни протопопу: поехали в Киев учиться Перфилка Зеркальников да Иван Озеров, а грамоту проезжую Федор Ртищев промыслил. Поехали они доучиваться у старцев киевлян по-латыни, а как выучатся и будут назад, то будут от них великие хлопоты. Надобно их до Киева не допустить и воротить назад. И так они (старцы-киевляне) всех укоряют и ни во что ставят благочестивых протопопов Ивана и Стефана (т. е. Неронова и Вонифатьева) и других. Враки де вракуют они, слушать у них нечего; про то ничего не знают, чему учат». И Константин говорил: «в прошлом 1649 г. летом поп Фома, сосед мой, спрашивал меня: скажи, пожалуй, как быть? Дети мои духовные Иван Озеров да Перфилий Зеркальников просятся в Киев учиться. Я, Константин, ему сказал: не отпускай ради Бога. Бог на твоей душе это взыщет. А Фома молвил: рад бы не отпустить, да они беспрестанно со слезами просятся и меня мало слушают и ни во что не ставят». Потом Лука и Иван про боярина Бориса Ивановича Морозова говорили между собой тихонько: «Борис де Иванович держит отца духовного для прилики людской и начал жаловать киевлян. А это уже явное дело, что туда уклонился, к таким же ересям». Из приведенного материала явствует, какое острое брожение, интеллектуальное и духовное, быстро произвела эта встреча киевской школьности с московской бесшкольностью. |
| Но нашлись и такие, которые отнеслись к ней с большим подозрением и увидели в ней страшную опасность для веры. В 1650 г., апреля 3-го заявил окольничему Ивану Андреевичу Милославскому чернец Саул, что есть за ним государево дело, и просил про тот его извет доложить государю. Окольничий доложил, и чернец Саул сказал пред государем: «В нынешнюю зиму, 5 марта, приходили к нему, Саулу, в келью Иван Васильевич Засецкий, да Лука Тимофеевич Голосов, да Благовещенского собора дьячок Константин Иванов и между собою шептали: учится у киевлян Федор Ртищев греческой грамоте, а в той грамоте и еретичество есть, а боярин-де Борис Иванович (Морозов) держит отца духовного для прилики людской, а еретичество-де знает и держит». Государь велел расследовать дело. И дьячок Константин Иванов в расспросе показал (показания двух других лиц не сохранились): «Нынешнего года на масленице, дня не помню, провожали мы, Лука Голосов, Иван Засецкой да я, Константин, от Благовещенья протопопа к нему на двор и, проводив, пришли к воротней келье, к старцу Саулу, и сели на лавке. И говорили мне Лука и Иван: «Извести благовещенскому протопопу (Стефану Вонифатьеву), что он, Лука, у киевских чернецов учиться не хочет; старцы не добрые, он-де в них добра не познал, доброго учения у них нет; теперь он манит Федору Ртищеву, боясь его, а вперед учиться никак не хочет». Да Лука же говорил: «Кто по-латыни научится, тот-де с правого пути совратится. Да и о том вспомяни протопопу: поехали в Киев учиться Перфилка Зеркальников да Иван Озеров, а грамоту проезжую Федор (Ртищев) промыслил; поехали они доучиваться у старцев-киевлян по-латыни, и как выучатся и будут назад, то от них будут великие хлопоты; надобно их до Киева не допустить и воротить назад. И так они (старцы-киевляне) всех укоряют и ни во что ставят благочестивых протопопов Ивана и Стефана (т. е. Неронова и Вонифатьева, считавшихся первыми знаменитостями в московском духовенстве) и других; враки-де вракуют они, слушать у них нечего, про то ничего не знают, чему учат». |
| Но решительно настаивая на том, что Арсений Грек не основывал в Москве греко-латинской школы и не был в ней или в какой-нибудь другой школе учителем, мы вовсе не отрицаем того, что Арсений мог давать кому-либо частные уроки, заниматься при случае так называемым домашним учительством, что ему, может быть, от патриарха Никона или от государя поручалось иногда поучить то или другое лицо по-гречески или по-латыни. Но это учительство Арсения, если только оно существовало, было, очевидно, учительством частным и случайным, не похожее на учительство в постоянной, правильно устроенной школе. Как нет никаких достаточных данных признать существование греко-латинской школы в Москве Арсения Грека, так нет данных признать и существование греческой Чуковской школы, основанной будто бы Епифанием Славинецким. Поводом предполагать, что Епифаний основал у нас греческую Чудовскую школу, могло послужить разве то место в современной приказной записи о приезде Епифания, где говорится, что в Москву приехал киевского митрополита старец Феодосии, «а с ним для риторического учения старцы киевляне ж, Арсеней да Епифаней». Подобного же рода заметка встречается еще в приказной записи 1652 года, где сказано, что к государю приехал «для переводу с Библеи с греческие на словенскую речь и для риторского учения киевлянин старец Епифаний». Возможно, что при вызове в Москву ученых