| —396— вопросу о том, были ли муравьи и пчелы на ранних ступенях своего обобществления более развиты умственно, чем другие насекомые – едва ли может существовать разногласие среди естествоиспытателей: всякий, кому достаточно долго приходилось наблюдать живущих в одиночестве насекомых, прекрасно знает, что они проявляют больше смышлености в своих действиях, чем общественные насекомые» (стр. 179). Психическая жизнь животных заключает в себе много таинственного и трудно объяснимого, её нельзя заключить в тесные рамки дарвинистической философии. Дарвинизм претендует на то, что он нашел ключ к пониманию всего, и эта претензия уже сама по себе является вредною для развития науки. Изучение природы показывает, что время широких обобщений еще не приспело далеко. Хэдсон рассказывает нам о многом из жизни животных, что по всей вероятности строго научно будет объяснено не скоро. В его книге есть глава «о том, как умирает гуанако». Гуанако, это – безгорбый верблюд (самец имеет 7–8 футов длины, 4 – вышины), животное это отличается общительностью и проводит жизнь на открытых пустынных плоскогорьях и скатах. Все гуанако, когда чувствуют приближение смерти, отправляются в определенный пункт, который служит для них погребальницей. Направляются они к южной оконечности Патагонии, здесь в долинах рек Санта-Круц и Галлегос они забираются в густую первобытную чащу кустарников и низкорослых деревьев и там умирают. Как будто гуанако ни считает для себя безразличным, где бы не умереть, и считает своим долгом сложить свои кости на костях своих отцов. Похожий инстинкт Хэдсон отмечает у верховых лошадей из Палтасов Аргентины, которые перед смертью приходят к дому хозяина (они живут в открытом поле). Хэдсон полагает, что животные приходят к определенным местам не затем, чтобы умирать, но в надежде получить облегчение: лошадей разнуздывают (освобождают от мучительного ощущения стеснения) перед домом, предки гуанако в отдаленные времена может быть находили убежище от тяжелых климатических влияний в тех зарослях, куда |
| Богатые киргизы были в шелковых бухарских халатах, лисьих шубах, в синем или красном чекмене , в лисьих бархатных шапках. У некоторых лошади были в серебряных уборах. Через толмача я стал торговать у киргизов баранов; но они объявили дорогую цену и, не сторговавшись, разъехались по своим аулам. Вечером приехал ко мне мой новый знакомец из киргизов, Ковдобай, и, узнав, что мы не сторговались с его единоплеменниками, обещался завтра уговорить их быть уступчивее. Мы расстались. На следующий день киргизов собралось в мой табор множество; иные приезжали просто посмотреть на русских людей. Прибыл и Ковдобай. Он просил меня некоторых почетных киргизов напоить чаем и дать им сухарей. Это я исполнил. После того, при киргизах, Ковдобай спросил меня: «Почем даешь, купец, за дюнана, кунана, буйдака?» Дюнан — это самый старый баран, кунан — средний, а буйдак — молодой. Через толмача я ответил, что за первого — 9 рублей 25 копеек, за среднего — 8 рублей и за буйдака 6 рублей 25 копеек. Тогда мой знакомец закричал: «Я согласен на эту цену и завтра же пригоню своих баранов; а другие как хотят». Это подействовало на киргизов, и они разъехались с обещанием пригнать баранов. В продолжение двух дней я купил около 3000 штук, расплатился серебряными деньгами; славно угостил старшину Бек-Мухамеда с Ковдобаем, простился с ними и отправился в Уральск. Здесь я купил еще до 7000 баранов, поручил их приказчикам и рабочим, а сам отправился домой, где мой отец встретил меня с моею новорожденною дочерью. Сердце мое забилось радостно. Впоследствии мне каждый год приходилось иметь дело с киргизами по покупке баранов на всем пространстве их кочевья до Нового Узеня и далее. Я даже завел особую торговлю с киргизами красным товаром, который покупал в Москве и в первых месяцах каждого года отправлял его с приказчиками