| Но зато здесь было убежище и спасение. Мэри чувствовала это, когда она и Алан пробирались через холодный мрак, наполнявший безмолвные ходы между скалами ущелья. Когда ей случалось коснуться рукой голого уступа, она, хотя и сознавала, что в этих скалах ее спасение, все же не могла подавить в себе необъяснимой дрожи, которая заставляла ее теснее прижиматься к Алану. Эти выступы напоминали колоссов, высеченных руками давно исчезнувших людей. Их теперь охраняли духи (согласно повериям эскимосов), голоса которых тихо и таинственно перешептывались в каплях и струйках невидимой воды. Здесь была обитель привидений. В этой бездне смерть и мщение пожрали сами себя в те далекие времена, когда Мэри еще не было на свете. И когда глыба, случайно сброшенная одним из людей Грэйхама, загрохотала позади них, крик сорвался с губ девушки. Она боялась; такого страха она еще никогда в жизни не испытывала. Не смерть пугала ее здесь и не воспоминание об ужасе, которого они избежали, но что-то другое — неведомое и невыразимое, в чем она никогда не смогла бы отдать себе отчет. Она вцепилась в Алана. Когда наконец узкая щель над их головами расширилась и оттуда проник свет, облегчая им путь, Алан увидел, что ее лицо было мертвенно-белое. — Мы почти пришли, — успокоил он ее. — Когда-нибудь вы полюбите эту мрачную расщелину, как я люблю ее. И мы вместе пройдем ее всю до самых гор. Несколько минут спустя они подошли к груде обвалившихся песчаниковых скал, возвышавшихся до середины крутой стены. Здесь они начали карабкаться вверх, пока не достигли плоского выступа, в котором находилось большое углубление с ровной, как стол, поверхностью, покрытой белым песком. Мэри никогда не могла бы забыть своего первого впечатления при виде этого места. В нем было что-то странное, таинственное. Казалось, сказочные феи принесли белый песок для ковра и устроили здесь для себя убежище, куда не проникали ни ветер, ни дождь, ни снег. И словно для того, чтобы придать ее воображению большую живость, от потолка пещеры начиналась извилистая трещина, доходившая до поверхности тундры. Казалось, этим ходом могут пользоваться только феи; значит, то были феи тундры, спускавшиеся по трещине от цветов и солнца. Здесь они прятались от злых духов расщелины. Что-то приятное и чарующее было во всех этих глупых мыслях, и под их влиянием Мэри заставила себя улыбнуться Алану. Но его лицо внезапно приняло суровое выражение. Мэри посмотрела в расщелину, по которой они с таким трудом пробирались до безопасного места. То, что она увидела, заставило ее позабыть о всяких феях. |
| Но снаружи небо еще алело от заката, и через щели и отверстия печной трубы пол и стены были покрыты красными пятнами. От этого волшебного света закоптелая пустая хижина преобразилась и опять получила обаяние прежних дней, опять стала Домом Мак-Джинниса и Мак-Джинти во всей его прежней славе. Все зашевелилось в этом доме Серая Сова зажег свет и тут же начал писать. Две ночи писал Серая Сова, обманывая себя и читателей в том, что его маленькие друзья Мак-Джинти и Мак-Джиннис еще были живы. Но почему же обман непременно? Возможно, они и жили тут где-нибудь, даже и недалеко. Как бы там ни было, во всяком случае, Мак-Джинти и Мак-Джиннис живут теперь и путешествуют по всему свету, переходя с книжных страниц в сердца людей самых разнообразных. Об этом своем творчестве в домике у пересохшего Березового озера Серая Сова так записал: “Неделю я неистово писал, а в ушах у меня звучали и нежный смех женщины и тоненькие голоса, столь похожие на детские. Призраки сидели возле меня, двигались, играли, и действующие лица рассказов жили опять. Эти привидения вовсе не были печальны, — напротив, они