| Христианство мистически шло по линии наибольшего сопротивления, по линии безумия для разума мира сего. И христианство исторически шло по линии наименьшего сопротивления, по линии приспособления к разуму и расчету мира сего, к языческой природе человека, к физическому плану жизни. Эта двойственность — великий соблазн, и она должна быть осознана и осмыслена. Любой бытовик-христианин, искренно верующий и не лишенный религиозного опыта, священник или мирянин, скажет, что в христианстве нет ничего мистического, что мистика в христианстве всегда была знаком болезненности или еретичества, что мистиками были гностики и сектанты, а церковь — против мистики. И наряду с этим, никто не станет отрицать, что величайшие и самые подлинные святые были мистиками, что глубины церковного сознания мистичны, что Евангелие от Иоанна, послания Апостола Павла и Апокалипсис — мистические книги, что религия Христа есть религия мистерии искупления, что есть признанная церковью мистика православная и мистика католическая. В христианстве есть глубокая, идущая от апостолов мистическая традиция. Церковь в своем всемирно-историческом делании и неизбежном приспособлении к уровню человеческому была по преимуществу церковью Петра, от которого идет преемственность священства. От Петра идет традиция иудейо-христианства. Церковь католическая открыто сознает себя церковью Петра, но и церковь православная принимает преемственность от Петра. Петр и был апостолом среднего уровня человеческого. В нем дух инволюции, нисхождения. Но был любимый ученик Христа Иоанн, от которого идет мистическая традиция. Церковь мистическая, доныне еще не выявленная окончательно по низкому уровню человечества, и есть Иоаннова церковь. Святые и мистики были живыми носителями Иоанновой традиции. Св. Франциск от духа Иоаннова, а не Петрова. Церковь Петрова была церковью послушания и приспособления, а не творчества. Религиозное творчество может выйти лишь из традиции Иоанновой. Христианство бытовое знает церковь Петра и его традицию. |
| В краткой автобиографической заметке, написанной для журнала «Север» в 1888 г., он особо подчеркивал, что с самого детства любил молитву и церковную службу, особенно хорошее пение 196 . Внимание к уровню церковной музыки сохранится у о. Иоанна и в более поздние годы. В его дневниках имеются многочисленные высказывания о пении, в частности: «Я служил литургию с чувством нежности и покаянной тишиной в душе, как вдруг во время херувимской песни враг исторг меня из этого состояния, вызвав раздражение на певчих, монахинь Леушинской обители, которые исполняли мотив Львова для слов “Иже Херувимы тайно образующе”, показавшийся мне фальшивым. Я подвергся искушению и возопил ко Господу даровать мне мир и кротость – греховный, своевольный и своенравный раб Твой» 197 . Конечно, многие разделяли приверженность о. Иоанна к высокому уровню церковного пения. Миряне всех сословий порой охотнее шли на службу в мужской или женский монастырь, чем в свой приходской храм, лишь потому, что там лучше пели, а иные старообрядцы возвращались в лоно Православной церкви только из-за «сладкоголосого пения» 198 . К аналогичному выводу приходят и западные исследователи: музыку, и особенно пение, русские крестьяне высоко ценили 199 . Однако внимание о. Иоанна к тексту и музыке богослужения имело несколько необычный характер. Один очевидец писал: «Начали петь стихиры на “стиховне”. О. Иоанн в это время уже почти облачился, чтобы служить литургию. На нем не было только ризы. Быстро, стремительно, скорее выбежал, чем вышел, он из алтаря на клирос, присоединился к певчим и начал петь с ними. Пел с воодушевлением, глубокой верой в каждое слово, регентуя сам, опять подчеркивая отдельные слова и замедляя темп там, где это было нужно по логическому смыслу, содержанию песнопения. Певцы чутьем угадывали эти слова, этот темп и такт, и вторили ему с немалым искусством и одушевлением. Пение, сначала не совсем стройное, быстро стало гармоническим, сильным, звучным, мощным, воодушевляющим, лилось по всему храму, наполняло всю душу молящегося. |