к Уральску, а потом в барханы. По-киргизски я научился говорить недурно. Поэтому мне представлялось возможным довольно хорошо познакомиться с жизнью киргизов. Киргизы — народ очень любопытный; обыкновенно расспрашивают: кто едет, куда и зачем? Разъезжая по барханам, мы обыкновенно останавливались ночевать близ аулов; это — для безопасности, потому что у киргизов существует обычай оберегать своих гостей. На степи рек почти совсем нет; во многих местах вырыты колодцы, к которым пригоняется скот для водопоя; ведра везде кожаные, а корыта сделаны из досок. У некоторых киргизов были большие стада баранов, лошадей, рогатого скота и верблюдов. Я знал одного киргиза Танинского рода: у него было более 7000 лошадей. Киргизы питаются главным образом овечьим и коровьим молоком; употребляют и верблюжье. |
| Чай был распит, и время остановки близилось к концу. Едва, выражаясь с поэтами, благодетельный сон смежил наши веки, как нас подняли для дальнейшего пути. Опять яффские: шум, брань, седлание лошадей, вьючение мулов, и вот мы опять двигаемся по темным улицам и закоулкам Рамлэ. При выезде к нам вновь присоединились патеры, останавливавшиеся в католическом монастыре, и мы зашагали далее. Был час первый ночи, сперва еще светила нам луна, но вскоре и она исчезла, и мы поехали по совершенной темноте, только сторожевые башни по сторонам дороги, от времени до времени, словно привидения, выходили к нам навстречу, да ближе и ближе подвигался, словно темная туча, хребет Иудейских гор. Поверхность становилась волнистее, мы переехали высохшее русло, направо залаяли собаки, которые одни указали на присутствие человеческого жилья в Латруни. Сходство имени Латрун и Latro – разбойник подсказало католическим преданиям, что здесь следует искать родины покаявшегося разбойника, распятого со Спасителем. Греческие предания об этом ничего не говорят, ничего на знают. Когда беспристрастно относишься к этим преданиям, вас поражает в Палестине протекающие через ряд столетий, точно две реки, предания: католические и греческие, никогда почти не сливающиеся вместе. Возьмите хоть бы тот же Латрун, крестный путь, место моления о чаше и многие другие. Кто проследит эти предания до источников? Кто скажет, в котором из них правда? Среди этих размышлений, среди воспоминаний седой старины, привычные к пути лошади несли нас вперед также медленно, но также последовательно, как проходили дни и года воспоминаемых мною событий. Направо показался огонек, послышались голоса, караван наш остановился. Не пугайтесь, времена нападений и опасностей миновали. На полпути между Яффой и Иерусалимом приютился на чистом поле кофейный дом или вернее сказать очаг, потому что о чем-нибудь напоминающем стены и помину не было. Шалаш из ветвей, несколько камней, над которыми горели несколько сучьев и варился кофе, кругом два-три верблюда и десяток ослов и мулов вперемешку с их погонщиками, вот и всё. Мы слезли с лошадей, и с каким удовольствием я растянулся на земле, чудная южная ночь со своими яркими звездами служила нам кровом, кругом эти незнакомые типы и костюмы, принимавшие при слабом мерцании очага фантастические размеры, эти неведомые звери, все это переносило во времена давно минувшие. Так бы, кажется, пролежал долго-долго, наслаждаясь полным прелести, невыразимым словами, восточным кейфом, но вперед, вперед. Мы опять на лошадях въехали в первое ущелье Иудейских гор. |