радостно проходили возле меня, когда я писал. И, наконец, я оказался в силах справиться с мыслями, ранее недоступными мне для выражения. Тут, наконец, я понял, почему эти маленькие звери производили на нас такое впечатление. Они были по своим привычкам Маленькими Индейцами, символом расы, живой связью между нами и средой, живым дыханием и проявлением неуловимого нечто, этого духа опустошенных земель: леса вырублены, звери истреблены, как будто с виду и нет ничего, а вот, оказывается, остается все-таки какое-то нечто. В каком-то вполне реальном отношении эти бобрята, их природа типически представляют собою основу всей природы. Это высшее животное леса есть воплощение Дикой Природы, говорящей Природы, всего Первобытного, бывшего нашим родным домом и живой основой. Через них я получил новое понимание природы. Я много размышлял об этом душевном перевороте, перемене всего моего отношения к природе, полученной через бобра. |
| Он нажал кнопку, двери в стиле модерн распахнулись, пламя взвилось, и гроб мягко покатился в огненное море. Двери затворились, нянька встала и направилась к выходу, священник мило улыбнулся из-за рельсов, как фокусник, который только что, не моргнув глазом, вытащил из своего мешка девятьсот сорокового кролика. Все было кончено. Айда с трудом выдавши последнюю слезу в платок, надушенный «Калифорнийским маком». Она любила похороны, хотя они всегда внушали ей ужас, – так иные любят рассказы о привидениях. Смерть казалась ей неуместной, ведь важнее всего жизнь. Она не была религиозной и не верила ни в рай, ни в ад, а только в духов, в спиритические столики, в таинственные постукивания и в слабые голоса, жалобно говорящие о цветах. Пусть католики легко относятся к смерти: жизнь для них, может быть, не так важна, как то, что наступает потом; но для нее смерть была концом всему. Слияние с единым для нее не значило ничего по сравнению со стаканом пива в солнечный день… Она верила в духов, но ведь нельзя же было назвать их хрупкое, призрачное существование вечной жизнью; скрип спиритического столика, кусок мозговой оболочки в банке за стеклянной витриной Института психологических исследований, голос, который она слышала однажды во время сеанса, произнесший; «Все очень красиво в высших сферах. Повсюду цветы». Цветы. Ведь не это жизнь, с презрением подумала Айда. Жизнь – это солнечный свет на медных столбиках кровати, рубиновый портвейн, замирание сердца, когда лошадь, на которую ты поставила, почти не надеясь выиграть, приходит к финишу, и вымпел толчками поднимается вверх. Жизнь – это губы бедного Фреда, прижавшиеся в такси к ее губам и вздрагивавшие вместе с машиной, когда они неслись вдоль набережной. Какой смысл умирать, если это приводит вас только к лепету о цветах. Фред не хотел цветов, он хотел… И приятная тоска, которую она чувствовала в баре Хенеки, вновь охватила ее. Она смотрела на жизнь с глубокой серьезностью: она готова была причинить кому угодно любые неприятности для защиты того единственного, во что верила. Если кого-нибудь из ее подруг бросал любовник, она утешала ее: разбитые сердца всегда склеиваются; если она слышала, что кто-то искалечен или ослеп, она говорила: счастье еще, что он остался жив. В ее оптимизме было нечто опасное и безжалостное, смеялась ли она в баре Хенеки, плакала ли на похоронах или на свадьбе. |
