| 2947 . К числу нравственных особенностей греков нужно еще отнести крайнее легковерие, преданность всевозможного рода суевериям и предрассудкам, 2948 Народ верил в какую-то Гиллу, отвратительную старуху с огненными глазами, железными руками, с головы до пяток покрытую шерстью наподобие шерсти верблюда, старуху, которая губит новорожденных детей, вселяясь в них и поглощая высасываемое ими молоко, истребляет также скот, отравляя воду источников, из которых скот пьет, и т. д. Верил, далее, народ в каких-то бабуцикариев, ночных демонов, которые являются людям в ночь на Рождество Христово и Крещение. Верил он в действительность и непогрешимость разных примет: были приметы, предуказывавшие зачатие и рождение ребенка,6 равно и его судьбу, были общепризнанные приметы насчет удачного или неудачного исхода того или другого предприятия, находили и во внешнем облике человека приметы, свидетельствовавшие о его внутренних качествах. Если, например, греку, запрягавшему лошадей, попадался на глаза монах, то это всегда было дурной приметой, и все знали, что тут остается одно средство спасения – распрячь лошадей и остаться дома.1 Если у кого была длинная, раздвояющаяся, остроконечная борода, то это было плохой рекомендацией нравственных качеств, и раз даже был случай, что почтенный старец (Иоанн Дука), выступивший претендентом на престол, не был избран народом потому, что он имел несчастье обладать «длинной бородой, разделяющейся на две половины и оканчивающейся острием».2 Было бы ошибкой предполагать, что лишь простой темный народ верил всему этому. Нет, и высший класс, и люди по тому времени образованные разделяли если не все, то многие предубеждения черни. И образованный человек, подобно необразованному, всюду искал примет и, разумеется, везде их находил, так что вследствие этого приметы разнообразились до бесконечности: не только случаи и обстоятельства действительной жизни, но даже продукты воображения серьезнейшим образом принимались за приметы. Однажды в царствование Андроника Палеолога Старшего, в глубокую полночь, когда царская лейб-гвардия хотела уже идти спать, раздалось около дворца сильное лошадиной ржанье, всех заинтересовавшее, потому что ни одной лошади ни во дворце, ни около ворот в это время не было. |
| «то предается смерти всякий, кто из него... возвратится. А что касается предводителей и его заместителя, то, если они обратятся в бегство, приведут их (самих) и приведут их жен и детей и дарят их другим в их присутствии, в то время как они смотрят (на это), и точно так же (дарят) их лошадей, и их (домашние) вещи, и их дворы... а иногда он (царь) разрежет каждого из них на два куска и разопнет их, а иногда повесит их за шеи на деревьях. Иногда же, если окажет им милость, то сделает их конюхами» . Когда каганат вел войну со своим главным противником, обладавшим многократно превосходящим его людскими и экономическими ресурсами, – исламским халифатом, но также и в других масштабных войнах к тяжелой кавалерии хазар присоединялась легкая кавалерия, выставляемая зависимыми племенами, в основном кочевниками и полукочевниками. Так, буртасы обязаны были при необходимости предоставить в распоряжение кагана 10 тысяч всадников. Общая численность вооруженных сил во время войн с опасными противниками возрастала более чем в 10 раз. По, возможно, преувеличенным оценкам, численность вооруженных сил каганата при полной мобилизации, когда опасность угрожала самому существованию государства, доходила до 300 тысяч всадников. В войске хазар имелись и своего рода инженерные подразделения, обслуживавшие стенобитную и камнеметную артиллерию, которая через тюркютов заимствована была у Китая. По крепостям на оборонительных рубежах каганата, а их особенно много было в горах и предгорьях Дагестана, у Каспийского прохода, несли сторожевую службу сменявшие друг друга гарнизоны, состоявшие как из хазар, так и из разноплеменных горцев, зависевших от кагана. В случае осады к обороне крепостных стен привлекались, вероятно, все мужчины, способные носить оружие. Через каганат проходил северный маршрут Великого Шелкового пути, который связывал Китай с Империей ромеев и Западной Европой. По стране двигались нагруженные товарами караваны из Средней Азии в Поволжье и далее в Крым, и в каждом таком караване могло быть по несколько сотен, а иногда и тысяч верблюдов, лошадей, купцов, погонщиков, грузчиков. По дорогам и водным маршрутам везли дорогие товары: рабов, шелк, пушнину, золото, серебро, янтарь, ювелирные изделия, но также рыбу, сушеные фрукты, вино, масло, воск. Торговля велась купцами-рахдонитами, преимущественно из числа въехавших в страну иудеев и их потомков. Главной валютой, которая использовалась в торговых операциях, служил серебряный дирхем халифата, который у еврейских купцов получил название «шелег», что значит «белый». Есть не вполне очевидные археологические данные, что «шелеги», или дирхемы, не только ввозились в каганат, но и чеканились в самой Хазарии, иными словами, были подделками, хотя изготавливались они также из серебра: на некоторых дирхемах арабские легенды содержали очевидные ошибки. |
