| и умножилася еси, и возвеличилася, и вошла сии во грады градов: За Моим благословением, говорит Бог, последовало самое дело. Я сказал: «яко же прозябение сельное дах тя», и ты, прияв благословение, приобрела и множество и величие, соделалась славною и именитою, имела под властью великие города. Так, вообще показав и происхождение и приращение Иерусалима, снова в подробности изображает его возрастание. сосцы твоя возрастоша, и власи твои просветлеша, Все сие говорит в переносном смысле, заимствуя образ речи от детей, а тем показывая великое благорасположение; «сосцами» называет рассудительность разумной силы, потому что сосцы прикрывают сердце, а «власами» – украшение, доставляемое усовершением. ты же была еси нага и без красы, говорит Бог, потому что не восприяла еще покрывала закона. Иез.16:8 . И проидох сквозе тя, и видех тя: и се время твое, яко время витающих: и прострох криле Мои на тя, и прикрых студ твой, и кляхся тебе: и внидох в завет с тобою глаголет Адонаи Господь, и была еси Мне. Ибо увидев, что ты способна уже вступить в общение со Мною посредством закона, как некие крыла, простер Я над тобою учение спасительных заповедей и прикрыл наготу беззакония, а за принятием в сожительство последовала и приданная роспись. Ибо, говорит Бог, «внидох в завет с тобою». Поскольку же к росписи должно было приложить клятвенное обещание, то и сие не отказался Я сделать, но хотя к удостоверению в обещании достаточно было одного слова, присовокупил к слову и клятву. И желающему дознать это не трудно прочесть в письменах закона, ибо в песне блаженного Моисея найдет, что Сам Бог всяческих говорит: «воздвигну на небо руку Мою, и кленуся десницею Моею, и реку: живу Аз во веки» ( Втор.32, 40 ). «И была еси Мне», говорит Бог, то есть сочеталась со Мною, и брак совершился. Иез.16:9 . И омых тя водою, и ополосках кровь твою от Тебе, и помазах тя елеем, Иез.16:10 . и облекох тя в пестроты, и обух тя в червлены: и препоясах тя виссоном и возложих на тя трихаптон. Подробно перечислил благодеяния Свои, ибо говорит: во-первых, «омых тя водою» учения, установил для тебя очищения и кропления; потом «помазах тя елеем», и после сего перечисляет отличительные признаки священства, потому что священники помазуемы были святым елеем, они же облачались в виссонную и червленую одежду, но подразумевает и то телесное и духовное богатство, какое имел самый народ, пользуясь Божиею о нем попечительностью. «И возложих на тя трихаптон». А это есть плетение из волос, какое возлагают на главу себе жены. Посему иносказательно означил сим Бог то благолепие, какое со всевозможным тщанием постарался придать им, подразумевает же, как думаю, и устроенную из «власяных опон» скинию ( Исх. 26, 7 ), в которой приносились жертвы о грехе и «жертвы совершения» ( Исх. 29, 34 ), и были божественные откровения от очистилища, когда Бог беседовал с архиереем. |
| Итак, желаю, чтобы на всяком месте произносили молитвы мужи, воздевая чистые руки без гнева и сомнения; чтобы также и жены, в приличном одеянии, со стыдливостью и целомудрием, украшали себя не плетением волос, не золотом, не жемчугом, не многоценною одеждою, но добрыми делами, как прилично женам, посвящающим себя благочестию. ( 1Тим.2:8–10 ) Аналогично и с воскресным днем: без нужды не надо посвящать его домашним хлопотам. Но разве эти две заповеди выше любви и терпения немощей ближних? А свекровь именно требует от Вас исполнения своей воли. Поэтому спорить с ней не надо, лучше переводить разговор на нейтральные темы. Вместо этого надо обсудить ситуацию с мужем и занять общую позицию: дети ваши, и их воспитание — ваше дело, за которое вы дадите ответ Богу. Что касается свекрови, научитесь ей сочувствовать. Сразу после последней приведенной выше цитаты апостол говорит: Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью; а учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии. Ибо прежде создан Адам, а потом Ева; и не Адам прельщен; но жена, прельстившись, впала в преступление; впрочем спасется через чадородие, если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием. ( 1Тим.2:11–15 ) Непослушание не какому-то современному батюшке, а Самому Богу — тяжкий грех. А она все равно вмешивается в чужую жизнь, потому что не желает жить собственной жизнью, взращивать в себе покаяние. Пожалейте ее: такое ожесточение взыщется с нее на суде Божием. Спорить с ней, я полагаю, бесполезно. Достаточно кратко констатировать, что вы не согласны с ее суеверными взглядами, и на этом закончить. И, разумеется, поступать по-своему, не считаясь с ее суевериями. Кстати, обычно у такого рода публики самой страшной пугалкой являются “жиды” и “жидовствующие”, происки которых они видят буквально во всем. А ведь призывы вашей свекрови отказываться от каких-либо даже самых невинных (мытье) действий в праздничный день очень отдают как раз иудейством. Только ей про это говорить не стоит: не воспримет, а только еще больше настроится против вас. |
