| – «Продовольствие армии в походах за Великую стену есть предмет самый важный, – так говорит Вэй-юань. Юн-лэ, государь минской династии, два раза не мог продолжать войны в Монголии за недостатком провианта и принуждён был возвращаться назад. При Кан-си, когда войска двинулись в одно время с трёх пунктов, маньчжурская дивизия, отправившаяся из Гуй-хуа чэна и не щадившая своих верблюдов и лошадей, на половине дороги пришла в критическое положение; между тем, как войска, выступившие из Нин-ся, под предводительством Инь-хуа-сина, запасшиеся всем нужным, не потерпели никакой крайности». – Инь-хуа-син взял для своего отряда провианта на 5 месяцев; он положил в месяц на одного солдата по 25 фунтов крупы; одна корова назначена была для однодневного пропитания 60 человек; один баран в день на 15 человек. Припасы навьючены были на верблюдов, мулов и лошадей. Вьюк одного верблюда был не более 4,5 пудов и равнялся трём вьюкам лошади и мула. Провианта было много, но употребляли его с бережливостью. Сверх того, Инь-хуа-син сам наблюдал за травами и водой; посему, хотя он шёл по стране опустошённой и выжженной, однако ж сохранил в своём войске здоровье и силу, и даже уделил голодавшим маньчжурам часть своего запаса, когда соединился с ними. Армией, шедшей среднею дорогой, предводительствовал сам император. На каждой станции, где становились лагерем, государь сам учил, как близ самых палаток находить водяные жилы. В местах, называемых шаньда, где почва низменна и сыра, и в местах называемых сайр, или горных логах, вода показывается на глубине двух футов. В местах буриду, где чрезвычайная густота трав удерживает влагу, вода большею частию не хороша. В местах куйбур вода прикрыта топким слоем, так что дикие мулы достают себе воду ударами копыт. Трав в степи много, но только юрху может быть хорошей пищей для лошадей и верблюдов. Так как противный ветер причиняет лошадям одышку, то при каждой остановке государь приказывал проминать лошадей по ветру от 5 до 10 вёрст для того, чтобы дыхание лошадей было свободнее. |
| Тьма настала во всей земле. Взобравшиеся на лошадей застыли, их ноги пристали к телу лошадей. Ноги лошадей пристали к земле. Все люди, что (были) в земле халдеев, застыли каждый как был. Люди возопили: «Кир и Амесар, не удерживайте народ Божий. Разве вы хотите, чтобы их Бог поступил с нами, как с египтянами?». Кир же царь упал на землю с колесницы, кость его позвоночника треснула. Амесар тоже упал со своего коня, его правое предплечье сломалось. Возопили Кир и Амесар: «Боже этих евреев, помилуй нас, потому что мы согрешили против Тебя, ибо задержали Твой народ, не отпустили их в (то) время, когда Твое милосердие снизошло на них. О Иеремия, помилуй нас, потому что мы пошлем вас в вашу землю с миром». Тогда Иеремия помолился за Кира и Амесара, и Бог исцелил их. Господь увидел, что он (т. е. Кир) обратился, и отвратил Свой гнев. Земля пришла в порядок, (вся) тварь (на ней) перестала быть соединенной, солнце стало по-прежнему изливать свой свет. Кир и Амесар приказали, чтобы привели к нему (т. е. к Киру) писцов, которые записывали работы евреев со дня, когда они пришли в их землю, и дали им их ежедневное жалованье. Он дал им великие богатства. Привел свою колесницу царь Вавилона и посадил на нее Иеремию. Он дал ему мулов, и лошадей, и верблюдов. Он написал указ во все города халдеев, говоря: . " Всякий город халдеев, выходите навстречу Иеремии и народу Бога, и славьте их, и предоставляйте им отдых в каждом городе. Не позволяйте людям препятствовать им проходить (спокойно)». Иеремия отправился с народом. Когда они прошли Вавилон, они запели такую песнь: «Иерусалим, Иерусалим, встань и увенчай твои врата, потому что были отняты твои сыны у тебя в печали, (и) вот они возвратятся к тебе в радости». Иеремия шел в свою землю с почетом. Славили его все