| — Это плохой признак? — С точки зрения диагностики жизнеспособности общества, это плохой признак. Терроризм сам по себе — это выплеск злой, разрушительной энергии. И если русский националистический терроризм в России начнется, я первый буду против него проповеди произносить. — Но в душе, небось, будете радоваться? — Ну, со стороны, как врач радуется тому, что в организме есть признаки жизни. Это, конечно, черная энергия, но это хоть какая-то энергия. А если человека бьют по лицу, под дых, а он никак не реагирует, одно из двух — или он святой или труп. Услышав об этих неумных и злых телодвижениях, я бы испытал то же чувство, что и спасатель, который получает пощечину от той девушки, которой он делал искусственное дыхание. Дыхание он ей делал уста в уста, а вот когда она наконец смогла вздохнуть самостоятельно, она пришла в себя, и, увидев у своего лица прильнувшего к ней незнакомца, со всей дури, почти не приходя в сознание, влепила ему… Больно-то оно, конечно, больно и даже обидно, но и добрая сторона в этом событии все же будет: раз дурит, значит все же живет… Не реагирует на боль или святой или труп. Говорить о том, что наш народ после 70 лет советской власти стал каким-то особо святым или духовно совершенным, невозможно. Значит, приходится констатировать некую духовную апатию существа, которое утратило возможность защищать себя, свою территорию. Во всех странах, выходивших из-под коммунистического владычества, возрождение государственности и общественности шло под лозунгами возвращения к своим народным или национальными традициям — так было в странах Восточной Европы, Балтики, и на Украине, и в Молдавии, и в Средней Азии… Но в России почему-то не произошло такой смычки демократизма и патриотизма. Они оказались по разные стороны баррикад. — Может, потому что эти пресловутые 70 лет большевизма все как раз происходило в русле национальных традиций, и мы так от этого устали… Ой, молчу, молчу! — И коротичевский «Огонек», и НТВ надавили на все возможные болевые точки и нервно-паралитические узлы общества иголочками кощунств и оскорблений. Журналюги поиздевались вволю и над святынями историческими (типа Отечественной войны), и над святынями религиозными. Достаточно вспомнить «Последнее искушение Христа». И то, что в ответ мерседес Гусинского не взлетел на воздух — плохой признак. В любой порядочной стране это бы произошло — мусульманской, католической, протестантской. А раз у нас этого не произошло, значит, никакого народного самосознания нет. Добавим сюда разрушение армии, экономики, депопуляцию. Вывод печален: единственное, что сейчас сдерживает окончательный распад России — ядерное оружие. Которое на сегодняшний день является оружием чисто психологическим. |
| Лара употребила все усилия, чтобы подслушать эту беседу: разговор шел о ней. – Нет, ни вы, тетушка, ни вы, Александра Ивановна, не правы, – говорил ее муж. – Ах, батюшка: я уже молчу, молчу, – отвечала Форова. – Я говорила, говорила, да и устала, ум помутился и язык притупился, а все одно и то же: тебя спросишь, выходит, что ты доволен женой и что вы будто живете прекрасно, и жена твоя тоже своею жизнью не нахвалится, а на наш взгляд жизнь ваша самая отвратительная. – Чем-с? вы скажите же, чем? – Тем, что она самая скучная, что же тут похвалить? – Мы не ссорились и, вероятно, никогда не поссоримся. – Ах, милый племянник, извини пожалуйста: я стара, меня этим не обманешь: лучше бы вы ссорились, да поссорившись, сладко мирились, а то… нечему, нечему радоваться. – Маленькая ссора часто то же самое, что гроза, после нее воздух чище и солнце светит ярче, – молвила генеральша. Подозеров вспыхнул. – Ведь вы меня просто пытаете, – сказал он. – Я целый