| Какая, в самом деле, будет польза, если она сама не грабит, а делает это через мужа? Впрочем, от женщин Павел требует нечто большее. Что же именно? «В приличном одеянии, со стыдливостью и целомудрием, украшали себя не плетением волос, не золотом, не жемчугом, – говорит он, – не многоценною одеждою, но добрыми делами, как прилично женам, посвящающим себя благочестию». Что он называет «в приличном одеянии»? То есть – платье, которое со всех сторон прикрывало бы их благопристойно, было бы прилично, но не изысканно; первое прилично, а последнее неблагопристойно. Что же скажешь ты на это? Ты приходишь молиться Богу, и между тем окружаешь себя золотыми украшениями и головными уборами? Разве ты пришла плясать? Или принять участие в брачном пире? Разве ты явилась на торжественное шествие? Там уместны золотые украшения, там головные уборы, там дорогие платья. А здесь ничего этого не нужно. Ты пришла просить, молиться о грехах своих, молитву приносить о своих преступлениях, умолять Господа, чтобы склонить Его к милосердию. Зачем же украшаешь себя? Этот наряд неприличен для той, которая молится. Как можешь ты воздыхать? Как можешь плакать? Как можешь усильно молиться, будучи одета в такой наряд? Если и будешь плакать, то слезы твои покажутся достойными смеха для того, кто будет видеть их, – потому что плачущей не следует носить золота. Это лицемерие и притворство. И в самом деле, как же не лицемерие, когда та же самая душа, от которой родилось и это великолепие и тщеславие, та же самая (душа) и слезы проливает? Удали от себя все это притворство. Над Богом нельзя смеяться. Это свойственно актерам и плясунам, которые проводят дни свои на сцене; а честной женщине все это неприлично. «Со стыдливостью, – говорит, – и целомудрием». 2. Итак, не подражай блудницам. Они посредством такого наряда привлекают к себе многих любовников, и через это многие часто навлекали на себя дурное мнение и не получали никакой пользы от этого украшения, потому что многим чрез такое мнение нанесли вред. |
| На «многозаботливых Марф» и «безвестно совершающих свое течение Марий», которым «надо ликовать или мучиться», поделил Лесков своих героинь в романе «На ножах» (1871). Однако деление это условное. Идеальные женские образы сочетают в себе то и другое: духовную сосредоточенность в любви к Богу и «многозаботливость» в деятельной любви к ближнему. В положительных типах писателю важна цельность личности – в ее духовности и доброделании. Такова в романе Александра Ивановна Синтянина. Писатель создал образ русской женщины-праведницы. В портрете героини сквозь красоту внешнюю светится красота внутренняя: «Густые, светло-каштановые волосы слегка волнуются, образуя на всей голове три-четыре волны. Положены они всегда очень просто, без особых претензий. Все свежее лицо ее дышит здоровьем, а в больших серых глазах ясное спокойствие души. Походка ее плавна, все движения спокойны, тверды и решительны». В героине нет ни тени какой бы то ни было «женской суетности» или кокетства. Она – словно живое воплощение всех тех драгоценных качеств, о которых писал апостол Петр в наставлении женщинам-христианкам: «Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом» (1 Пет. 3: 3–4). Синтянина – натура цельная, характер глубокий и сильный – одна из центральных фигур романа. В ней гармонично соединились душа и тело, сердце и ум, высота духа и сила воли. Эта молодая женщина не по летам мудра и рассудительна, обладает большим житейским тактом: «надо было дивиться ее такту и уму». И в то же время она умеет глубоко сопереживать и утолять чужую боль, способна преданно любить и жертвовать собой. Самоотверженным поступком Александра Ивановна вызволила из-под ареста и спасла от ссылки в Сибирь не только своего жениха – «безнатурного» Висленева, когда уже всем казалось, что «Иосафу спасенья нет», – но и его политически неблагонадежных товарищей. Безропотно и с достоинством хранит она принесенную ею жертву в тайне, не обращая внимания на молву об отступническом отречении невесты от жениха: «когда бедный Жозеф попал в беду, она предпочла любви выгодный брак». Только мать Висленева, открывшая правду о спасении сына, «в последнее время своей жизни пламенела к ней (Синтяниной. – А. Н.-С. ) благоговейною любовью» и справедливо стала называть ее не иначе как праведницей: «Пошлите мне мою праведницу». В самом деле, Александру Ивановну нельзя упрекнуть ни в малейшей вине пред людьми, «пред правдой, пред долгом». Это человек безграничной доброты: «К кому же Alexandrine не добра?» |