по городам. Шли перед ним верховные жрецы Вавилона и отборные воины, которых царь послал с ними. Воины поспешили вперед и увенчали врата Иерусалима перед Иеремией и всем народом. После этого шевельнулся Авдемелех эфиоп в месте, в котором он покоился. Скала, укрывающая его защитой, отодвинулась от него. Он вскочил и увидел корзину со смоквами и плодами, причем они (букв, «их сбор») источали молоко 429 и их ветки были свежими. Сказал он: «С тех пор, как я уснул, прошло немного времени, голова у меня немного тяжела, но дневной усталости (уже) нет. Встану и поспешу в город. Пора взять хлеб для моего отца Иеремии в темнице». Встал Авдемелех эфиоп, и хотя с тех пор, как он уснул, пошел семидесятый год, смоквы были свежи, как и прежде. Он пошел к Иерусалиму и увидел, что стены его разрушены. Он увидел смоквы за финиковыми пальмами и финиковые пальмы за виноградниками. Он отправился в город и увидел, что улицы его изменились. Он повернулся, остановился и не нашел ни одного знакомого человека. Он все смотрел то в одну сторону, то в другую, изумляясь. Он воззвал к Богу: «Что это за заблуждение нашло на меня сегодня?». |
| Целую долгую ночь он созерцал то, чего никогда не видал ни один человек, и милость народа слонов и любовь богов джунглей — покоятся на нём. Он сделается великим охотником, станет выше меня, да, даже выше меня, Мачуа Аппы. Своим ясным взглядом он будет без труда распознавать новые следы, старые следы, смешанные следы. Ему не причинят вреда в кеддах, когда ему придётся пробегать между слонами, чтобы накинуть верёвку на дикаря, и если он проскользнёт перед ногами несущегося одинокого слона, этот одинокий слон узнает, кто он такой и не раздавит его. Ай-ай! Мои господа в цепях! — он повернулся к ряду слонов. — Смотрите: этот мальчик видел ваши пляски в ваших тайниках — зрелище, которое никогда ещё не открывалось зрению ни одного человека. Почтите его, мои господа! Салаам Каро, дети! Салютуйте Слоновому Тумаи! Гунга Першад! Ахаа! Хира Гудж. Бирчи Гудж, Куттар Гудж! Ахаа! Пудмини, ты видела его во время пляски, и ты тоже, Кала Наг, моя жемчужина среди слонов! Ахаа! Ну, все вместе! Слоновому Тумаи Баррао! И при последнем диком восклицании Мачуа Аппы все слоны вскинули свои хоботы до того высоко, что их концами коснулись своих лбов. В ту же секунду раздался полный салют, грохочущий трубный звук, который слышит только вице-король Индии — салаамут (привет) кеддаха. И всё это в честь Маленького Тумаи, который видел то, чего раньше не видал ни один человек, — танцы слонов ночью, видел один в самом сердце гор Гаро. Слуги Её Величества Целый месяц шёл сильный дождь, падая на лагерь из тридцати тысяч людей, многих тысяч верблюдов, слонов, лошадей, быков и мулов, собранных в Раваль Пинди для смотра вице-короля Индии. Он принимал эмира Афганистана, дикого властителя очень дикой страны. Эмир, в качестве почётной стражи, привёл с собой восемьсот людей и лошадей, никогда не видавших ни лагеря, ни локомотива — диких людей и диких лошадей, взятых откуда-то из центральной Азии. Каждую ночь несколько этих неукротимых коней непременно разрывали свои путы и принимались носиться взад и вперёд по тёмному лагерю, полному липкой грязи; иногда вырывались и верблюды, бегали, спотыкались, падали, наталкиваясь на верёвки палаток, и вы можете себе представить, как это бывало приятно для людей, желавших попытаться заснуть! Моя палатка стояла далеко от привязей верблюдов, но раз ночью какой-то человек просунул голову в моё холщовое жилище и закричал: |
