| Писательское творчество осмыслялось как Божественный акт. Писатель, а точнее – «списатель», выступал по послушанию как посредник в передаче в письменах сакрального смысла, открытого ему по Благодати. В процессе писания осуществлялась синергетическая связь Бога и человека. Другими словами, творчество воспринималось как общение с Богом, а писательский труд – как словесное со-творчество с Богом (Бог есть Слово). Поэтому произведение не признавалось результатом волевого усилия самого писателя, не было авторского осмысления текста как собственного творения, не было и авторской собственности на текст. Его свободно переписывали и изменяли последующие «редакторы». В XI–XV веках была высока, даже очень высока, ответственность за высказанное (написанное слово). Но это была ответственность за следование соборному, устоявшемуся мнению, которое автор не нарушает, не искажает. Собственно авторское участие (задание) в том и заключалось, чтобы не исказить, а донести Истину, почерпнутую по Благодати или в Святом Писании и обитающую в коллективном сознании в книжной среде. Автор несет ответственность за ненарушение истины! Смысл – быть как все. Хотя в XVI веке наиболее образованную часть общества еще составляло духовенство, а в области просвещения прочные позиции занимали монастыри, тем не менее на смену религиозному сознанию и теоцентрическому мировосприятию, присущему XI–XV bb., приходит эпоха рационализации сознания и развития антропоцентрического мировоззрения (конец XV b. – 40-е годы XVII b.). Человек оказывается в центре внимания (в том числе и литературы), поскольку пребывает в процессе «домостроительства» – обожения личности. Его мысли – это зеркало состояния его души, лично его души. Отсюда заметно проявление рассудочного и личностного начал в писательском творчестве. Происходит зарождение авторского начала, особенно в публицистике XVI b. и исторических повестях «Смутного времени». Писатели стремятся выразить собственное мнение. Автор стал отвечать за свое личное слово, им сказанное (Максим Грек, Иван Пересветов, Андрей Курбский, Иоанн Грозный). |
| Через три года он уже был игуменом. Но игумен – это не обязательно начальник всего монастыря. Игумен – это тот, у кого есть послушники. Зинон наставлял молодых, ухаживал за стариками. Он рассказывает удивительные вещи, похожие на те, о которых сегодня все знают больше по книге «Несвятые святые», но от него я слышала более интересные и глубокие Это один из первых храмов, которые он расписывал. И именно с его именем, с именем человека, который начинал практически без учителей (в отличие от Марии Николаевны Соколовой и ее последователей), связана эта линия иконописцев, которые пришли, как правило, не имея художественного образования, только некоторые из них имели светское реставрационное образование. Вокруг Зинона складывается целый круг иконописцев. Нельзя сказать, что все они были его учениками. Кто-то к нему пришел уже даже сложившимся, кто-то только начинал под его руководством. Но это еще одна линия, с которой будет связано именно возрождение конца ХХ века. Это то, что действительно можно назвать возрождением. Если Мария Николаевна Соколова – это сохранение и развитие традиции, то с именем отца Зинона, конечно, связан уже этап возрождения. Вот это предел одного из храмов, где он писал в древнерусском стиле, перейдя от живописного стиля к иконописному. Он тоже ориентировался на конец XV – начало XVI века. Но главное в том, что его направление было таким же: нужно возрождать именно каноническую икону. Не живопись, не синодальное искусство, а именно каноническое, то есть богословское. Он очень глубокий богослов. Я всем советую почитать его книгу «Беседы с иконописцем», он там размышляет о самых разных сторонах церковной жизни, не только об искусстве. Это соединение богословского и художественного взгляда дало очень мощный результат. Даже его ранние вещи очень сильные. В них много еще копийного, он обращается к определенным образцам, но все равно видны самостоятельный поиск и самостоятельный язык. Понятно, откуда он берет образец, но он его по-своему перерабатывает. И, действительно, очень мощная форма. У Марии Николаевны образы не то что по-женски сделаны, нет, она была человеком скорее жестким, у нее не было женского сюсюканья, это не женское рукоделие, но все равно в них чувствуется тонкость женской руки. А у Зинона стальная форма, железная внутри, чувствуется стержень. |