| Он сказал им кротким тоном голоса: «Зачем это вы, дети мои, поступаете так? Зачем делаете другим то, что сами ненавидите? Разве вы не знаете, что есть Творец великого и малого, и что Он воздаст каждому по делам его? Ты не хочешь, чтобы тебя били? Зачем же ты бьешь? Ты не хочешь быть разоренным? Зачем же воруешь? Бог вам дал здоровье и силу, чтобы вы трудились, имели нужное от труда своего, ни в чем не нуждались, даже, лучше, и неимущим подавали. Оставьте же эти худые дела, которые делаете, и идите в дома свои, и Бог помилует вас, и начальники похвалят вас, и вы можете получить награды». Потом предложил им апостол слово Божие. Те раскаялись, провели с апостолом день и были окрещены им. Возвращаясь назад, Андрей и ученики его нашли на том же пути не очень высокую скалу, имеющую идола Артемиды; в ней жило много духов, которые производили привидения и требовали жертв, а от девятого часа до третьего никому не попускали пройти путем тем. Андрей, пришедши к скале той, остановился на ней с учениками своими. Бесы побежали, крича, как вороны: «О, сила Иисуса Галилеанина! Его ученики всюду преследуют нас»! Андрей, низвергши идола, поставил крест; скала и место очистились от бесов. Место это находилось с левой стороны Никеи. Близ скалы той было место, очень лесистое; здесь жил дракон и множество бесов, которым эллины приносили жертвы, ибо там был истукан Афродиты. Андрей, пришедши на место то с учениками своими, помолился, преклонив колена, и, встав, простер руку и осенил место знамением креста. Дракон и бесы убежали. С того времени место то заселено людьми. Во время дня Андрей учил приходящих и врачевал больных, а ночью выходил к горе, на восток, и там с учениками молился Богу, чтобы помог ему, потому что многие противились ему. Случился праздник эллинский, приносили жертвы бесам, а на следующий день бесы вошли в людей. Беснующийся народ пожирал собственные плоти и тотчас вышел к горе к Андрею, рыдая, взывая и вопия: «Помилуй нас, апостол Благого Бога». Это и нечто другое рассказывают местные жители. |
| Она слегка вздохнула и прижалась к нему. — Мне не хотелось бы, Сэкуэвин, жить в городах… долгое время. Я люблю это… леса, горы, небо. — Внезапно она спохватилась и быстро прибавила: — Я буду жить всюду… всюду… если только вы будете там, Сэкуэвин! — Я тоже люблю леса, горы и небо, — прошептал Дэвид. — Мы не расстанемся с ними, дружок. На четырнадцатый день они стали спускаться по восточному склону скалистого хребта, за которым находилась долина реки Финлей. Следующим вечером они остановились на ночлег в том месте, где Дэвид и возлюбленный Бабочки сделали свой первый дневной привал. Этой ночью, хотя было тепло и светила величественная полная луна, Мэдж захотелось развести костер; она старательно подбрасывала хворост до тех пор пока огненные языки не вытянулись вверх к вершинам сосен. Дэвид с удовольствием сидел у огня, курил свою трубку и наблюдал, как девушка порхала с места на место, собирая хворост, и то исчезала в темноте, то снова появлялась в ярком свете костра. Немного спустя, она устала и уютно устроилась рядом с Дэвидом; около часу они разговаривали, и их голоса дрожали от счастья. Когда она наконец улеглась и заснула, он вышел на открытое место, залитое лунным светом, и уселся на траву, куря и прислушиваясь к шепоту долины. Внезапно среди этого шепота он услышал тихий голос: — Дэвид! Он вскочил на ноги. Из тени карликовой ели в нескольких шагах от него выступила фигура человека. Он стоял с непокрытой головой, ярко освещенный луной; из груди Дэвида вырвался дикий крик, словно он увидел привидение. — Отец Ролан! — Дэвид! Они бросились друг к другу и обменялись горячими рукопожатиями. Дэвид от волнения не мог произнести ни слова. Прежде чем он пришел в себя, отец Ролан заговорил: — Я увидел костер, Дэвид, и потихоньку подкрался, чтобы посмотреть, кто здесь остановился. Мы разбили лагерь там, не больше чем за четверть мили от вас. Идемте! Я хочу, чтобы вы увидели… Он не кончил. Он волновался. Его лицо показалось Дэвиду помолодевшим на много лет. Схватив Дэвида за руку, отец Ролан с юношеской стремительностью зашагал вниз по долине. |