| «Открой очи мои, и увижу чудеса закона Твоего. Странник я на земле; не скрывай от меня заповедей Твоих» (Псалтирь 118:18-19) Символы и сигналы Небольшая философская работа Николая Сербского. «Символы и сигналы» посвящены семиотике, но затрагивают основы христианской философии, как таковой. Предисловие так характеризует эту книгу: «сочинение святого Владыки Николая «Символы и сигналы» свидетельствует, что не уступающая мировому научному уровню литература на сербском языке из области семиотики существовала уже в первой трети XX века. Однако не только этим ценна эта книжечка, но еще и своей направленностью и произведенными открытиями. Она имеет дело с истолкованием, в основном, невербальных знаков, чем, на свой лад, занималась христианская семиология. При том, что этой разновидностью знаков не интересовалась та часть современной Владыке семиотики, которая связывается с отцом структурной лингвистики Фердинандом де Соссюром.» СИМВОЛЫ И СИГНАЛЫ СВЯТИТЕЛЬ НИКОЛАЙ СЕРБСКИЙ (ВЕЛИМИРОВИЧ) Символы и сигналы в истолковании Владыки Николая Сочинение святого Владыки Николая Символы и сигналы свидетельствует, что не уступающая мировому научному уровню литература на сербском языке из области семиотики существовала уже в первой трети XX века. Однако не только этим ценна эта книжечка, но еще и своей направленностью и произведенными открытиями. Она имеет дело с истолкованием, в основном, невербальных знаков, чем, на свой лад, занималась христианская семиология. При том, что этой разновидностью знаков не интересовалась та часть современной Владыке семиотики, которая связывается с отцом структурной лингвистики Фердинандом де Соссюром. Согласно положениям семиотики, существуют знаки различных видов, и из самих названий легко можно уяснить принципы их классификации. Одни суть знаки коммуникационные, другие - некоммуникационные, одни вербальные, другие невербальные, одни репрезентативные, другие экспрессивные, одни по природе мотивированы, другие - не мотивированы. Из этих классификаций легко заключить, что в их основе лежат принципы соссюровской семиотики. Она, как известно, строит свою систему на бинарных оппозициях. Однако в современной семиологии имеется и другая ориентация, связанная с именем американского философа, основателя прагматизма Чарльза Сандерса Пирса. Она делит знаки на три вида: индексы (знаки, в которых есть связь между означающим и означаемым: например, стон как выражение боли), иконические, или знаки-изображения (от греч. εκον изображение), и символы, а они, по Пирсу, являются арбитрарными, произвольными знаками. Эта семиотика ищет решения в знаках третьего вида, а не второго. |
| Если жизнь грязна, низка, то ради ее Церковь не отречется от своего принципа, на котором зиждется семья и брак «в Господе». Автор напоминает великий Божественный закон, изреченный устами Господа: еже Бог сочета, человек да не разлучает. Напоминает и учение Апостола Павла о нерасторжимости брака, пока тот или другой супруг жив. Справедливо отмечает ослабление сего основного закона в практике нашей Церкви чрез разрешение разводов и особенно разрешение виновной стороне вновь вступать в брак. Это – уступка духу времени, принесшая немало вреда самой Церкви, уступка, с которою не мирится и теперь совесть многих архиереев. Но... что же пишет о. О-в затем? «Есть, говорит он, низшего качества браки, браки гражданские». То есть? «Браки... нехристианские, браки без благословения Церкви?» И это – для православных? Какое-то гражданское таинство? Простой человек ведь так и поймет: если закон-де позволяет, значит «не грешно», раз – «брак», то дело законное, а стало быть, и безгрешное. В понятия простых людей вносится новшество, вносится грешное понятие о законности блудного сожития. В то время как Церковь должна всячески выяснять свои православные понятия, вносится путаница в эти понятия, подмена церковного мирским. Ведь как хотите, а оно так и есть: хотят посредством «гражданского брака» избавить «несчастных женщин и безотцовских детей от позора, насмешек и прозвищ: для таких обездоленных, говорит о. О-в, гражданский брак был бы благодеянием». А для людей слабых в церковности, скажу я, – новый довод для самооправданий в блудном сожительстве: «у нас-де не блудное, позорящее нас, сожитие, а брак законный, записанный в законом указанном месте, мы живем законно, мы – законные муж и жена; только наш брак не церковный, а гражданский, но, ведь, он все же – законный!» На это отвечаю: не мое дело писать законы для открытых блудников. Мое дело – напомнить пишущим законы, чтоб они не узаконивали, не делали законным то, что преступно, с точки зрения Церкви. Отнюдь не похищайте у Церкви термина, ею усвоенного от времени Христа Спасителя, не вводите в сознание верующих чад ее нового соблазна. |