| Следующее нападение на караван оказалось более печальным для мекканцев и завершилось ожесточенной битвой в соседней Бадре, где участвовали сотни воинов, кричавших: «Аллах – акбар!», вооруженных мечами, копьями, луками и стрелами. Невидимый никем, кроме самого Мухаммеда, союзный легион из 8 тысяч вооруженных ангелов (согласно летописцу аль-Байдави 13 ), и 5 тысяч в другом варианте, бросился в битву на стороне мусульман. Все ангелы надели белые тюрбаны, за исключением Джибрила, чей тюрбан имел желтый цвет, чтобы его легко отличали ангелы, находящиеся под его командованием. Мухаммед во главе небольшой армии из трехсот человек устроил засаду на караван из семисот верблюдов, возвращавшийся с севера под защитой старого врага Мухаммеда Абу Джаля. Мекканцы были разбиты. Битва при Бадре, упоминаемая в коране 14 , стала первой серьёзной битвой ислама, хотя с точки зрения количества участников (если не учитывать ангелов), она не была серьезным столкновением. Мусульманские потери составили четырнадцать человек убитыми. Из мекканцев погибло семьдесят четыре и сорок попали в плен. Эта победа обеспечила Мухаммеду высокое положение среди мединцев. Победители захватили 150 верблюдов, десять лошадей, значительное количество товаров и 70 жителей Мекки, большинство из которых выкупили позднее за 1–4 тысячи дирам за человека. Особое удовольствие Мухаммеду доставил попавший в плен Абу Джаль, который теперь скорее робел, чем свирепел, оказавшись пленником в руках своего врага. Пророк не был прощающим человеком, и рыжую голову Абу Джаля отделили от тела и бросили к ногам Мухаммеда. Еще одним пленником, которого не дали выкупить, а вместо этого разрубили на куски, стал бывший владелец Биляля, отведший однажды раба в пустыню, где придавил его к земле большим камнем. Абу Суфьян, которому принадлежало много верблюдов и большая часть товаров каравана, потерял в битве сына, но сумел бежать в Мекку, поклявшись отомстить. Теперь Мухаммед стал для Абу Суфьяна больше, чем врагом. Убить пророка стало его навязчивой идеей. Лидер курайшитов поклялся в святилище одного из 360 идолов Каабы, что не будет заниматься любовью ни с одной из своих жен, пока не победит пророка. |
| Но в таком случае естественно возникает недоумение, как можно было так скоро дважды сходить в Месопотамию за 500 верст от Моавитской земли при таких чрезвычайных обстоятельствах на медленном по ходячему взгляду осле 47 . Ведь гораздо естественнее было бы для Валака в интересах скорейшего разрешения упомянутого выше тягостного положения употребить для приглашения Валаама верблюдов или лошадей. Иначе, как и в какой срок могли послы Валака сделать дважды путешествие к берегам Евфрата ( Чис.22:15 и д.) и пройти взад и вперёд 2000 (4.500) слишком верст, когда с другой стороны Евреи на равнинах Моава простояли до прельщения блудным служением Ваал-Фегору по совету Валаама (ср. Чис.25 и Второз.) не более двух месяцев 48 ? Но это недоумение устраняется следующими соображениями. На севере не имеют точного понятия о степени пригодности древней породы осла юго-восточных стран к верховой езде. «Осёл северных стран… животное, как известно, ленивое, упрямое, часто сварливое и принимаемое всюду за символ глупости, хотя это и несправедливо. Напротив того, осёл южных стран, особенно египетский, прекрасное животное: чрезвычайно прилежное и выносливое создание, работа которого не уступает лошадиной; во многих отношениях он даже превосходит лошадь… Выносливость, лёгкая, скорая, походка и покойный галоп делают ослов превосходными животными для верховой езды… Но несравненно красивее этих превосходных животных – арабские ослы, особенно те, которые вырастают в Иемене. Там две породы ослов: одна большая, бодрая, быстрая, чрезвычайно удобная для путешествий; другая поменьше и слабее, которую употребляют для перенесения тяжестей… Верховой осёл, удовлетворяющий всем требованиям, стоит дороже, чем лошадь среднего достоинства и не редко за осла платят от 400 до 500 талеров. Лучшей породой владеют только самые знатные в стране…» 49 . Вообще по быстроте своей верховые ослы Аравии всегда превосходили даже лошадей и верблюдов. «Нибур говорит, что верховой осёл, идя ровным шагом, пройдет в полчаса пространство в 1750 человеч. |