| Не так поступала Матерь Божия. Она, скажу словами апостола, облачалась «пристойно, с стыдливостию и целомудрием», и украшала себя не «плетением волос, или золотом, жемчугом и драгоценною одеждою, но добрыми делами, как прилично женам, посвятившим себя благочестию» ( 1Тим. 2, 9, 10 ). По свидетельству церковных писателей, «Она была Дева не точию плотию, но и духом, в сердце смиренна, в словеси богомудренна, в глаголании не скора, в беседах целомудренна, во всем честна и постоянна; говорила Она очень мало и только о нужном, охотно выслушивала других и была красноречива, воздавала всякому должную честь и почтение, со всеми беседовала благоприлично, без смеха, возмущения и гнева, не причастна была кичливости, притворства и изнеженности, но была проста и во всем показывала большое смирение» (Четьи Мин. 15 авг.). Смирение Девы Марии было так искренно и велико, что Она не усумнилась исповедать его пред Самим Богом в благодарной Своей молитве. «Величит душа моя Господа», взывала Она, «и возрадовася дух мой о Бозе Спасе моем: яко призре на смирение рабы Своея» ( Лук. 1, 46–48 ). Она была царского рода, юная и прекрасная, и однако не почла унижением для Ней быть обручницею престарелого древодела. Она была любимая дщерь Господа, имела общение с ангелами, удостоилась быть Матерью Сына Божия, и при всем этом жила в неизвестности, безропотно терпела бедность, питалась трудами рук Своих. Она знала о божественном достоинстве Ея Сына, – была свидетельницею той славы, которую воздали Ему при рождении волхвы, земные мудрецы, и воинства небесныя, замечала в Нем дивную премудрость, видела многочисленные опыты чудодейственной Его силы, и все это Матерь Божия соблюдала «в сердце Своем» ( Лук. 2, 19. 51 ), и как бы утаивала от Самой Себя, дабы невольно не возгордиться Своим величием. Таково было Ея смирение! в) Это смирение Божией Матери сопровождалось искреннею преданностию воле Отца небеснаго, совершенною покорностию Его распоряжениям и великодушным перенесением посылаемых от Него скорбей и несчастий. |
| Но дальше в этой мелодраме наметился резкий сюжетный поворот. Тоня принесла из школы коробку конфет в форме сердечка, на которой было написано: «От тайного поклоника». Именно так – с одной «н». Правда, сказала, что ее «жених» отнесся к возникновению соперника совершенно бесстрастно. Пожал плечами и почесал себе на ГТО. Мне вся эта история из жизни второклашек показалась очень милой. И с разрешения Тони я по мере поступления выкладывала то фото колечек, то фото сердечка… Ну и их с «кавалером» фото тоже – это уже с разрешения его мамы. И этот наш местечковый «сериал» (всего лишь из четырех постов) даже оброс поклонниками, которые с нетерпением ждали, что случится в следующей «серии». Ну а что кроме умиления и радости за счастливое и безмятежное детство может все это вызывать? Это тот возраст, когда чувства еще невинны и чисты, как слеза. Когда любишь и дружишь не для себя, а для НЕЕ/НЕГО. Поэтому появление соперника воспринимается как что-то само собой разумеющееся: «Она так прекрасна! У нее уже выпали все передние зубы! Так будем же любить ее вместе!». И вместе таскают портфель и дергают за косички. А Ира и Настя вообще сдружились на почве любви к Семе… Но и этого мало! Хочется любить вообще всех! Поэтому сегодня любишь Тоню/Петю/Айгюль… А завтра – Веру/Васю/Джамиля… И только прожженный и извращенный взрослый ум может увидеть в этом нецеломудрие и отношения мужчины и женщины (это в лучшем случае)… Умилялись мы с аудиторией, умилялись… Еще на стадии первого кольца. И тут в нашем кромешном инфантилизме раздался, наконец, голос разума: «Советую поговорить про кольцо с мамой мальчика! Он взял, не думая, а она ищет!» В следующем комментарии мне советовали поговорить не только с мамой, но и с сестрой. Потому что мальчик точно обворовал всех родственниц. Ко мне в личку прорвался какой-то мужчина с рассуждением о неправославности поведения моей 8-летней дочери Потом ко мне в личку удивительным образом (она у меня закрыта) прорвался какой-то мужчина с рассуждением о неправославности такого поведения моей дочери. Ибо кольцо – это греховный предмет роскоши, который принимать в дар негоже: «Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность…» И: «Советую вам пересмотреть вашу систему воспитания!» |