| У иных заслуживает имя мужественного тот, который во всякие опасности смело себя ввергает. Бросается, например, на неприятеля в то время, когда б лучше было уступить, и чрез уступление стать победителем. Идет отважно в ту страну, где, например, свирепствует моровая язва: принимается за дело выше своих сил, и чрез то здравие свое повреждает. Нет в сем мужества, но одна безрассудность; слепым жаром движимое стремление, махина сильно бросающая, но незнающая своей меты. Таковая дерзновенная безрассудность часто бывает подвигаема видом ложной ревности, и трудно сказать, каких вредных следствий бывает она тогда причиною. Вам известны те люди, которые надеясь, не знаю, какой получить святости венец, бросаются в огонь и сожигаются, коих бедность церковь и отечество наше оплакивает. Но паче всего обижают истинную мужества добродетель, которые оную приписывают мира сего Героям, то есть, тем, которые по движению только суетного славолюбия, цветущие грады разорили, опустошили плодоносием кипящие земли, обезчадили родителей, везде по себе оставили страх и ужас. Боже мой! что мне прежде делать, человеческую ли слепоту оплакивать, или самую добродетель, которая в мнении человеческом столь низка и повержена? Покрыть все поле трупами: это мужество. В пепел обратить грады: это геройство. Воздух наполнить стенанием: это дает имя великого. Таковые суть и мужественны и велики и Герои. Так что же те, за следами которых шествует мир и спокойство? которые суть древом дающим сладкую тень? которые во всех смертных почитают человечество? которым неповинных жизнь есть дарованием небесным и неприкосновенным? Так сии не мужественны? так сии не велики? так сии не Герои? Клянусь вечною истиною, что сии суть справедливые подражатели человеколюбивого божества; что сии то суть самое большее благодеяние, какое род человеческий от щедроты небес получить может. Не говорю я здесь о тех, которые против человеколюбивой сердца своего склонности принимаются за меч, которые его прежде слезами своими, нежели других кровию обливают, которые находят себя принужденными печальною крайностию других пролить кровь, не с тем, чтоб шумом своего имени чрез все века греметь, но чтоб отвратить тот удар, которым других благополучие разоряется. Таковое мужество есть непостыдное; таковая крайность истиною оправдается; и сие мужество тем больше возносит своего Героя, что он тогда вмещает в свое лице всех опасность, чтоб оную от всех отвратить, и чрез то обязывает всех, быть себе одолженными жизнию. |
| Кто мы, христиане? – Мы чада Божия есмы ( 1Иоан. 3:2 ); ибо Ходатай наш Христос Господь усыновил нас Богу Отцу, дав нам область чадом Божиим быти, верующым во имя Его ( Иоан. 1:19 ). Самый Дух спослушествует духови нашему, яко есмы чада Божия ( Рим. 8:16 ). Вот на какой степень величия возвысила нас благодать отрождения! Она нас возвела на степень гражданства небесного. Какое высокое наименование! Какое священное титло! Чада Божия! Что может быть величественнее и возвышеннее сего имени? Как низка пред ним вся высота земная! Как мало и, можно сказать, ничтожно пред ним все величие великих и сильных земли? Но, сколь бы ни было возвышенно и блистательно сие название наше само в себе; оно будет пустым только и безполезным для нас титлом, если мы добрым нашим житьем и разнообразными подвигами благочестия не будем соответствовать сему высокому наименованию. Если и пред сынами века сего одна высокая порода, неознаменованная никакими ни военными, ни гражданскими доблестями, представляется незаслуживающею большего уважения: то чем казаться будет нам христианский род, без дел благих, пред лицем Божиим. Не довольно, по словам наперсника Христова, удостоенного от самого Сына Божия наименования сыном Богоматери, – не довольно нам иметь одно имя, но надобно и действительно быть таковыми, да чада Божия наречемся, и будем ( 1Иоан. 3:1 ). Ибо если бы сыны какого-либо знаменитого царя, забывши или пренебрегши свое высокое происхождение, стали пресмыкаться в гнусных пороках: то какое поругание было бы их имени! Какое помрачение их чести! И каким ужасным позором послужили бы они и для всего царства! Но стократ виновнее чада Божии, когда унижаются до того, что живут подобно сынам человеческим, пресмыкаясь в беззакониях, а некоторые нисходят и того ниже, погружаясь в похоти скотския, и чрез то, по словам Пророка, прилагаясь скотом несмысленным, и уподобляясь им ( Псал. 48:13 ). Каких же наказаний от праведного Бога должны ожидать себе сии мнимые чада Его? Нет, это не чада Божии, но разве чада противника Его диавола, который как сам ниспал некогда из среды световидных сынов Вышнего в бездну тьмы, так и сынов своих влечет в ту же бездну. Чада Божии должны вести себя свято, праведно и честно, как прилично чадам Царя небесного, пред коим и самое, небо нечисто, Судии праведнейшего и святых святейшего. Дети должны отражать в себе образ отца, если не во внешнем виде, то непременно уже в своих свойствах и действиях: иначе какой отец захочет признать их своими детьми? Не постыдится ли и не отвергнет ли их даже и тогда, когда они сами называться будут к нему на сие сыновство? Если же так бывает у людей, то тем более тоже самое должно быт у Бога, Который всем и каждому из земнородных чад Своих ясно и повелительно заповедует: святи будите, яко Аз свят есмь ( Лев. 19:2 ). |