час пробыл здесь в цензуре, какой не ожидал. Вы уяснили меня себе при мне самом. Это очень оригинальное положение. По-вашему, я виноват в том, что моя жена не весела, не счастлива и… и может быть не знает, чего ей надо. Вы делаете мне намеки, прямой смысл которых, если позволите прямо выразиться, заключается в том, что продолжение жизни в таком порядке, каким она началась, может повести к бедам. То есть к каким же это бедам? Я помогу вам объяснить это: вы пугаете меня охлаждением ко мне моей жены и… и всем, что за этим может следовать при ее красоте и молодости. Должен признать, что вы правы, но так как мы здесь все друзья и ведем разговор не для того, чтобы спорить и пререкаться, а для того, чтобы до чего-нибудь договориться, то я вам, если угодно, выскажу, что у меня на душе. Лара не вправе требовать от меня горячей и пылкой любви. – Тогда для чего же вы на ней женились? – Потому что она этого хотела. Обе женщины невольно переглянулись. – Позвольте, – молвила генеральша, – но ведь вы Лару любили? – У меня была к ней привязанность, доходившая до обожания. |
| — Смок, может, все-таки попьешь кофейку? — Я же просил, дорогая, меня не перебивать. — Молчу, молчу. Как мышка в норке. — Так вот, как видишь, я остаюсь объективным. У тебя светлая головка — думаю, ты все поймешь. Меня беспокоит твоя личная жизнь. Да, да, не делай глаза круглыми. А поскольку это твоя, и личная — жизнь, постараюсь быть тактичным… Говорят, ты мальчиками увлеклась? Меняешь их, как перчатки? — Ничего не скажешь, очень тактично. И кто тебе это сказал? — Глупый вопрос. Значит, этакий Дон Жуан в юбке. Только ты учти, моя дорогая, то, что мужикам легко сходит с рук, — им это даже в достоинство ставится, — то женщине не прощается — как бы умна, богата и красива она не была. Знаешь, каким словом таких любвеобильных в народе называют? — Скажи. Скажи, что же ты замолчал? — А ты не обижайся. Мне разве не обидно: какая тихоня была, все книги читала. Вспомни, тебя все встречные-поперечные тургеневской девушкой называли. И вдруг как с цепи сорвалась. Это все богема твоя хренова. — Дашь мне сказать? Или еще будешь мне мозги ввинчивать? — Теперь уже Софья завелась не на шутку. — Во-первых… — И вдруг она засмеялась. — Что это тебе весело стало? — удивленно спросил Владимир Николаевич. — Ты же сказал, что я умная. Зачем нам собачиться? Просто ты стареешь, Смок, и становишься ворчливым стариком. — Она встала и обняла Владимира Николаевича. — Я права? — Подлизываешься? Лучше скажи, что происходит с тобой? — Да ничего особенного. Люблю я жизнь, дядя, знаю, что не вечно молодой и красивой буду. Люблю все красивое — картины, посуду, машины, вина хорошие люблю — и одновременно пивом с селедкой не побрезгую. Ну и мальчиков красивых люблю. Они глупые, дядя, но…. как бы это тебе объяснить… — Да тут и объяснять нечего… — Нет, я действительно рада бы к кому-нибудь привязаться. Только ведь после тебя все мужики какими-то мелкими кажутся. — После меня? Ох, и лиса ты, Сонька… — Нет, я не льщу. Таких, как ты, я не встречала. А хотелось бы… Вот, а жить хочется, пока молода. Я их, мальчиков этих, просто использую. Ты ведь не прав: может быть, действительно, то, что умной и красивой нельзя, красивой, молодой и богатой — можно. |