| Ведь увозили в те страшные времена и фашистов, и людей, которых подозревали в антисоветских настроениях, в сотрудничестве с японцами. Жизнь в Китае до прихода Красной армии была очень сложной. С приходом японцев, когда они оккупировали Маньчжурию, жили в полном и постоянном страхе. Радость от сознания того что мы освобождены от ига японцев, омрачалась чувством тревоги и отчаяния из-за неизвестности судьбы моих родителей. Где они? Почему нет никаких сведений? Почему их никто не видел? А дело, как стало известно позже, сложилось так. Папин компаньон по заводу, магазину и хозяйству, которое состояло из нескольких коров, лошадей и верблюдов, решил, что они все вместе должны уйти в поле, где многие нашли временное убежище от бомбардировок и пожаров. Мама с папой, обсудив ситуацию, решили, что это неплохой вариант, я нахожусь, как им казалось, в безопасности со своими родственниками, а они при первой возможности оставят семью Рябковых, а сами двинутся на подводе по направлению к Хакэ. Но осуществить этот план им не удалось. Лошадей забрали, и им пришлось вернуться обратно в Хайлар, когда прекратились пожары и смолкли взрывы огнестрельных орудий. Две семьи оказались связанными, пришлось делить одну повозку и одну лошадь. В Хакэ же после того как прошли первые восторги, радость встречи русских военных ( ведь в то время у меня не доходило до сознания, что это Советская Красная армия, против которой воевал мой папа и все Белое движение, а не русская ), стали ходить тревожные слухи об отдельных грабежах, насилии, арестах. Вселился безумный страх во все семьи. В нашей семье было три женщины, если меня можно было считать за женщину. В особо тревожные вечера дядя Дора нас прятал в стайках, в кладовой, в амбаре на полатях и одновременно обучал некоторым способам самозащиты. Я была мала ростом . В классе я была самой маленькой, с детским лицом, хотя мне было уже 15 лет. Особенно я от этого не страдала, но тем не менее меня огорчало, что я ходила в школьном строю не со своими соученицами, а с малышами. |
| К числу нравственных особенностей греков нужно еще отнести крайнее легковерие, преданность всевозможного рода суевериям и предрассудкам 102 . Народ верил в какую-то Гиллу, отвратительную старуху, с огненными глазами, железными руками, с головы до пяток покрытую шерстью на подобие шерсти верблюда, старуху, которая губит новорожденных детей, вселяясь в них и поглощая высасываемое ими молоко, истребляет также скот, отравляя воду источников, из которых скот пьет и т. д. Верил далее народ в каких-то бабуцикариев, ночных демонов, которые являются людям в ночь на Рождество Христово и Крещение. Верил он в действительность и непогрешимость разных примет: были приметы, предсказывавшие зачатие и рождение ребенка 103 , равно и его судьбу, были общепризнанные приметы насчет удачного или неудачного исхода того или другого предприятия, находили и во внешнем облике человека приметы, свидетельствовавшие о его внутренних качествах. Если напр. греку, запрягавшему лошадей, попадался на глаза монах, то это всегда было дурной приметой, и все знали, что тут остается одно средство спасения – распрячь лошадей и остаться дома 104 . Если у кого была длинная, раздвояющаяся, остроконечная борода, то это было плохой рекомендацией нравственных качеств, и раз был даже случай, что почтенный старец (Иоанн Дука, выступивший претендентом на престол, не был избран народом потому, что он имел несчастье обладать «длинной бородой, разделяющейся на две половины и оканчивающейся острием» 105 . Было бы ошибкой предполагать, что лишь простой темный народ верил всему этому. Нет, и высший класс, и люди по тому времени образованные разделяли если не все, то многие предубеждения черни. И образованный человек, подобно необразованному, всюду искал примет и, разумеется, везде их находил, так что вследствие этого приметы разнообразились до бесконечности: не только случаи и обстоятельства действительной жизни, но даже продукты воображения серьезнейшим образом принимались за приметы. Однажды в царствование Андроника Палеолога Ст., в глубокую полночь, когда царская лейб-гвардия хотела уже идти спать, раздалось около дворца сильное лошадиное ржанье, всех заинтересовавшее, потому что ни одной лошади ни во дворце, ни около ворот в это время не было, Между тем ржание повторилось сильнее прежнего, дошло до ушей царя, и тот приказал узнать, откуда оно происходить в такую позднюю пору. |