| Сами Монголы запасались на походное время сушеным мясом и крутом, т. е. высушенным на солнце сыром, а в случае надобности убивали обозных верблюдов и заводных лошадей, даже не гнушались ни какой падалью, потому что Чингис Хан запрещал, что-либо считать нечистым. Задумав поход, Монголы, чрез посредство послов, торговцев, шпионов и тайных связей с недовольными, предварительно разузнавали о внутреннем состоянии владельца, на которого собирались напасть, – и по собрании всех необходимых сведений, решали выступление приговором курилтая, т. е. верховного совета ханских родственников и главнейших вельмож. Само ведение войны заключалось в том, что Монголы вторгались в неприятельскую землю с разных сторон, истребляли все встречное, отряжали части войск для наблюдения за укрепленными местами, опустошали окрестности последних, наполняли их засадами, окружали сами крепости засеками, разбивали крепостные стены катапультами, выжигали внутренние постройки греческим огнем и на приступах, шли в резерве, посылая вперед пленников и союзников, которых, в случае неуспеха или отступления, тут же убивали. Искусством брать крепости Монголы обладали в совершенстве. Замечателен также способ переправы их через реки, какой бы то ни было ширины: уложив в турсуки оружие, одежду и запасы, Монголы добавляли туда же ветвей, затягивали турсуки туго-на-туго, прикрепляли их к себе и, держась за хвосты лошадей, переправлялись вплавь по одиночке или строем, иногда на плотах, устроенных настилкой камышовых пуков на поперечные жерди. Вне осад, Монголы отличались хитростью, внезапностью, развлечением неприятеля, притворным отступлением и быстрым сосредоточением сил на угрожаемом пункте. Для боя, Монголы строились в несколько линий, ставя союзников и легкие войска впереди, а тяжелую конницу сзади и начинали атаку бросанием стрел, у них чрезвычайно метким, потом по мере сближения с неприятелем, сражались холодным оружием, причем начальники их, стоявшие обыкновенно сзади, направляли ход дела с помощью сигналов или передачей приказаний срез особых рассыльных. |
| Матиуш был бесконечно благодарен доктору за вмешательство. Тем более, что Клу-Клу придумала новую игру: ловить лошадей с помощью лассо. Делалось это так. К длинной прочной веревке привязывался свинцовый шарик. Дети, притаившись за деревьями, как настоящие охотники, ждали, когда конюх выпустит из конюшни десять пони. Тогда они набрасывали на них лассо, вскакивали им на спину и мчались вскачь. Сначала Клу-Клу не умела ездить верхом. У нее на родине есть верблюды и слоны, а лошадей нет. Но скоро она скакала не хуже остальных. Только не любила ездить в седле и особенно по-дамски. – Седло годится для стариков, у которых болят кости. Когда едешь верхом, сидеть надо на лошади, а не на подушке. Подушка хороша для спанья, а не для игры. Весело жилось деревенской детворе в то лето! Почти ни одна игра не обходилась без них. Клу-Клу научила их новым песенкам, сказкам, показала, как мастерить лук, как сделать шалаш, сплести корзинку и соломенную шляпу, как лучше искать и сушить грибы. Но не только этому научились деревенские ребята. Клу-Клу, еще два месяца назад не умевшая говорить на их языке, учила пастушат читать. Чтобы легче было запомнить, она каждую букву сравнивала с каким-нибудь растением или насекомым. – Как? – поражалась Клу-Клу. – Знать столько разных червячков, мушек, паучков, бабочек, трав и цветов и не запомнить каких-то несчастных тридцати букв! Вам только кажется, что это очень трудно. Так всегда бывает, когда учишься кататься на коньках или ездить верхом. Надо себе сказать: это легко, и сразу станет легче. Ребята повторяли: «Читать легко» – и скоро научились читать. Их матери разводили от удивления руками. – Ай да девчонка! Учитель целый год горло драл, аж охрип. И линейкой их лупил, и за вихры таскал, и за уши драл… И все нипочем – сидели олухи олухами. А она сказала: буквы похожи на жучков да паучков, и ребята все поняли. – А корову как она доила – любо-дорого