| Чрез несколько времени чувство любви взяло верх над негодованием. Сампсон хотел опять возвратиться к жене, но отец уже сочетал её с другим и предложил младшую сестру, вместо старшей. Оскорбленный поклялся местью Филистимлянам; собрав триста лисиц, он связал их попарно, с зажженными светочами на хвостах, и пустил в поля неприятелей; вспыхнули жатвы от разбежавшихся лисиц; гнев Филистимлян обратился на жену его и тестя; их сожгли, но сами убийцы поражены были рукой мстителя. Толпа иноплеменников рассеялась искать его в пределах Иудовых, где поселился в пещере, и сами жители пришли взять Сампсона, чтобы избавиться от грабежей. Сильнейший из мужей Израиля, спокойно дал себя связать, но при виде Филистимлян низшел на него Дух Божий и расторглись узы; он схватил челюсть ослиную, брошенную на пути, и ею избил до тысячи врагов. Жажда томила его после битвы; Сампсон воззвал к Богу, даровавшему победу, и из той же челюсти истекла вода, для утоления его жажды. С тех пор, двадцать лет судил он Израиля, избавляя его от Филистимлян. Однажды пришел в Газу и жители города затворили ворота, чтобы схватить его на рассвете; но в полночь, Сампсон поднял врата с вереями и отнес их на соседнюю гору. Еще раз прилепился рн к жене иноплеменной, и от нечистой страсти утратил дары Божьи; князья Филистимские посулили много золота Далиде, дабы только выведала тайну его необычайной силы, и три раза обманывал её Сампсон, уверяя, что если свяжут его кожаными ремнями, или свежими канатами, или или пригвоздят к стене за плетеницы волос, то утратится его сила. – Три раза приходили Филистимляне в дом Далады, надеясь схватить связанного; но как слабые нити расторгались на нем крепчайшие узы. Наконец хитрость женская превозмогла; ласками и упреками коварная умолила Сампсона, и он открыл, что вся его сила заключалась в волосах, до которых никигда не касалось железо; ночью остригла спящего Далида. – На клик врагов проснулся Сампсон, еще мечтая о силе, которую уже утратил, ибо отступил от него Господь, и, как один из слабых, впал в руки иноплеменников; жестоко обошлись они с давним недругом, и выколов ему глаза, в железах, заставили его вращать жернов. |
| Что же это за феномен «красота»? И какое место она занимает в жизни человека? С этими непростыми вопросами мы обратились к духовнику журнала – протоиерею Александру Немчинову. О БОГОСЛОВИИ КРАСОТЫ – Отец Александр, разговор о красоте всегда актуален. На протяжении многих веков философы, поэты, художники обсуждали феномен красоты. Говорит ли нам что-нибудь о красоте Библия? – Конечно, говорит. С самого начала Библии, в первых сдержанных и лаконичных строках книги Бытия раскрывается величественнейшая картина сотворения мира. Это величие превосходит все рамки человеческого понимания красоты. Можно сказать, что все Священное Писание повествует нам о красоте любви Бога к своему творению, прежде всего к человеку. Восхищает своей красотой словесный пейзаж в 103 псалме. Это гимн, в котором воспевается, как вся природа в полной гармонии хвалит своего Творца. Есть в Библии места, где говорится и о человеческой, в частности женской красоте, например в Песне Песней, или в 44 Псалме. Но здесь важно понимать, что речь идет не просто о внешней красоте, а ее прообразовательном, иносказательном значении. Конечно же, в Библии, в Книге, данной нам Самим Богом, ясно сказано о превосходстве красоты духа над внешностью. Например, св. апостол Петр, в своем первом послании обращаясь к женщинам-христианкам, пишет: «Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно перед Богом» (1 Пет 3. 3–4). – Да, это очень популярная цитата, когда речь идет о внешнем виде женщины… – Но хочу отметить, что и значение внешней красоты женщины отнюдь не игнорируется. Так в Книге Притчей описан обобщающий образ добродетельной и красивой женщины: «Крепость и красота – одежда ее…» (Притч 31. 25). – Понимание красоты – это тоже дар Божий? – Безусловно. И как любой другой дар, талант, мы должны трудиться, чтобы его преумножать. Хотя здесь стоит уточнить, что речь идет не о том, чтобы усердно трудиться в салонах красоты и в тренажерных залах. Дар красоты – это, прежде всего, способность красивого и непременно гармоничного проявления человека во всех сторонах его жизни. То есть, если, например, кто-то умеет красиво излагать свою мысль, но не способен слушать собеседника, бестактен, неделикатен, то изящество его речи и даже убедительность его доводов теряют свою красоту. |