| На каждой почтовой станции имеется один смотритель в звании цзангина, т. е. обер-офицера, с подведомственными ему унтер-офицером, рядовыми и подводчиками. Все они приходят на станции для отбывания подводной повинности со своими лошадьми и баранами, за что получают вознаграждение от правительства, хотя самое ничтожное: смотритель станции получает, обыкновенно, в год содержания не свыше 60 лан серебра, т. е. около 120 серебряных рублей, а проводники не больше 18 лан, т. е. 36 рублей. Должно заметить при этом, что помянутые суммы являются как бы жалованьем служащим на станциях, за животных же правительство ничего не платит, сколько бы их ни потребовалось и какой бы ни был их разгон. Впрочем, как бы в некую помощь отбывающим военную повинность, им дозволяется ежегодно представлять, что из числа каждых десяти штатных лошадей у них пала третья часть и за этих палых лошадей правительство выдаёт почтосодержателям по 6 лан и 3 цина, т. е. по 12 рублей 60 копеек за лошадь. Помимо сего каждая станция ежегодно получает по два верблюда из казённых табунов, очевидно, в подкрепление перевозочных средств станции. В помощь монголам внутренних хошнов, для содержания станции рассматриваемого участка, приданы ещё хабсулга, о которых теперь о. Палладий сообщает первое слово в европейской литературе. Эти хабсулга, находящиеся в своих родовых кочевьях под значительным влиянием Китая, приносят свои привычки и в Монголию и пребывание их на харачинских станциях кладёт особый отпечаток на всю жизненную обстановку этих станций, – отпечаток, особливо ярко бросающийся в глаза едущему с севера, из пустынь Халх. Хабсулга живут также в юртах, как и все другие монголы, так что, оставив почтовый дом на последней чахарской станции Мингай, путешественник, при дальнейшем направлении к северу, не встретит уже ни одного оседлого жилища; но хабсулга почти всегда окружают свои юрты глинобитными оградами и это придаёт харачинским станциям характер полуоседлых поселков. Некоторым оттенком большей, сравнительно с халхаской, культуры является и то, что на всех станциях, содержимых хабсулга, багаж путников перевозят не во вьюках, а на телегах. |
| Не менее ловко владеют они и огнестрельным оружием, научаясь обращаться с ним главным образом на охоте за цзэрэнами и волками. Служащие при табунах лошадей и стадах рогатого скота также точно проживают большую часть года дома. Табун, или стадо обыкновенно разбиваются на косяки в 25–30 голов крупного скота и в 100–125 мелкого, причём каждый такой косяк вверяется одному казённому пастуху-солдату. Этот последний содержит казённый скот на ряду с собственным, вблизи своей юрты, прилагая к нему совершенно то же попечение, что и к своему стаду. Только служащее на почтовых станциях, по-видимому, должны были бы вести жизнь более подвижную; однако и они избавляют себя от хлопот, нанимая для отправления низших должностей или бедных китайцев, или халхасов. Нет сомнения, что такого рода покойная жизнь создаётся у чахаров прежде всего в силу их зажиточности. Источники благосостояния их самые различные, но, конечно, главный предмет достатка составляет скот. Домохозяева, имеющие у себя по полтораста, двести голов баранов, голов по тридцати рогатого скота и по десятку лошадей, составляют большинство чахарского населения, – таков достаток почти всех солдат, пастухов и подводчиков почтовых станции, чиновные же люди являются обычно в пять и в десять раз богаче. От скота чахары прежде всего получают себе пропитание, засим шерсть и кожи, наконец скотом они ведут свою торговлю и при посредстве его занимаются извозом. В этом последнем отношении лучшим животным у чахаров почитаются верблюды, хотя их вообще не особенно много в Чахарии, так что владелец верблюдов уже всегда считается человеком богатым. На верблюдах перевозится большая часть китайских товаров, идущих из-за Великой стены в степи, а равно каменный уголь, доставляемый из Дай-туна, через Я-мынь-коу, на всю Чахарию. Впрочем, за перевозку каменного угля на верблюдах чахары берутся с большой неохотой по той причине, что при этой перевозке страшно портится шерсть верблюда, являясь потом избитою и загрязнённою. Гораздо более каменный уголь перевозится на быках, равно как те же животные употребляются и для перевозки в Китай соли, добываемой из соляных озёр Чахарии и южной Монголии. |