смотреть! – Послушайте, заболела у меня телка. Так она, даром что девчонка, посмотрела на нее и говорит: «Ваша телка больше трех дней не проживет». Я и без нее это знала: у меня на глазах не один теленок сдох. А она говорит: «Если у вас растет одна такая трава, я теленка вылечу». Я пошла с ней из любопытства в лес. Искала она, искала, видимо-невидимо трав перенюхала да перепробовала. «Нет, говорит, у вас такой травы. Попробую эту, она тоже горькая». Принесла траву домой, как заправский лекарь перемешала с золой, высыпала в молоко и дала выпить телке. А та будто почуяла, что в горьком пойле ее спасение. Мычит, но пьет и облизывается. И что вы думаете? Выздоровела! Разве это не чудо?.. |
| Между тем Шереметев шел за ханом с намерением хватать малочисленные татарские отряды, когда они рассеятся для грабежа по украйне, и прежде всего отправил треть своего войска на крымский обоз, который с половиною лошадей татары обыкновенно оставляли назади, в расстоянии пяти или шести дней пути от главного войска, чтоб лошади и верблюды могли удобнее прокормиться. Русские взяли обоз, при котором нашли 60000 лошадей, 200 аргамаков, 80 верблюдов, и прислали Шереметеву 20 языков, которые сказали ему, что хан идет к Туле; Шереметев продолжал идти за ним следом, но в это время хан уже узнал о царском походе и возвратился назад. В 150 верстах от Тулы, на Судбищах, встретился он с отрядом Шереметева, который, несмотря на малочисленность своего войска, ослабленного уходом трети ратных людей на крымский обоз и еще не возвратившихся, вступил в битву, бился с полудня до ночи, потоптал передовой полк, правую и левую руку, взял знамя князей Ширинских. Но татары не ушли; надобно было приготовляться к новой битве на другой день, и Шереметев послал гонцов к тому отряду, который ходил на обоз, чтобы спешил к нему на помощь, но из этого отряда прискакали к утру только немногие, остальные с добычею отправились в ближайшие русские города, кто в Рязань, кто в Мценск. Между тем хан ночью пытал двоих русских пленников: хотелось ему дознаться о числе войска, так храбро бившегося с ним днем; один из пленников не вытерпел мук и рассказал, что у Шереметева людей мало и тех целая треть отпущена на татарский обоз. Ободренный этим известием, хан на рассвете возобновил битву; бились до полудня; сначала и тут русские успели разогнать крымцев и около хана оставались только янычары, но воевода Шереметев был тяжело ранен и сбит раненым конем; русские замешались без воеводы и потерпели сильное поражение, только двум воеводам, Басманову и Сидорову, удалось собрать около себя тысяч с пять или шесть ратных людей и засесть в лесном овраге; три раза приступал к ним хан со всем войском и всякий раз без успеха; наступил вечер; хан, боясь приближения русского войска, оставил Басманова и Сидорова в покое и поспешил переправиться за Сосну; русские потеряли в Судбищенской битве 320 детей боярских и 34 стрельца. |
| В сентябре Миралем сообщил Вешнякову, что по французским настояниям визирь принужден был доложить султану о необходимости помочь Швеции по обязательствам союза если не открытою силою, то по крайней мере деньгами. Султан сильно рассердился на визиря за этот доклад, сказал, что жалеет, что не велел отрубить голову бывшему рейс-ефенди, который был главным виновником этого нелепого союза у Турции с Швециею, обманул его, султана, уверениями, что Швеция такая же великая держава, как и Россия. «Когда я был в войне с Россиею, – продолжал султан, – то Швеция была спокойна, а когда Франции понадобилось Россию удержать, то Швеция войну начала. Не хочу и слышать об этом шведском союзе; у меня с Швециею договор такой же, какой со всеми христианскими державами. Не смей мне вперед упоминать об этом деле, противном интересам моим и закону, потому что казна моя должна употребляться только в пользу магометанства и подданных моих, а не на субсидии гяурам; нет мне нужды, хотя и пропадут». Из Персии приходили прежние диковинные вести. Когда резидент Калушкин объявил шаху Надиру о вступлении на престол Елисаветы, тот отвечал, что слышит об этом со всякою приятностью и желает, чтоб держава ее имп. величества вовеки была непоколебима; что русский престол по закону и по праву крови только ей и принадлежал, как дочери Петра Великого; что он давно желал этого события, потому что о добродетелях императрицы он давно знает. В знак своей радости он велел подарить резиденту 1000 рублей и кафтан с кушаком и чалмою, студенту Братищеву – триста рублей, толмачу – двести. Но после этих учтивостей Надир сейчас же заявил следующие требования: 1) чтоб отпустили назначенных для Персии и задержанных в Кизляре 200 лошадей и чтоб дозволено было покупать в России и большее число лошадей и верблюдов; 2) чтоб прислали ему девять мореходных судов, из которых три были бы вооружены и наполнены артиллерийскими припасами, снабжены матросами и пушкарями, чтоб с их помощью он, шах, мог искоренить своих бунтовщиков, живущих на острове Каспийского моря; 3) чтоб остальные семь судов были нагружены хлебом, для закупки которого он пошлет нарочных в Астрахань; хлеб должен быть доставлен в ближайшие к его лагерю гавани. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 82 голоса: 3.2 из 5) Оглавление Часть первая I. Бэла Я ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки состояла из одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии. Большая часть из них, к счастию для вас, потеряна, а чемодан с остальными вещами, к счастью для меня, остался цел. Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в Койшаурскую долину. Осетин-извозчик неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть до ночи взобраться на Койшаурскую гору, и во все горло распевал песни. Славное место эта долина! Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно вырывающейся из черного, полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею чешуею. Подъехав к подошве Койшаурской горы, мы остановились возле духана. Тут толпилось шумно десятка два грузин и горцев; поблизости караван верблюдов остановился для ночлега. Я должен был нанять быков, чтоб втащить мою тележку на эту проклятую гору, потому что была уже осень и гололедица, – а эта гора имеет около двух верст длины. Нечего делать, я нанял шесть быков и нескольких осетин. Один из них взвалил себе на плечи мой чемодан, другие стали помогать быкам почти одним криком. За моею тележкою четверка быков тащила другую как ни в чем не бывало, несмотря на то, что она была доверху накладена. Это обстоятельство меня удивило. За нею шел ее хозяин, покуривая из маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро. На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие усы не соответствовали его твердой походке и бодрому виду. Я подошел к нему и поклонился: он молча отвечал мне на поклон и пустил огромный клуб дыма. |
| Не смотря на все это правительственное поощрение, переселенцев оказалось однако же немного, – всего 42,360 человек, с 7,367 слугами и служанками. Это большею частью были люди бедные, и все их достояние состояло из 736 лошадей, 435 верблюдов и 6,720 ослов. Весьма значительный процент среди переселенцев составляли священники, которых было 4,000 человек, так что они составляли почти десятую часть всего каравана. Но все эти священники были представителями лишь четырех священнических чред, так что представители остальных двадцати чред остались в Вавилоне, свидетельствуя этим, до какой степени ослабела преданность священнического чина к своей религии и как гибельны были влияния плена на священство. Тем не менее присутствие столь многих священников придало особое достоинство всему каравану переселенцев, при котором они состояли. Они составили тот узел, вокруг которого могла вновь возрождаться религиозная жизнь народа. Кроме священников было несколько левитов, а также партия в 392 человека храмовых служителей, или так-называемых нефинимов, – потомков тех служителей, которые были храмовыми рабами при Соломоне. Особенную силу каравану придало то, что во главе его стояли весьма влиятельные, истинно патриотичные и благочестивые люди. Самыми выдающимся из последних был князь иудейский Зоровавель, принявшей на себя начальство над караваном переселенцев. Это был внук популярного царя Иоакима и, следовательно, потомок великого народного героя, Давида, единственный человек царской крови, возвращавшийся в это время, хотя в более поздней период возвратились и другие ( 1Ездр. 1:8; 5:14 ). Самое его имя показывает, что он по-видимому родился уже в Вавилонии 386 , вероятно в первые годы плена, хотя, подобно Даниилу, он имел также и халдейское имя Шешбацара ( 1Ездр. 1:8 ). Таким образом, в это время он еще не мог быть особенно престарелыми человеком, и после плена жил еще 20 лет. Вместе с ним был первосвященники Иисус, соименник того вождя, который впервые ввел избранный народ в землю обетованную, и того Божественного Искупителя, который должен был в будущем ввести человечество во владение несокрушимого царства «не от мира сего», и еще девять старейшин, принявших на себя бремя устроения переселенцев на почве родной земли. |