| Перетрухин. Конечно, новостью считаем. Пуговкин. А новость что знаменует и содержит? Перетрухин. Конечно, ересь и неправость 9 . Пуговкин. Отопрешься от своих слов! Перетрухин. Не отопрусь; да у нас и Окружное учит, что Иисус есть имя новое. Пуговкин сказал народу: Вот, братие, слушайте, наш собеседник имя Иисус признал за ересь. Из толпы народа послышались голоса: слышим, слышим! и благодарим за прямое сознание! Между тем Пуговкин отыскивал слова Афанасия Великого о ереси, что она есть и кто в ней находится; а со стороны народа во много голосов кричали противуокружники Перетрухину: «Хорош соловей, да пропелся!» Этим криком народа Перетрухин встревожился и закричал громко: «Я не так говорил! я говорил только, что хулы на имя Исус в Жезле, Пращице и Розыске я признаю ересью!» А народ ему кричал обратно: «Что ты двоедушничаешь! – говоришь то так, то иначе! Или увидал, что тебе капкан подставили? Зачем же ты в него лез? Теперь посиди тут! Тебе прочтут, кто в ереси и что он есть». И Пуговкин прочитал следующие слова: «Диавол не имел убо сам дерзновения, ведый же ко истине рачительство человеческое, лицемерствует убо самым привидением, свой же яд влагает в последовавших ему... таков бо образ противного действа, такова же и ересей сплескания суть. Отца бо ересь каяждо своего премышления имуще изначала превращшася и бывша человекоубийцу и лжеца диавола, и стыдящися его ненавистное имя произносити, лицемерствует доброе, и паче всякаго имя Спасово, в писания же речения облачится, и глаголет убо глаголы, крадет же разум истинный.. Темже в коейждо ересей тако образуяся диавол речения подлагати с лестию. О сих бо Господь рече: яко востанут лжехристи и лже пророцы даже прельстити многия. Убо диавол прииде, глаголя коегождо (ересию): аз есмь христос, и у мене истинное есть, и все особь, и обще сотвори лгати обводник» (Сл. 1, л. 2). Из прочитанного явно, сказал Пуговкин, (что) в каждой ереси образуется диавол: поэтому твои слова нам дают понятие об вере еретиков, какую они содержат веру. |
| Пусть он попрекнет меня воровством! Ну, пора, пойдем наверх. Я запаслась свечами и кое-какими книжками, чтобы не скучать. Уж туда-то они за нами не явятся, будь спокойна! А если кто и посмеет сунуть нос, я сама превращусь в привидение. Поднявшись на чердак, Эммелина увидела там огромных размеров упаковочный ящик, повернутый открытой стороной к стене, или, вернее, к наклонному скату крыши. В ящике были положены два небольших тюфяка и подушки. Тут же рядом стояла корзина со свечами, провизией и одеждой, которую Касси, готовясь в путь, ухитрилась связать в два крохотных узелка. – Вот наше теперешнее жилье, – сказала она, вешая светильник на крюк, предусмотрительно вбитый в стенку ящика. – Как оно тебе нравится? – А чердак не станут обыскивать? Ты в этом уверена? – Я бы много дала, чтобы увидеть, как Саймон Легри полезет сюда! – сказала Касси. – Да нет, он к этому чердаку близко не подойдет, а негров и вовсе под страхом смерти сюда не загонишь! Немного успокоившись, Эммелина откинулась головой на подушку. – Касси, зачем ты сказала, что убьешь меня? – простодушно спросила она. – Чтобы тебе не стало дурно, – ответила Касси. – И моя угроза помогла. А впредь так и знай: что бы ни случилось, падать в обморок нельзя. Если б не я, этот негодяй давно бы тебя настиг. Эммелина содрогнулась. Наступило молчание. Касси взялась за французскую книжку, а Эммелина, обессиленная волнениями этого страшного дня, задремала. Ее разбудили громкие голоса, цоканье подков, собачий лай. Она слабо вскрикнула и приподняла голову. – Вернулись, – спокойно сказала Касси. Не бойся. Посмотри в щелку. Видишь, все здесь. Саймон решил прекратить поиски до утра. Погляди, какая у него лошадь – вся в тине. Собаки тоже еле плетутся. Да, друг мой Саймон, хлопот у тебя будет много. Не там ты охотишься за своей дичью, где следует! – Молчи! – шепнула Эммелина. – Вдруг услышат? – Услышат, еще больше струхнут, – сказала Касси. – Не тревожься. Мы можем шуметь сколько угодно, нам же на руку держать их в страхе. Мало-помалу в доме и на дворе все стихло. |