киевлян имелось в виду получить в лице их не только сведущих переводчиков, но и учителей риторики, однако царский указ о вызове ученых киевлян в Москву не подтверждает последнего предположения. В указе государя киевскому митрополиту от 14 мая 1649 года говорится, что государю «ведомо учинилось относительно старцев Арсения и Дамаскина, что они о Божественного Писания ведущи и еллинскому языку навычны, и с еллинского языку на словенскую речь перевести умеют, и латинскую речь достаточно знают, а нашему царскому величеству такие люди годны», почему царь и просит митрополита прислать «тех учителей для справки Библеи греческие на словенскую речь на время, нам, великому государю, послужити, а на Москве у нашего царского величества побыти им волно по их воле и хотению», так что если они захотят возвратиться назад, то всегда могут уехать без всякого задержания и зацепки. |
| Благодаря этой грамоте государя, 12 июля того же 1649 года, в Москву прибыли из Киева старцы, книжные переводчики: Арсений Сатановский и Епифаний Славенецкий, поселившиеся сначала на большом посольском дворе, а потом в Чудове монастыре. В следующем 1650 году в Москву прибыл и третий переводчик киевлянин Дамаскин Значит, киевские ученые старцы вызывались в Москву специально для перевода на славянский язык греческих и латинских книг вообще и частнее: «для справки библеи греческие на словенскую речь»; вызывались они потому, что «еллинскому языку навычны и с эллинского языку на словенскую речь перевести умеют и латинскую речь достаточно знают». И действительно, с приездом в Москву ученых киевлян у нас сразу книжная справка была поставлена на новых началах: стали справляться не только с древними славянскими рукописями, но и с греческими и южно-русскими изданиями. Так в послесловии к известной Иосифовской Кормчей, которая начата печатанием по повелению государя, по совету и благословению патриарха Иосифа в 1649 году 7-го ноября, говорится: «буди вам, христоименитому достоянию, всем известно: яко да соуз мира церковного твердо, в дусе кротости хранится и да не будет, несогласие ради, распри в церковном телеси, сего ради, многие переводы сие святые книги, Кормчии, ко свидетельству типографского дела, собрани быша; в них же едина паче прочих, в сущих правилах крепчайши, наипаче же свидетельствова ту книгу греческая Кормчая книга, Паисия патриарха святого града Иерусалима, яже древними писцы паписася за многия лета, ему же, патриарху Паисии, в те времена бывшу в царствующем граде В послесловии к Шестодневу 1650 года говорится: «подобает ведати, яко же в книге сей указы о ипокоях, на повечернях по трисвятом, и на полунощницах по трисвятом же, и по шестой песни, вместо воскресных кондак, указаны наряду кондак — заступнице христианом, отложити подобает. Глоголати же вместо того и на повечернях и на полунощницах и по 6 песни, егда не поется святому полиелеос, непременно воскресные кондаки, высоты ради воскресного дне: ипакой бо точию по непорочных глоголются, понеже и во греческих переводех по сему же уставу обретохом, еже воскресные кондаки на тех местах глоголати. |
| Но это же следственное дело устанавливает и более близкие связи его с киевлянами и их наукой. Сошедшиеся 5 марта в келье чернца Саула противники латыни беседовали не только об уехавших в Киев любителях западного просвещения. Они, по извету Саула, шептались еще между собою: «учится у киевлян Федор Ртищев греческой грамоте, а в той де грамоте и еретичество есть». На допросе Костка Иванов подтвердил, что, действительно, у них на масленице был разговор у старца Саула, при чем Лучка Голосов и Ив. Засецкий просили его, Константина, известить Благовещенского протопопа (Стефана Вонифатьева), что «он, Лучка, у киевских чернцов учиться не хочет: старцы не добрые, он де в них добра не познал, добраго учения у них нет: ныне де он манит (угождает) Федору Ртищеву, боясь его, а вперед де учиться никак не хочет», ибо «кто де по латыни научится, и тот де с праваго пути совратится». «Старцы-киевляне всех укоряют и ни во что ставят благочестивых протопопов Ивана и Стефана и иных; враки де они вракают, слушать у них нечего 60 »... В зиму 1649–1650 г. учить любознательных москвичей латинскому и греческому языкам могли только что прибывшие из Киева Епифаний Славинецкий и Арсений Сатановский (последний только латыни: греческого языка он не знал), не говоря о ранее приехавших без вызова киевлянах. Хотя Славинецкий и Сатановский были приглашены, судя по царской грамоте 14 мая 1649 г., «для справки библеи греческие на словенскую речь», – им было поручено и «риторское учение». Последнее выступает как цель (вторичная) и в докладе об их приезде, и в других местах официальных документов 61 , и в литературных памятниках 62 . И это обучение было не только в намерении, но и осуществилось, судя по действительно составленному Славинецким для учебных надобностей Лексикону, о чем говорит и «Житие” Ртищева, по тому преданию, которое называет ряд его «учеников» Ртищева, чудовских стариков Евфимия и Германа справщика, Игнатия Корсакова, впоследствии Тобольского митрополита, Афанасия Любимова, после Холмогорского архиепископа 63 . |