| В политической концепции «Москва – Третий Рим» и идеальном образе «Святой Руси» исследователи давно ищут своеобразие отечественной истории (Медлин, 1952; Карташев, 1956; Шедер, 1957; Зеньковский, 1970, и др.). Основанное на византийской религиозно-государственной парадигме, строительство Московского царства как «царства» особой харизмы с мессианистическими устремлениями, как последней «священной империи», в образе которой виделась «осуществленная» эсхатология, обусловило глубокую эмоционально-религиозную доминанту в развитии русского сознания. На определенном этапе народной ментальности был задан вполне определенный набор утопических ценностей, образов и знаков, с которым она продолжала жить, несмотря на все последующие исторические перемены. Уже в историософии старца Филофея обоснованием главного направления культура выступила идея окончания на Москве всемирного «переноса империй» («translation imperii») и обретение Русью особой харизмы (ср.: Ефимов, 1912, с. 41–43; Смирнов, 1991, с. 139; Гольдберг, 1976, с. 115–116). Известный эсхатологизм его концепции обнаруживался в словах: «Так знай, боголюбец и христолюбец, что все христианские царства пришли к концу и сошлись в едином царстве нашего государя, согласно пророческим книгам, и это – российской царство: ибо два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не бывать». Эта «полнота времен», своего рода «конец» истории, в котором уже как бы видится «образ» эсхатологического небесного царства Христа на небе, выстраивалась как на оппозиции «священный» – «священнеший», так и на жестком противопоставлении харизматичности русской священной империи «неверию» всего остального мира (которому тем самым отказывалось во спасении): «Водой называют неверие; видишь, избранник Божий, как все христианские царства затоплены неверными, и только одного государя нашего царство одно благодатью Христовой стоит» (ПЛДР, кон. XV – перв. пол. XVI в., 1984, с. 453). При этом представляется крайне важным, что на Московской Руси универсальная и базовая мыслительная конструкция «translation imperii», разработанная еще ранним средневековьем, отягощалась своего рода уникальным историческими обстоятельствами. |
| Отсюда – новый спуск: во II веке человечество уже снова в «долине», и только с VI века начинается новое восхождение. На этот раз достигаются не вершины, а – плоскогория: «Возрождение» не есть подлинная высота, оно «лишь отчасти приподнимает к I веку, к непонятому александринизму». Возрождается не Греция, а Рим, не Платон, а Плотин, хотя и «под... псевдонимом Платона и Греции». С XVI века опять происходит спуск – «в долину» «буржуазной культуры»: «герой» Ренессанса мельчает, превращаясь в правомочного либерала, в гуманного «государственника». Отсюда, сперва – декларация прав, а затем – политическая французская революция. Века XVIII и XIX – пора сложившейся и отвердевшей цивилизации. И вот, «в конце XIX столетия – горный хребет пересек пути странствия человека», вдруг стало остро чувствоваться, что пределы достигнуты. Началось восхождение – на кряжи и перевалы, с которых должно открыться сияющее видение новой культуры. «Все томление предвоенных годов (конец века, начало столетия), – говорит Белый, – подступы, плоскогорья, предгорья. Лишь в 1905–1906 гг. мы вступили в туманы, встречающие горных странников; с 1914 г. мы были застигнуты бурей в горах; эти горные бури естественно опоясывают вершины; врасплох застигаются тут; и скользкие падают: человечество – в полосе вихревой; в грозе гор; между прошлым и настоящим – бездонное; пять минут равны году предшествующего столетия; с 1914 до 1922 прошли мы века... Человечество тронулось вверх, к новым кряжам, противопоставленным кряжам XV столетия, но – подобным»... Настала и переживается «героическая эпоха», эпоха прощаний и разлучений, эпоха концов, – и, в то же время, эпоха начал, – чаяний и предварений. А. Белый совершенно прав, стараясь пересмотреть наши ретроспективные обозрения общеевропейского прошлого и перебить в них веховые колышки. Намечаемые им эпохи и периоды определены, в общем, проницательно и удачно. Но сменой культур и цивилизаций, чередованием эпох исторический процесс еще не исчерпывается. И здесь сказывается исходный натурализм восприятия истории. |