| Рад, что Ваша мама несколько поправилась. Привет ей от меня и Божие благословение. К большому сожалению, никак не могу вспомнить, в чем состоял разговор с Е.Н., и поэтому ничего не могу сказать. Но вообще люди, даже подвижники, подпадают под влияние бесов, что же сказать о совершенно беззащитных, которые всегда творят волю демонов. Лучше не давать им оружия против себя, т.к. они могут оказаться орудиями тех, кто скрежещет на Е.Н. зубами. Но будем надеяться, что Господь не попустит им сделать ей зла, т.к. намерение ее было доброе, а Господь смотрит на сердце наше и покрывает наши ошибки. Привет и благословение Божие ей и ее матери. М.А. поблагодарите очень. К сожалению, я о ней совсем ничего не знаю. Господь да благословит ее. Поблагодарите Л.А. Передайте ей, что блаженни милостивии, яко тии помилованы будут, если они милуют ради Бога, из желания исполнить Его св. волю, выраженную в заповедях. Буду в церкви поминать их и вынимать за спасение их частицы. Я вам не советую часто ездить к ней, ибо и времени у Вас нет, и к человекоугодию примешивается тщеславие, чревоугодие и прочие мелкие и крупные бесы. Вы всегда можете отговориться недосугом. ... передайте от меня привет, благословение Божие и пожелание быть не слышательницей Слова Божия, но исполнительницей, ибо только вкусившие на опыте, яко благ Господь, делаются верными учениками и последователями Христа и обретают драгоценную Жемчужину веры, надежды и любви, Которая есть Бог. Я рад Вас всегда видеть, но мне кажется, что поездку Вашу в Г. надо поставить в зависимость от работы. Сдав ее, с легким сердцем, с сознанием исполненного долга приезжайте. Если не к 1/III, то к 26/III Вы должны, надеюсь, сдать ее. Да поможет Вам в этом Господь и добрые люди. Считайтесь и со своими силами. Дров мы достали, хотя и с некоторыми неприятностями. Пока мы здесь здоровы. Я почти никому не пишу, и мне не стали писать, только запрашивают, почему я молчу, а я и сам не знаю, почему, поэтому опять молчу. Меня несколько интересует, почему Е.В. с лета мне ничего не написала и ни разу не заехала. Впрочем, к чему любопытствовать? Какой я руководитель? Естественно, присмотревшись можно со скорбью отойти, ибо надо для духовного руководства быть духоносным, а мы носим в себе чуждого духа, и хорошо, если хоть боремся сами, так в кое-чем можем предупредить приступающих к борьбе. |
| Хотя в силу данной ему от Бога прозорливости отец Виталий часто и не имел нужды, чтобы человек называл ему свои грехи, Батюшка все-таки указывал на огромную пользу, когда согрешающий сам обличит себя на исповеди и раскается в содеяном. Ведь в таинстве покаяния Господь очищает душу кающегося и восстанавливает с ней нарушенную грехом связь. Е. А.: «Однажды, будучи иеродиаконом, я находился во время потребления Святых Даров в алтаре тут у меня внезапно мелькнула страшная мысль: “Чтоб старец сдох!» Меня всего обожгло: как я скажу об этом помысле отцу Виталию на исповеди? Прихожу к нему. Батюшка, против обыкновения, сух, неприветлив, спросил только: «Исповедоваться будешь?» – «Буду». Я исповедался, а о том помысле – ни слова. Старец взял меня за ухо: «Все?» – «Все». – «Все сказал?» – Я молчу. Тогда он говорит: «Раб Божий, я знаю, что с тобой произошло, но для тебя полезнее сказать это самому, чтобы уврачевать душу. Это тебе диавол внушил. А разве можно его пугаться?«». «Однажды, будучи иеродиаконом, я находился во время потребления Святых Даров в алтаре тут у меня внезапно мелькнула страшная мысль: “Чтоб старец сдох!» Меня всего обожгло: как я скажу об этом помысле отцу Виталию на исповеди? Прихожу к нему. Батюшка, против обыкновения, сух, неприветлив, спросил только: «Исповедоваться будешь?» – «Буду». Я исповедался, а о том помысле – ни слова. Старец взял меня за ухо: «Все?» – «Все». – «Все сказал?» – Я молчу. Тогда он говорит: «Раб Божий, я знаю, что с тобой произошло, но для тебя полезнее сказать это самому, чтобы уврачевать душу. Это тебе диавол внушил. А разве можно его пугаться?»». Глинские старцы учили каяться сразу, как только согрешил. Если есть кому сказать – хорошо, а если нет – проси прощения у Бога: «Господи, помилуй мя, падшего». И отец Виталий советовал своим духовным чадам: «Если согрешила, подумала что-нибудь недоброе – сразу исповедуйся перед сестрами. Главное, чтобы восстановить мир». Это отвечало духу апостольского поучения: «Признавайтесь друг пред другом в проступках и молитесь друг за друга, чтобы исцелиться» ( Иак. 5, 16 ). |