| «Небольшой хребет, со множеством обо», о котором упоминает о. Палладий, описывая дорогу к станции Тгрк, называется у местных монголов Цзамыйн шанда. Самая станция Тгрк отлична от многих подобных ей только тем, что она располагается при небольшом солёном озере, которое бывает довольно обширно весною, вскоре после таяния снегов, но засим постепенно уменьшается и в летнее время, особливо если не бывает дождей, иссыхает вовсе. При обилии воды на этом озере бывает много мелкой дичи, особливо куликов и уток. Дорога к следующей станции, как сказано у о. Палладия, представляет собою один сплошной перевал через длинный и высокий увал, носящий название Богдо хаирхана. Мы не сомневаемся, что именно этим именем называли монголы о. Палладию рассматриваемый хребтик, мне же лично сопровождавшие меня улачи со станции Мухур-гашн назвали его «Богдо иргн ла», т. е. «горы святого утёса». Действительно, среди этих возвышенностей, кажущихся уходящими далеко на запад есть одна, неподалеку от дороги, круто обрывающаяся на прилежащую равнину, и этот-то обрыв носит название «Богдо ирг», т. е. «святой утёс». По преданию монголов, на вершине его была кузница Чингис-хана, почему и самый утёс чествуется у местных жителей жертвоприношениями, а место для совершения этого обряда отмечено постановкою обо, воздвигнутого на самой вершине. Окрестные места имеют крайне печальный вид совершенно бесплодной степи. Такое бесплодие, по-видимому, признано и пекинским правительством, почему почтосодержателям, начиная от следующей станции Мухур гашн и далее на расстоянии шести станций к северу, разрешено не держать вовсе лошадей, а довольствоваться только верблюдами, как животными более неприхотливыми на пищу и водопой. Но, конечно, монгол не мыслим без коня, оттого лошадей найдете вы и на всех прочих станциях. Из любезности, или желания поскорее избавиться от проезжающих, этих лошадей могут предложить и для переезда; но требовать себе лошадь здесь никто не имеет права. Такое сведение будет весьма полезно иметь в виду нашим чиновникам, иногда бывающим не в меру притязательными. |
| Дарвинизм претендует на то, что он нашел ключ к пониманию всего, и эта претензия уже сама но себе является вредной для развития науки. Изучение природы показывает, что время широких обобщений еще не приспело далеко. Хэдсон рассказывает нам о многом из жизни животных, что по всей вероятности строго научно будет объяснено не скоро. В его книге есть глава «О том, как умирают гуанако». Гуанако – это безгорбый верблюд (самец имеет 7–8 футов длины, 4 – вышины), животное это отличается общительностью и проводит жизнь на открытых пустынных плоскогорьях и скатах. Все гуанако, когда чувствуют приближение смерти, отправляются в определенный пункт, который служит для них погребальницей. Направляются они к южной оконечности Патагонии, здесь в долинах рек Санта-Круз и Гальегос они забираются в густую первобытную чащу кустарников и низкорослых деревьев и там умирают. Как будто гуанако не считает для себя безразличным, где бы ни умереть, и считает своим долгом сложить свои кости на костях своих отцов. Похожий инстинкт Хэдсон отмечает у верховых лошадей из Пампасов Аргентины, которые перед смертью приходят к дому хозяина (они живут в открытом поле). Хэдсон полагает, что животные приходят к определенным местам не затем, чтобы умирать, но в надежде получить облегчение: лошадей разнуздывают (освобождают от мучительного ощущения стеснения) перед домом; предки гуанако в отдаленные времена может быть, находили убежище от тяжелых климатических влияний в тех зарослях, куда их потомки теперь приходят умирать. Не трудно видеть, что эти объяснения очень гипотетичны и, что особенно последнее из них, страдает искусственностью и натянутостью. В главе «Странные инстинкты животных» Хэдсон останавливается на том, что существуют инстинкты, которым не только не присущ признак целесообразности, обыкновенно приписываемый инстинктам психологией, но которые часто приносят вред тем животным, которые их имеют. «Эти инстинкты суть: 1). Возбуждение, причиняемое запахом крови, между нашими домашними животными, замечаемое у лошадей и рогатого скота, весьма колеблющееся в силе – начиная от едва заметного волнения, и кончая крайними степенями бешенства или страха. |