| Уведомляя об этом императрицу, фельдмаршал писал: «Если крымская экспедиция окончится благополучно, то пленных христиан, которых там считают до 20000 семейств, куда прикажете отвозить для поселения?» Леонтьев выступил в поход 1 октября от реки Орели по направлению к реке Самаре. От постоянной засухи вода в степных реках была очень низка, и войско переправлялось чрез них беспрепятственно, но на случай поднятия воды к обратному пути солдаты все же строили мосты. Сам Миних переехал из Полтавы в местечко Царицынку, лежащее на границе, где предполагал оставаться до тех нор, пока приведет в безопасное состояние сообщения и постирунги вплоть до Перекопи, чтоб войско могло иметь надежный обратный путь. 6 октября Леонтьев стоял на речке Вороне, а на другой день достиг речки Осакоровки, где местами степь летом была выжжена татарами, однако уже поднялась молодая трава, и армия в дровах, воде и конском корме нужды не терпела. У реки Конские Воды русские напали на аулы ногайских татар, убили более тысячи человек, захватили с лишком 2000 штук рогатого скота, 95 лошадей, 47 верблюдов. «Причем, – писал Миних, – наше войско со всякою бодростию поступило, и никому пощады не было». Этим делом и ограничился поход: с 13 числа начались дожди, потом снег, крепкие морозы, и. 16 числа на урочище Горькие Воды Леонтьев собрал военный совет, на котором предложил вопрос: идти ли далее или возвратиться? Ответ был, что надобно возвратиться, потому что уже пало около 3000 лошадей: схваченные татары и возвратившийся из Крыма прасол объявили, что далее лесу и воды пет, до Перекопи еще десять дней пути и в это время при такой погоде все лошади перемрут. Миних сильно досадовал на возвращение Леонтьева ни с чем, тем более что это была его мысль идти в Крым осенью, после уборки хлеба, но делать было нечего. В ноябре он вызвал в Царицынку запорожского кошевого Милашевича с другими знатными козаками для совещаний о будущем походе. Фельдмаршал спрашивал их, в каком числе они могут собраться к походу. Запорожцы отвечали, что войско их ежедневно прибывает и убывает и потому о числе его подлинно показать никак нельзя, надеются, однако, собрать до 7000 человек, хорошо вооруженных, но не все будут на конях. |
| К 1389 году, примерно через тридцать пять лет после высадки в Галлиполи, турки уже завоевали большую часть юго-восточной части Европы, и это завоевание простиралась от Эгейского моря до южного Дуная в районе Варны, на побережье Черного моря; далее направляясь на запад, туда, где сегодня находится Скутари на Адриатике. Большая часть этой территории когда-то входила в состав Сербского государства. Король Сербии Лазарь I и его собратья-правители в регионе ощущали сильную угрозу со стороны этой чужой расы и религии, безжалостно наступавшей на них со своими знаменами и ятаганами, верблюдами и лошадьми, призывами к Аллаху и Мухаммеду, а также со своими безжалостными набегами, в которых убивали их мужчин, женщин и детей или увозили их на невольничьи рынки Анатолии. Сербы, валахи, боснийцы и албанцы, в большинстве своем люди славянского происхождения, объединили свои силы под предводительством короля Сербии Лазаря и приготовились сражаться. Они собирались изгнать иностранных захватчиков. Какие бы раздоры и дрязги не разделяли эти древние народы, теперь они объединились против