| Тут он вторично попросил благословения, и я благословил его. Вышел он от меня дверью, обращённой к Туговой горе, на которой покоится прах его. («Душеполезные размышления» 1880–1881 г.). 23 . В 1851 году, в ноябре, наши певчие отправились от нас в Иерусалим, – рассказывает святогорец о. Серафим. В драгоманы дан был им монах П., который немного ранее этого хотел оставить обитель. Бог весть, какова была жизнь его и особенно в Иерусалиме, только впоследствии было открыто его злоупотребление именем обители: он сделал ложную подпись игумена на листе с казённой монастырской печатью и с этим листом производил сбор в Палестине. Счастливо кончался срок их странствования; протекла Пасха, наши певчие уехали из Яффы на Синай, и Н. в числе русских поклонников сел на корабль, отправлявшийся из Яффы к нам на Афон. В первую ночь, когда улеглись все по местам на корабле, в ночной темноте, во время качки, П., одетый в русскую шубу, зачем-то пробрался на переднюю часть корабля и, Бог весть как, оборвался и полетел в море... Раза три доносился до корабля умоляющий его голос: «спасите, спасите!», но через несколько минут эти слова замерли в отдалении, и самый звук голоса слился с воем ветра и бури. Н. утонул. Спустя неделю после этого несчастия, именно в конце ноября, один из монашествующей братии С. вдруг был поражён видением. Утопленник Н. входит в его келью и только что переступил порог, сказал: «не пугайся меня, я не привидение, а действительно Н.» Брат С. всмотрелся в лицо покойного и с недоверчивостью спросил: «да не бес ли ты»? – Нет, отвечал явившийся, я истинно Н. – А прочитай: «Да воскреснет Бог», – сказал ему С., – и перекрестись, тогда поверю, Что ты не бес. – Ты перекрести меня, – заметил на это явившийся, – ты и прочитай: «Да воскреснет Бог», тогда и убедишься, что я точно Н. С. перекрестился и начал читать молитву. Когда дошло до слов: «тако да погибнут беси от лица любящих Бога», П. перебил его и прочитал: «тако да погибнут грешницы от лица Божия, а праведницы да возвеселятся» и, глубоко вздохнув, задумался. Потом он смиренно начал просить, чтобы помолились о нём. |
| Что-то знакомое мелькнуло мне в этих ярко горящих глазах, в этом бледном лице с прекрасными чертами. Между тем призрак протянул мне руки, и я услышала голос, настоящий человеческий голос, мигом прогнавший и рассеявший весь мой страх: — Я напугал вас, бедное дитя! Простите меня, Бога ради! И так как я все еще молчала, собираясь с силами, он продолжал возможно спокойнее и ласковее: — Как вы попали сюда? Кто вы? Вот уже семь лет, как в этом саду не слышалось человеческого голоса… Но вы все еще дрожите, бедняжка! Я появился так неожиданно, что испугал вас! Должно быть, вы приняли меня за призрак или привидение… Но взгляните на меня: во мне нет ничего страшного! Я владелец этого дома, этой старой усадьбы… Мое имя князь Георгий Джаваха. Князь Георгий! Князь Джаваха! Отец моей дорогой Нины!.. Князь Георгий, которого я видела только раз мельком на похоронах его дочери, но которого любила как родного по рассказам Нины!.. Князь Георгий!.. Вот кто был предо мной! Теперь я уже дрожала не от страха. Отрадное волнение охватило меня… Я уже не чувствовала себя одинокой, потому