| — Уже причинили! — захохотал Кот в сапогах. — Что случилось? — Дед Мороз поднялся с места. — Что вы еще натворили, преступники? — Ничего особенного, Мороз Тимофеевич, — сказал Кусандра. — Мы поймали человеческую шпионку, которая скрывалась среди нас под видом Золушки. Среди нас нашелся низкий предатель и провел ее в заповедник. Мы ее поймали, посадили в подвал, но случайно открылись шлюзы, и вода из рва протекла внутрь. Теперь вода затопила подвал. Мы не успели спасти эту девочку. Она утонула, бедная крошка, туда ей и дорога. Под светом прожекторов засверкали золотые зубы Кусандры. — Вы утопили девочку Алису? — ахнула тетушка Дагмара. — Вы совершили еще одно преступление! — Что делать? — сказал Кусандра. — Нам приходится прибегать к решительным мерам. Я предупреждал вас, что цацкаться ни с кем не буду. Я — Кусандра Великолепный! Кусандра Злобный! Кусандра Страшный! И не становитесь на моем пути. Растерзаю! Пусть судьба той Алисы, как и судьба директора, будут вам уроком. Собирайтесь, пошли за мной! — А вещи? — спросила Русалка. — Мы тут вещами обзавелись, сувенирами… — Будут у вас другие вещи и другие сувениры. Ну, марш, марш! Сказочные существа растерянно шевелились, некоторые уже начали продвигаться к мосту. Другие оставались на местах. Страшные преступления Кусандры многих напугали. Над площадкой стоял шум. Алиса услышала, как совсем рядом рыдает Снегурочка. — Как же я теперь буду! — плакала она. — Я лишилась лучшей подруги, мы с ней собирались кататься на коньках… — Не обращай внимания, — сказала тихо Снегурочке голова дракона, которая протянулась к ней через всю площадку. — Они пустой подвал затопили, вы уж мне поверьте. Я молчу-молчу, некоторые думают, что от страха, а я не от страха, а от осторожности и от мудрости. — Я им не верю, — прошептал Медведь-молчун. — Тогда их дело плохо, — сказал Дед Мороз и улыбнулся в усы. Волк большими прыжками носился по площадке, подгоняя всех к мостику, где их уже поджидали Кусандра и Кот. Они загоняли в замок первых зайчиков и белок. |
| Так что не получится у нашей системы образования, по завету министра Фурсенко, воспитать идеального кадавра – потребителя. Гражданин бы и рад “потребить”, да вот не справится с законом о своих правах, не будет знать, что делать с дефектным товаром: «В случае выявления существенных недостатков товара потребитель вправе предъявить изготовителю (уполномоченной организации или уполномоченному индивидуальному предпринимателю, импортеру) требование о безвозмездном устранении таких недостатков, если докажет, что они возникли до передачи товара потребителю или по причинам, возникшим до этого момента. Указанное требование может быть предъявлено, если недостатки товара обнаружены по истечении двух лет со дня передачи товара потребителю, в течение установленного на товар срока службы или в течение десяти лет со дня передачи товара потребителю в случае неустановления срока службы. Если указанное требование не удовлетворено в течение двадцати дней со дня его предъявления потребителем или обнаруженный им недостаток товара является неустранимым, потребитель по своему выбору вправе предъявить изготовителю (уполномоченной организации или уполномоченному индивидуальному предпринимателю, импортеру) иные предусмотренные пунктом 3 статьи 18 настоящего Закона требования или возвратить товар изготовителю (уполномоченной организации или