| Угнали, помню, летом меня в поле, на пчельник, верст за десять от слободы Алексеевки, да и заставили там прожить безысходно около четырех месяцев. Днем я должен был присматривать за пчельником и пахать землю, а ночью пасти лошадей. Ни днем, стало быть, ни ночью не было мне покою, и ни одного раза за все это время мне не удалось побывать в слободе ни у Божественной службы, ни помыться в бане. Горячую пищу я получал крайне редко, а смены белья мне никогда не посылалось. От сухоядения и грязи и душевных страданий развелось на мне столько насекомых, что я не знал, куда от них деваться. Чтобы как-нибудь от них освободиться, я мазал голову дегтем, от чего на малое время насекомые уничтожались, но зато волосы на голове слипались и образовывали непроницаемую кору. Когда волосы подросли, то слиплись от дегтя, сделались на голове как котел, а под котлом этим появились болезненные струпья, около которых копошились мириады вшей. Без горячей воды отмыть всего этого ужаса было невозможно, а горячей воды достать было неоткуда. Ни описать этого страдания, ни рассказать о нем невозможно. Спасибо добрым людям, они со стороны заметили мое несчастное положение и пристыдили хозяев, которые и взяли меня наконец домой, где с трудом остригли меня, обмыли и тем облегчили мои невыносимые муки. У тех же хозяев был со мной такой случай. Послали меня возить глину. В одном неудобном месте доверху наполненный глиною воз опрокинулся на меня и всей тяжестью придавил мне грудь и живот. Шесть недель невыносимо страдал я от этого животом, но никому до этого не было дела, и ни от кого из хозяев я не видел ни сожаления, ни слова участия. Вскоре после того мне опять пришлось перенести тяжелое испытание и быть на краю гибели. В слободе Александровке жил богатый купец. В трех верстах от Александровки у него была левада , а в леваде пасся верблюд. Мальчики загнали этого верблюда в сад, смежный с пасекой моего хозяина. В это время я с возом, запряженным парой лошадей, приехал на пасеку и стал распрягать их, не подозревая такого соседства. Мальчишки раздразнили чем-то верблюда, и он, подойдя к плетню, неожиданно для меня и для лошадей заревел неистовым голосом. Услышав этот рев и увидев верблюда, лошади испугались, бросились в сторону, сбили меня с ног, и я угодил прямо под тележный шкворень. Шкворень зацепил мою одежду, и испуганные лошади протащили меня под телегой саженей сто. У меня повреждена была спина и живот, и я долго лежал без сознания. Привели меня в чувство те же мальчишки, что находились в соседстве: они ножом разняли мне стиснутые зубы и насильно вливали мне в рот воду и этим привели меня в сознание. После этого я долго страдал болью в животе и кровавым поносом. |
| Сыны пустыни завалили рельсы песком и камнями, и пришлось задержаться на добрых двадцать минут, чтоб расчистить путь. Потом медленное продвижение возобновилось, но впереди ещё предстояли трудности, опять выстрелы, опять крики, частый грохот и треск пулемётов, а напоследок возня с вывороченным рельсом, после чего наконец поезд оказался под защитой укреплений в шумном лагере близ Танаи-эль-Хассана. — Теперь вы сами понимаете, почему на дорогу уходит целых полтора часа, — сказал офицер, вынимая ленты из своего любимого пулемёта. — Зато была потеха. Я мог лишь желать, чтоб дело длилось вдвое