что была уже не одна… Самый близкий человек, родной отец моей Нины, не мог бы оттолкнуть от себя ее осиротевшую подругу! Между тем князь Джаваха, наклонившись ко мне своей не по летам стройной фигурой, говорил своим сильным грудным голосом с гортанным оттенком, отдаленно напоминающим нежный голосок его дочери: — Бедное дитя! Объясните же, как вы сюда попали. Вероятно, вы знали, что дом мой пользуется дурной славой у горийского простолюдья, и хотели проверить слухи? А я еще явился так внезапно, как настоящий призрак! Но дело в том, что я ежегодно в эту ночь, накануне дня Святой Нины, покровительницы Грузии, приезжаю сюда из Мцхета, где стоит мой полк, и ночую здесь, в этом доме… Мою дочь звали Ниной, она скончалась далеко в Петербурге семь лет тому назад, еще в свою бытность в институте, где она воспитывалась… И, не имея возможности навещать ее дорогую могилу, я в день ангела покойной Нины приезжаю сюда… Мне кажется, что здесь я нахожусь ближе к ней. Весь этот старый дом, и сад, и усадьба полны воспоминаниями о моей дорогой девочке… О, вы не знали ее, милое дитя, что это была за дивная, исключительная натура! — произнес он с глубоким чувством, поднимая к небу свое разом изменившееся лицо. |
| — Какой, ты, Игорь, колчерукий, право, – воскликнула мама. — Это я – колчерукий?! Да она сама! — Как это – сама? — Даю тебе честное слово, я ее не касался! — Извинился б лучше, и дело с концом, – огорченно сказала мама. — Да за что извиняться?! Не я это! Вечно ты на меня наговариваешь! — Малодушие никого не украшает, – отрезала мама. — Ах та-ак? Я и колчерукий, я и малодушный?! Ешь тогда сама свою кашу! – рявкнул папа и оттолкнул тарелку. Она проехала немного и почти уже было остановилась, но тут я на нее немножечко поглядела, да-да, только самую капельку, ну, и она… — Да что с тобой?! Как ты себя ведешь?! – взревела мама. – То чашки бить, то тарелки?! — Она САМА-А-А! – на пределе голоса выкрикнул папа. — Конечно, всегда легче списать на чудеса, чем отвечать за свои поступки, – процедила мама. — Да не верю я в чудеса! Это ты на них помешалась! — А-а-а, – с ложным спокойствием протянула мама, – вот в чем дело. Это я, оказывается, виновата. Это я у нас безумная. Может, это я сама и разбила?! — Не ты, но и не я, – ответил папа. – Клянусь тебе, я ни при чем! — Гляньте-ка, люди добрые, – свирепо сказала мама. – У нас, наверное, привидение завелось. Или домовой на что-нибудь сердится. Наступила зловещая пауза. Обычно в таких ситуациях в нашем доме за нею следует ураган. И он разразился. А я сидела, прячась за пакетом сока, и хихикала: вот теперь все как всегда, как у нас по утрам заведено: крик и ссоры. И никакое это не привидение. И не домовой. Это я, их дочь, Решка. Регина Горшкова. Регина Поттер. Волшебница. В бабы Вериной комнате было холодно. Эх, погреться, что ли, подвигаться?.. Ария из оперы Верди . Пум-ба-па, пум-ба-па, что это, вальс? — Ла-до-ни мобиле ! – резко спел, почти выкрикнул высокий мужской голос. Ну и что, подумаешь, что они из-за меня поссорились. Поругались – и перестали, ничего особенного. Они и раньше сами по себе ого-го как ругались. А я что, хотела их ссорить, что ли? Просто поупражнялась в волшебстве, и так совпало, что мама на папу подумала… Но что мне не нравится, так это злое чувство, которое я в тот момент испытывала. Есть в нем что-то неправильное. Вообще, с этим волшебством я становлюсь все больше не похожей на себя. Раньше я родителей прощала, а теперь злюсь только… Одно дело – тренировать свои сверхъестественные способности, и совсем другое – использовать их против других. Особенно когда те никак не могут ответить. Они же маглы простые, им никогда чудес не понять… |
|
|