| Вопрос — воспользуемся той же машиной времени и слетаем сперва в начало XV века — поприсутствовать при совершаемых по наущению святого митрополита Фотия казнях «стригольников»; затем в 1504 г. — посмотреть и послушать, как горят в деревянной клетке на льду Москвы-реки осужденные по инициативе святого Иосифа Волоцкого «жидовствующие» Иван-Волк Курицын, Дмитрий Коноплев и Иван Максимов; затем в конец XVI века — на казни «колдунов», приветствуемые святым патриархом Иовом; и наконец в 14 апреля 1682 г. в Пустозерск — на сожжение новообрядцами, после 15 лет подземной тюрьмы и зверских издевательств, гениального писателя Аввакума Петровича Кондратьева и его соузников-старообрядцев Феодора, Епифания и Лазаря. Вам понятно, откуда взялось мнение, что РПЦ «имеет ко Христу весьма малое отношение»? Просьба – не говорите, что РПЦ не могла удержаться на уровне Христа — никто от нее этого и не ждет — но просто оставаться людьми следовало бы. в) Помимо утверждений о происхождении материального мира и о божественности Иисуса Христа, православие, в целом, и РПЦ, в частности, делают и множество утверждений о событиях более мелкого масштаба, также якобы происходивших — или даже и доныне происходящих — во времени и в пространстве. Ключевое место среди них занимают чудеса, то есть события, нарушающие известные законы природы. До Иисуса Моисей, среди прочего, добыл воду из камня, Иисус Навин остановил Солнце, а пророк Илья, помимо иных своих подвигов, вымолил голод длительностью в 3 года, сжег живьем — небесным огнем — 100 человек, и в конце концов улетел на небо вместе со своими конями и колесницей (где и по сей день катается с грохотом во время гроз…). Немало чудес – почти исключительно исцелений и иных дел милосердия — приписывается Иисусу. А уж число и разнообразие исцелений, предсказаний, мироточений, обновлений икон и прочих чудес, якобы происходивших и происходящих после Иисуса, просто зашкаливает. В принципе, нет оснований отвергать чудеса с порога. Законы природы – это лишь ограничения на то, что может происходить – и ниоткуда не следует, что эти ограничения обязаны действовать всегда и везде. Скажем, для умножения муки и масла у Сарептской вдовы закон сохранения массы достаточно было отменить только в ее кладовке. Правда, Библия повествует и о глобальных чудесах: чтобы «остановить Солнце» Навину надо было временно прекратить вращение Земли вокруг своей оси — и, случись такая беда, без дополнительных глобальных мер весь мир был бы разрушен. |
| Уже конец XI века ознаменовался началом первого крестового похода. Крестовые походы были военными операциями, направленными на освобождение Ближнего Востока от мусульманского владычества. Но попутно, когда крестоносцы занимали те или иные города на Ближнем Востоке, они свергали со своих престолов православных иерархов и посаждали на эти престолы латинских епископов. Так, например, произошло в 1098 году в Антиохии, в 1099 году — в Иерусалиме, а в 1204 году, когда в ходе четвертого крестового похода крестоносцы вошли в Константинополь, был свергнут Константинопольский Патриарх, сам же город подвергли варварскому разграблению. Конечно, вся эта политика отнюдь не способствовала сближению между православными и католиками — наоборот, все увеличивала отчуждение. По сути дела, все последующие столетия вплоть до середины XX века были временем то горячей, то холодной войны между христианским Западом и христианским Востоком. В этой войне не было победителей, но в ней было очень много жертв. Одним из методов, при помощи которых католики пытались подчинить себе православных, была уния. Что такое уния? Это возможность для той или иной Православной Церкви соединиться с Католической Церковью, но при этом сохранить свой обряд. На Западе хорошо знали о том, что на Востоке большое значение придают обряду, и вот Папы придумали такой способ привлечения православных к католичеству: вы сохраняете свой обряд, у вас внешне как бы ничего не меняется, но вы должны принять католическую догматику и первенство Римского Папы. Первую такую унию заключили в XIII веке в Лионе; затем, буквально накануне падения Константинополя, в середине XV века подобная же уния была заключена во Флоренции (поэтому она известна как Флорентийская уния); а на польско-литовских землях в конце XVI века была заключена Брестская уния. Надо сказать, что на Православном Востоке все эти попытки заключения унии отвергались с большим негодованием. Православный Восток всегда противостоял попыткам Римских Пап завоевать Православные Церкви. |
|
|