дольше. Какое, наверное, было захватывающее зрелище! — сказал Дик с горестным вздохом. — После нескольких таких вечеров это надоедает. Кстати, когда управитесь со своими мулами, зайдите ко мне в палатку, там есть чем подкрепиться. Я Беннил из пулемётной команды, приданной артиллерийским войскам; только будьте осторожны возле палатки, не то споткнётесь о верёвку в темноте. Но для Дика все было скрыто в темноте. Он различал лишь запахи верблюдов, тюков сена, кипящего варева, дымных костров, просмолённой парусины палаток и вынужден был стоять на том месте, где высадился из поезда, криками призывая Джорджа. От задних платформ доносились дробные удары копыт о железную обшивку, ржание и фырканье. Джордж выгружал мулов. Локомотив пыхтел чуть ли не в самые уши Дику; свежий ветер пустыни овевал ему ноги; он был голоден, изнемогал от усталости и чувствовал, что покрыт грязью, — он пытался отряхнуть эту грязь. Но старания были тщетны; тогда он засунул руки в карманы и стал припоминать, сколько раз ему приходилось в неведомой глуши ожидать поездов или верблюдов, мулов или лошадей, чтоб добраться до места. В те дни он мог все видеть — лишь немногие способны были соперничать с ним в зоркости, — и военный лагерь, где солдаты едят при свете звёзд, неизменно радовал глаз. Взору открывались краски, огни, движение, без которых в жизни не может быть настоящей радости. В эту ночь ему предстоял последний путь сквозь тьму, которая никогда не рассеется, и он даже не узнает, какое расстояние преодолел. |
| Если одежды, которыми платят харадж, будут ценой больше укийи или меньше ее, то тогда – согласно пересчету; а что предложат взамен из кольчуг, коней, верблюдов и снаряжения, то будет принято согласно пересчету. На наджранцев возлагается постой моих посланцев в течение месяца и меньше, но не будут они содержать их более месяца. На них обязанность – ссудить тридцать кольчуг, тридцать лошадей и тридцать верблюдов, если в Йемене случатся предательские козни. И все, что пропадет из того, что возьмут на время мои посланцы, то это гарантировано и будет им возмещено. Наджран и его округа (хашийа) получают покровительство Аллаха (дживар Аллах) и опеку Мухаммада, пророка, посланника Аллаха, над самими жителями, над их религиозной общиной, над их землями и скотом, над отсутствующими из них и присутствующими, и над их караванами, и над храмами их, и над изображениями (амсила). Не будет изменено положение, в котором они были, не будет изменено ничто из принадлежащих им обычаев и изображений, не будет лишен ни один из епископов своего сана, ни один из монахов своего монашества, ни один из священников из священничества своего того, чем он обладал, большого или малого. С них снимаются тяготы (=долги ростовщикам) и плата за кровь джахилийского времени; с них не будет набора в войско и десятины, и не ступит войско на их землю. Кто же из них потребует свое законное, то (должно быть) между ними по справедливости, чтобы не было ни обижающих, ни обиженных в Наджране. Если кто из них возьмет лихву за прошлый долг, то с него снимается моя опека. И не будет отвечать никто из них за зло, (которое совершил) другой. На основании того, что в этой грамоте, им даны покровительство Аллаха и опека Мухаммада, пророка, навечно, пока не придет (срок) решения Аллаха. Пока они искренни и соблюдают это, не будет им никакого притеснения. Свидетельствовали: Абу Суфйан б. Харб, Гайлан б. Амр, Малик б. Ауф ан-Насри, ал-Акра б. Хабис ал-Ханзали и ал-Мугира, и написал (Али б. Абу Талиб)» 490 . Этот договор явно касался только самого города Наджрана, поскольку джизйа (названная здесь хараджем) уплачивалась не продукцией земледелия или скотоводства, а одеждами, изготавливаемыми в городе. Следует признать, что дань была тяжелее, чем в Макне и Джарбе, если только в понимании содержания текста нет ошибки 491 . |
|
|