своего общего турецко-мусульманского врага. Недалеко от границы, отделяющей Боснию от Сербии, на территории нынешней Черногории, армии короля Лазаря собрались во едино, когда вторгшиеся турки султана Мурада остановились под горами Косово. Обе стороны стояли лицом друг к другу над крошечной речушкой Шиница, разделявшей два лагеря, и Мурад размышлял, стоит ли ему атаковать христианские армии, которые казались намного больше его. Будучи благочестивым мусульманином, борющимся во имя Аллаха, Мурад провел большую часть ночи в молитве, надеясь, что умрет сражаясь, потому что, это – «единственная смерть, которая гарантирует мученику вечное блаженство» любовь, пиршества и досуг. С христианской стороны, король Лазарь задавался вопросом, следует ли ему атаковать ночью. Опасения убеждали не делать этого. Его военно-начальники полагали, что противник сможет рассеяться и скрыться под покровом темноты. В мусульманском лагере один принц предложил мусульманам выстроить всех верблюдов, запах которых заставил бы лошадей сербской кавалерии бежать с места происшествия в ужасе или, возможно, с отвращением. Принц Баязет, старший сын Мурада, вдохновленный священной миссией джихада, призвал турок верить в Аллаха, а не в верблюдов. «Честь нашего флага требует, чтобы те, кто марширует под полумесяцем, встретились со своим врагом лицом к лицу», – возвещал он. Генерал Тимурташ, один из старших офицеров Мурада, также возражал против использования верблюдов при атаке. Он подкреплял свои аргументы не сурами из корана, а знанием психологии верблюдов. Они испугаются лошадей, когда христианская кавалерия бросится в атаку, и побегут обратно к турецким линиям, посеяв всюду смятение и панику, сказал он. Стратегию вонючих верблюдов пришлось отбросить. |
| – Вода здесь до крайности дурна на вкус и запах. – К полудню сделалось так жарко, как мы ещё не испытывали в дороге; воздух был тих и удушлив. Поднявшись со станции, мы начали объезжать восточный мыс Цзисхунгора; дорога сначала была ровна и жар сменился прохладой; но вслед за тем мы вступили в бесконечное море песчанистых холмов и бугров, пересекаемое долинами дересу; почва изрезана огромными пластами камней, кварцевого образовала. Со ската на скат, с бугра на бугор, мы поднимались всё выше и выше, и чем дальше, тем глуше делались пустынные дебри; среди мёртвых высот не на чем было остановить взгляда; только приближаясь уже к станции, на главном из здешних холмов показалось обо; эта простая груда камней радует путника, показывая присутствие живых существ. Здесь нагнал нас чжангин станции верхом на верблюде; он ездил в соседние кочевья, с намерением занять для нас лошадей и верблюдов, но и там, как на его станции, почти весь скот пал; потому что от бездождья и сухой погоды, продолжавшейся уже несколько недель, на почве не было ни былинки для скота. От холма с обо мы поворотили налево и через ложа сыпучего песка доехали до станции Хирамухор 49 . С вершины ближнего холма кругом видны только песчаные горы, холмы и бугры; на севере из-за холмов показывается песчаная полоса от востока на запад, в виде широчайшей реки; песчаные лощины кажутся озерами чистой воды. Возвышение почвы к северу и северо-западу всё ещё заметно продолжается. Станция расположена среди холмов, на берегу песчаного ложа, которое прорезывает их с юго-запада на северо-восток. Почва повсюду песчаниста и мелко-камениста; не вдалеке от станции, в ложе, вырыты два колодца; вода в них хорошая. На юго-запад от станции, по берегу того же ложа, небольшая долина завалена таким множеством костей павшего скота, как будто они скинуты сюда с целого аймака; тут лежали остовы коров с уцелевшими головами, бараньи лопатки, огромные кости верблюдов и остовы лошадей с полусгнившими седлами; хищные птицы мало поживились падалью; им остались только головы, да копыта; всё прочее съедено самими монголами. |
|
|