| Буддисты уверены, что есть огромная разница между аскетами и мирянами. «Положим, что тот и другой одинаково согрешили, – говорит о. Гурий о буддистах, – и оба равно достойны перерождения в бессловесных, например, в верблюдов, лошадей и проч. Принявший обеты переродится в табуны такого хозяина, где всегда больше довольства и меньше работы, а не принявший – в табуны к какому-нибудь промышленнику. То же самое нужно сказать и о перерождениях в лучшем состоянии. Если, например, за хорошую жизнь оба они удостаиваются перерождения в человека, то один перерождается в богача или чиновника, а другой – в бедняка или в простолюдина» 238 . Буддисты искренне воображают, что не нищенствующему аскету делается благодеяние со стороны подающего, а, напротив, бикшу свидетельствует свое сострадание мирянину, принимая от него подаяние. Отсюда – в Тибете, где народ крепко привязан к буддизму, на коленях, смиренно умоляют прославившегося своей жизнью шрамана принять подаяние. Чтобы всякому мирянину доставить возможность совершать добрые дела раздаянием милостыни, шраману заповедуется обходить дома по порядку и не пропускать ни одного дома, как бы он ни показался бедным. Только он должен избегать домов роскоши и распутства, вдов, женских одиноких келий во избежание соблазна, палат царей и знатных и жилищ неверующих, скептиков, и т. п. Если бикшу набрал пищи больше, чем нужно для утоления голода или умеренного насыщения, то он совершил грех 239 . Рассыпать и разронять что-нибудь из поданного значит учинить грех. Так как бикшу все внимание свое останавливает на укрощении страстей и должен избегать всякого возбуждения их, то, естественно, он не может с полным безразличием смотреть на качество и свойство той или другой пищи. Всякая пища, которая способна более другой нарушать душевный мир и возбуждать страстные движения, запрещалась с большей или меньшей строгостью. Телесный организм человека, по буддийскому представлению, сам по себе служит источником страстных движений и пожеланий. Шраман «постоянно должен помнить, что тело есть не что иное, как гнездилище болезней, что оно скрывает в себе, как зерно – зародыш, старость и смерть, гордость и лицемерие, и что жизнь в этом гнилом куске есть смерть» 240 . |
| Если бы не это огорчение, то первый день нашего путешествия на Синай можно было бы почесть приятнейшим; ибо в продолжении десятичасовой безостановочной езды северный ветер умерял жар, и освежал нас к великому удовольствию нашему. В четыре часа но полудни мы расположились ночевать в Уади эл-Фырн, и поставили свои палатки. Но где мы проехали? по какой дороге? – по прямой Анкебийской, пролегающей между стезями Басатинскою и Хаджийскою, кои ведут от Каира к Суэсу, одна южнее, а другая немного севернее. Анкебийская дорога стелется с запада к востоку у подошвы гор Мокаттам, Аммоне, и Мыгрех эл-Вебера, и часто пересекается руслами дождевых потоков, которые по слабой наклонности сбегают от помянутых гор на северозапад к Нилу. Девять таких русл, или, по Арабски, Уади, мы переехали сегодня, именно: 1) Либлабе с широким ложем зимняго потока, об-он пол которого стезя пролегает между песчано-кремнистыми буграми, 2) эн-Негеден, 3) Абу Халезон, 4) Ансари, 5) эр-Рейяне, 6) Анкебие, от которого вся дорога получила свое прозвание, 7) эл-Атешане, 8) эл-Эшра и 9) эл-Фырн. Что сказать о всей этой пустыне? В ней ветер бушует, бедуин бунтует, скорпионы ползают с места на место, толстые ящерицы из нор своих выглядывают на проезжих; между камешками попадаются Ясписы и Халцедоны и дребезги окаменелых дерев; караваны с Иеменским коФе тянутся из Суэса в Каир; Англичане кормят лошадей и куриц на своих почтовых станциях и у дальнозрительных башень; богомолы едут на Синай, качаясь на верблюдах; проводники их поют однотонные песни, или разбивают круглые камешки, чая найти в них изумруды и алмазы. С нами едет новый эконом Синайской обители, о. Каллиник. Он говорит на четырех языках, греческом, болгарском, турецком и арабском. По словам его, эта обитель кормит и одевает своих рабов, которых считается будтобы 600 душ; и ему придется выдавать им, на каждый день, мужчине пять хлебцов, женщине четыре, юноше и девице по три, отрокам и младенцам по два. О. Каллиник, как попечительный хозяин, в разговоре коснулся и бедных жителей Раифы и поведал, что он будет даром снабжать их пшеницею из Суэса, и покупать у них жареную рыбу для братии и тем поддерживать их благосостояние, которое они сами немножко увеличивают, продавая мореходцам пресную воду и сбывая в Суэсе перламут, покупаемый в Джидде. |
|
|