| Этот образ был предложен человечеству апостолом Петром. «Да будет украшением Вашим, – обращается он к женщинам, – не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом " ( 1Петр. 3,4 ).. Но «сокровенный сердца человек» далеко не всегда является «в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа». Сердце – это нравственный центр личности. И содержанием этого центра должно быть Царство небесное, которое, по слову Спасителя, «внутрь Вас есть» ( Лк.17, 21 ). Но – «где сокровище Ваше, там будет и сердце Ваше» ( Мф.6, 21 ). И если сокровищем сердца оказывается не Царство небесное, значит, что-либо иное занимает его место, и тогда «сокровенный сердца человек» скорее всего, раскрывается в своем тленном виде, то есть в образе, искаженном тлением; а тленная красота – красота смерти и увядания – красота ли? Дух такого сердца обычно горделивый и болтливый. Но все же любая порочность сердца («порок сердца» всяческая самость, то есть основание грехопадения), не составляет его «сердцевину», центр, который не может быть поражен язвой греха и порока, ибо это вдохновенный Богом Его образ или Царство Божие. «Сокровище» порочности – на периферии сердца, но на периферии, ближайшей к центру, близкой порою настолько, что все пути к центру сердца перекрываются, и ни сам человек, и никто из окружающих его («ближние») не способен различить идущие из сердца духовные лучи небесного царствия, и кажется, что осталось – одно только тленное. Но это все же не так. Как бы ни была искажена дарованная духовная природа; – как бы периферия, обезображенная самостью, не стремилась занять место центра, – ей до конца это не удается и до конца жизни не удастся. Точно так же, как бы кто ни ставил перед собой задачу достичь идеалов совершенства, достичь их не удается и не удастся, и потому подлинно святые люди видели себя великими грешниками, но в своей нравственной деятельности сердца они продолжали ориентироваться на идеалы. (Когда мореплаватель плывет на запад, необходимо ориентироваться компасом, но нелепа сама мысль достигнуть «совершенного» запада). |
| Я отправился по этой тропинке; дошел до пасеки. Рядом с нею стоял плетеный сарайчик, так называемый амшаник, куда ставят улья на зиму. Я заглянул в полуоткрытую дверь: темно, тихо, сухо; пахнет мятой, мелиссой. В углу приспособлены подмостки, и на них, прикрытая одеялом, какая-то маленькая фигура… Я пошел было прочь… – Барин, а барин! Петр Петрович! – послышался мне голос, слабый, медленный и сиплый, как шелест болотной осоки. Я остановился. – Петр Петрович! Подойдите, пожалуйста! – повторил голос. Он доносился до меня из угла с тех, замеченных мною, подмостков. Я приблизился – и остолбенел от удивления. Передо мною лежало живое человеческое существо, но что это было такое? Голова совершенно высохшая, одноцветная, бронзовая – ни дать ни взять икона старинного письма; нос узкий, как лезвие ножа; губ почти не видать – только зубы белеют и глаза, да из-под платка выбиваются на лоб жидкие пряди желтых волос. У подбородка, на складке одеяла, движутся, медленно перебирая пальцами, как палочками, две крошечных руки тоже бронзового цвета. Я вглядываюсь попристальнее: лицо не только не безобразное, даже красивое, – но страшное, необычайное. И тем страшнее кажется мне это лицо, что по нем, по металлическим его щекам, я вижу – силится… силится и не может расплыться улыбка. – Вы меня не узнаете, барин? – прошептал опять голос; он словно испарялся из едва шевелившихся губ. – Да и где узнать! Я Лукерья… Помните, что хороводы у матушки у вашей в Спасском водила… помните, я еще запевалой была? – Лукерья! – воскликнул я. – Ты ли это? Возможно ли? – Я, да, барин, – я. Я – Лукерья. Я не знал, что сказать, и как ошеломленный глядел на это темное, неподвижное лицо с устремленными на меня светлыми и мертвенными глазами. Возможно ли? Эта мумия – Лукерья, первая красавица во всей нашей дворне, высокая, полная, белая, румяная, хохотунья, плясунья, певунья! Лукерья, умница Лукерья, за которою ухаживали все наши молодые парни, по которой я сам втайне вздыхал, я – шестнадцатилетний мальчик! – Помилуй, Лукерья, – проговорил я наконец, – что это с тобой случилось? |
|
|