уполномоченному индивидуальному предпринимателю, импортеру) и потребовать возврата уплаченной денежной суммы». Или, может, и не надо гражданину страны понимать ее законы? Молчу-молчу. Абсурдной мне представляется и мессианская идея ЕГЭ как орудия победы над коррупцией в вузах. Есть коррупционеры – выявите и судите. А устранять вузы от отбора тех, кого они будут учить – безвыигрышная практика. У нас ведь что получается? Школа выдает свой конечный продукт, а работодатель – по замыслу образовательной реформы — диктует, что должно быть конечным продуктом вузовского образования. Одни говорят – берите, что у нас получилось, вторые – дайте нам то, что нам нужно. Вуз в этой вилке оказывает образовательные услуги. Спрашивается: как? Как мне из котлеты приготовить яичницу? Право самостоятельно экзаменовать абитуриентов на входе у вузов уже отняли, право самостоятельно аттестовать выпускника на выходе – собираются отнять. Не странно ли, что в цепочке одно слабое звено? Школе – полное доверие, работодатель – царь и бог, только вуз не знает ни потребностей рынка, ни методик контроля входных и выходных компетенций. О том, почему я уверена, что проводимые реформы негативно скажутся на качестве образования |
| Учитель вызывает первого ученика. Но тот не знает. Тогда я небрежно поднимаю руку. – Ах, вот как, – говорит учитель, – вы знаете. Ну, скажите. – Листья зелёные, – говорю я, – оттого, что в них имеется красящее вещество хлорофилл. Учитель говорит: – Прежде чем вам поставить пятёрку, я должен узнать, почему вы не подняли руку сразу. Я молчу. На это очень трудно ответить. – Может быть, вы не сразу вспомнили? – спрашивает учитель. – Нет, я сразу вспомнил. – Может быть, вы хотели быть выше первых учеников? Я молчу. Укоризненно качая головой, учитель ставит пятёрку. Приключения обезьяна В одном городе на юге был зоологический сад. Небольшой зоологический сад, в котором находились один тигр, два крокодила, три змеи, зебра, страус и одна обезьяна, или, попросту говоря, мартышка. И, конечно, разная мелочь – птички, рыбки, лягушки и прочая незначительная чепуха из мира животных. В начале войны, когда фашисты бомбили этот город, одна бомба попала прямо в зоологический сад. И там она разорвалась с громадным оглушительным треском. Всем зверям на удивление. Причём были убиты три змеи – все сразу, что, быть может, и не является таким уж тяжёлым фактом. И, к сожалению, страус. Другие же звери не пострадали. И, как говорится, только лишь отделались испугом. Из зверей наиболее всего была перепугана обезьяна, мартышка. Её клетку опрокинуло воздушной волной. Эта клетка упала со своего возвышения. Боковая стенка сломалась. И наша обезьяна выпала из клетки прямо на дорожку сада. Она выпала на дорожку, но не осталась лежать неподвижной по примеру людей, привыкших к военным действиям. Наоборот. Она тотчас влезла на дерево. Оттуда прыгнула на забор. С забора на улицу. И, как угорелая, побежала. Бежит и, наверно, думает: «Э нет, – думает, – если тут бомбы кидают, то я не согласна». И значит, что есть силы бежит по улицам города. И до того шибко бежит – будто её собаки за пятки хватают. Пробежала она через весь город. Выбежала на шоссе. И бежит по этому шоссе прочь из города. Ну – обезьяна. Не человек. Не понимает, что к чему. Не видит смысла оставаться в этом городе. |