| В определённом смысле такая лексическая «правка» напоминает работу справщиков Печатного двора при подготовке первых никоновских изданий, когда посредством глосс в текст вносились изменения не только грамматические, но и лексические 1130 . Несмотря на то, что полученные Никоном варианты библейских цитат были адресованы только одному читателю – царю Алексею Михайловичу, принцип работы патриарха с библейскими текстами отражает сложившегося в среде русских книжников середины – второй половины XVII в. нового отношения к книге вообще и Священному Писанию в частности. Образованные киевские старцы учили, что книга есть «учёный собеседник», из которого можно извлекать знание 1131 ; книгу оказалось возможным творить, расширяя свой разум и обучая себя 1132 . Начавшийся процесс секуляризации русской культуры затронул и отношение к книгам Священного Писания. Симеон Полоцкий перелагал псалмы рифмами, чтобы дать русским людям стихотворную Псалтирь для домашнего богослужения: «...точию о сладости пения увеселяющеся духовне» 1133 . Учёный-киевлянин интересовался не только «способом выражения», но и «способом восприятия» библейского текста 1134 . К адекватному восприятию библейского текста читателем стремился и патриарх Никон . Но если «латинствующий» Симеон Полоцкий связывал «способ восприятия» с рифмой, ритмом и нотами, то патриарх Никон методы установления адекватного понимания текста находил в традициях русской средневековой культуры, в греческой патристике и византийской литературной традиции; патриарх Никон работал с библейскими текстами в том направлении, какое указали святые отцы и учителя Церкви, разъясняя в своих творениях глубокое духовное содержание книг Священного Писания. Патриарх Никон опирался на классическую традицию «адекватного понимания литературного произведения», которая, как известно, предполагает «его обязательное толкование, обращение к исходным текстам-образцам» 1135 . Традиционное отношение патриарха Никона к словесному творчеству отражает подход в понимании существа понятия авторства и авторского самосознания, характеризующий во второй половине XVII в. |
| Далее, проф. Каптеров приводит некоторые примеры дурного отношения греков к русским. Так, он приводит жалобы русских на крайне презрительное отношение к ним со стороны греков: «В 1650 году клирошанин Чудова монастыря Пахомий, возвращаясь из Молдавии, доносил государю: «А которые гречане в волоской земле и те московских и киевлян русских людей ненавидят, а которые и приехали, и тех называют собаками.» Он же пишет далее: «А которое же твое царево жалованье даны греческим старцом в разные палестинские монастыри иконы, и те, государь, иконы они, греческие старцы, все распродали и носят по торгам неподобно, будто простую доску, – тех икон они не почитают и в церквах их у себя не ставят.» Богослужебные книги, посланные царем в греческие монастыри на Афоне, греки сжигали, что весьма смущало и приводило в негодование русских. Составитель русских святцев отмечает, что «грецы гордящеся и возносящеся» над русскими, пренебрегают их благочестием. Один из греков так отзывается о русских в своем письме к родным в Константинополе: «Бог хочет избавить меня грубовидного и варваровидного народа московского... не суть сии православнии христиане.» Особенно характерны данные, которые – ссылаясь на непосредственные источники – приводит проф. Лебедев. «Напрасно было бы думать, – пишет проф. Лебедев, – что греческая иерархия смотрит добрыми глазами на русских, исполненных, как известно, желания сокрушить владычество полумесяца над крестом в древле-православных странах. Греческие архиереи прекрасно знают, что ниоткуда им не грозит такой опасности для Оттоманской Порты, как со стороны России, однако, ослепленные своим филоллинством, смотрят на нее свысока и с нескрываемым пренебрежением. Попасть под владычество России, по их разумению, значит быть объятым невежеством и варварством. Греки так рассуждают: «что общего между русским кнутом и благородною эллинскою нацией? между деспотизмом и свободою? между скифским мраком и Грецией юга? Что общего между этой светлой, благородной Грецией и мрачным Ариманом севера? Мечты об их духовном союзе есть плод одного невежества толпы, для которой колокольный звон дороже возвышенных идей, доступных лучшим грекам.» |
|
|