| — Женщины, в ларек! Это значит, надо выходить из зоны и топать в ларек по территории больницы. Ну я косынку и повязала, чтоб эти злосчастные бигуди прикрыть; так-то мы косынок обычно не носим. Смех смехом, а ложный рапорт о «нарушении» налицо, и лишение свидания явно незаконно. Что делать? Зона решает — забастовка! Меня тысячу раз могли бы лишить свидания, так сказать, законным путем — за тот же самый нагрудный знак, и были бы формально в своем праве. Но сейчас они попались на собственном вранье — и мы рады это не спустить. Чин чином пишем соответствующие заявления, и в зону прилетает встревоженный начальник лагеря (тогда еще Павлов). Уличенная нашим общим свидетельством дежурнячка Татьяна Лобашкина, написавшая рапорт, пытается выкручиваться, но чем дальше — тем яснее — ей этот рапорт написать велели. Кто? Павлов утверждает, что не он. Значит, Подуст? Или КГБ? Короче говоря, Павлов, для порядку пригрозив, неожиданно отменяет постановление: — Приступайте к работе, свидание будет. Это уже само по себе доказательство, что вся история с лишением инициатива Подуст. Отдай такой приказ КГБ — не мог бы Павлов позволить себе роскошь «разобраться в конфликте». А так все довольны: и мы, и Павлов. Заявления о забастовке он теперь благополучно спустит в мусорный ящик, и в Управлении никто не узнает о ЧП. Наташа даже изображает разочарование: — Всего-то три дня пробастовали, а теперь опять варежки шить, будь они неладны! Она, конечно, шутит. Все мы рады: отвоеванное свидание — не такая уж малая победа для зоны. И вот появляется Подуст с дежурнячкой Машей и объявляет: — Ратушинская, на свидание! Муж приехал! Ох, как дергается сердце! Но я и бровью не веду: мы ведь Подуст не слышим, на то есть решение зоны. Все наши тоже даже не поворачивают головы, хотя, конечно, слышат и за меня переживают. — Ратушинская, вы что — отказываетесь? Молчу. — Молчание — знак согласия! Молчу: не буду я такой ценой покупать свидания, и никто бы из наших не стал. Тут меня неожиданно выручает дежурнячка Маша: |
| – Подожди, Саша!– цыкнул Рост.– Вадим, что ты там за литературный семинар затеял? – Никакой не семинар. Встреча читателей с известным советским писателем. – Старик, это необдуманный шаг. – Я слыхал, что он еврей и сионист,– подал голос из своего закутка Шерман. – Са-ша!– раздельно отчеканил Рост. – Молчу, молчу,– Шерман стушевался и затих. – Сколько боли, гнева, недоумения испытывает каждый, кто неравнодушен к судьбам своей страны, нашей науки, когда он становится свидетелем того, что не может не заметить только полностью бесчувственный обыватель,– голос Гранилыцикова переполнял нашу небольшую комнатёнку, сила звука была соизмерима, пожалуй, лишь с огромной аудиторией.– Мы хотим выслушать того, кто привлекает взоры многих честных людей. – По-моему, он просто слабый человек,– сказал Рост спокойно и доверительно.– Тот, кто не имеет силы равнодушно пройти мимо кучи дерьма, достоин лишь сожаления. А его поиски защитника-боженьки вообще смешны. – Мы тоже отрицаем религиозный поиск,– прогремел Гранильщиков. – К чему же вы стремитесь тогда?– спросил я, вовсе не потому, впрочем, что идеи Гранильщикова были мне интересны, а просто чтобы как-то и себя проявить в разговоре: мне показалось, что все перестали обращать на меня внимание. – Наш идеал – демократия!– возгласил Гранильщиков с такой энергией, как если бы стоял на трибуне людного митинга. – А что такое демократия? – Это возможность для всех говорить то, что он хочет. – И у вас есть что сказать?– снова подал голос Шерман. – А почему вы думаете, что нет? – Слово вещь слишком ответственная. Недаром сказано, что в начале было именно Слово. Что же вы-то в начало начал положите? Одно дело болтать за чашкой чая, так ведь того вроде и не запрещает никто, согласитесь, другое – вещать массам. На последнее можно решиться, если уверен, что обладаешь Истиной с большой буквы. – Каждый вправе понимать истину как он хочет и говорить о своём понимании всем. – Дуся, если у каждого своя истина, все же передерутся. Такова психология людей. – Дешёвая демагогия. |
|
|