| Впрочем, эта потребность в исправлениях была признана им не ради, так называемой, комфортабельности и парадности в помещениях. Всего этого слишком был чужд в Бозе почивший. Так, когда ещё прежде прибытия его в Киев эконом Софийского митрополичьего дома – протоиерей Кирилл Ботвиновский в тех предположениях, что высокопр. Филарет будет иметь пребывание, по примеру его предшественников, в Софийском доме, рапортовал ему в Петербург «о необходимости перекрыть комнаты колерами» и пр., то высокопр. Филарет на рапорте его написал резолюцию. «Нового ничего не затевать. По-барски комнат не убирать, а содержать прилично нашему монашескому званию. Правило сие во всех случаях о. эконому соблюдать, поступая всегда с должною бережливостью. Впрочем, что уже сделано, тому так и быть» 207 . По поводу перестройки в митрополичьем же доме ради помещения Софийского училища, высокопр. Филарет писал из Спб. Викарному преосв. Иннокентию: «Не беда, если не успеем скоро кончить, … мне жить есть где – в Лавре, где и нужнее пребывание моё. А для меня и одной кельи довольно». Этого правила и порядка держался в Бозе почивший с такою неизменностью, что когда – что увидим впоследствии – рассуждал он по временам о том, кто-то будет его преемником, то выражал, между прочим, такое молитвенное благожелание братии Лаврской: «желаю вам настоятеля архиерея не роскошного, не затейливого» 208 . Если же сознал он необходимость в некоторых исправлениях и перестройках в настоятельских покоях, то собственно, ради большей удобности в устроении домовой церкви, для которой и было отделено значительное пространство от прежних настоятельских помещений, именно вся главная приёмная зала. Правда, домовая церковь была и прежде этого, но справедливо сказать, место её нахождения не соответствовало ей ни по назначению, ни по значению, и видно по всему, она устроена была так а не иначе ради того, чтобы не стеснять самих помещений настоятельских. Она находилась в нижнем этаже, в удалении от главного входа в каком-то углу и по пространству своему – чересчур была тесна и низка 209 . |
| Об этом рассудительном муже говорили, что он настолько глубоко прозревал в душу исповедующегося, что видел его основной недостаток и с аскетической лаконичностью давал в виде краткого изречения наставление к исправлению. Услышав о нем, живший тогда на покое на Святой Горе патриарх Константинопольский Иоаким III нашел его в Карее и сказал, что ближе к вечеру он будет в скиту и придет к нему в каливу для исповеди. – Моя калива мала, Ваше Святейшество, чтобы принять патриарха, – ответил старец. – Пусть мала, это меня не беспокоит, – сказал патриарх. – Но моя дверь очень низка, чтобы в нее могла пройти Ваша Святость. – Я приклонюсь, чтобы войти, – настаивал великий иерарх. – К сожалению, ты не приклоняешься. Если бы приклонялся, то давно бы уже снова был патриархом, – ответил старец, имея в виду его высокомерие и административную непреклонность. И впоследствии много раз приснопамятный Иоаким говорил, что эту беседу с простым, но чрезвычайно рассудительным духовником он не забудет до конца своей жизни. К этому же духовнику пришел как-то один старец и пожаловался на своего юного послушника. Он рассказал, что хотя не отягощает ученика физическим трудом, но только чтением последований, и келья его снабжена всеми удобствами, однако юноша пребывает в смятении помыслов и тревоге, подвергаясь опасности впасть в расстройство от печали. Старец просил духовника высказать об этом свое мнение и дать совет. – А ты жени его, – говорит ему духовник. Тот, когда услышал это, потерял дар речи, глядя удивленно на духовника и как бы не понимая сказанного. – Нагрузи его работой, – снова говорит ему духовник. – Молодые только под ярмом постоянной работы смиряются и приходят в спокойное состояние. Молитва без работы для монаха то же, что и работа без молитвы. Жени его на работе. – Где искушения и помехи, там и венцы, – говорил этот добродетельный духовник приснопамятному иеромонаху Иоакиму (Специерису). – Если бы был монастырь из одних Ангелов и тебя определили бы туда в качестве насельника, то ты не спасся бы. Потому что никто бы тебе не докучал, и ты жил бы там в покое, так что исполнились бы на тебе слова притчи: ты получил уже доброе твое в жизни твоей ( Лк.16:25 ). |
| Внутри церковь низка, невелика и похожа на обыкновенный зал, увешанный по сторонами довольно живописными картинами религиозного содержания из последних дней жизни Иисуса. Под открытым небольшим алтарем, на мраморном полу, означено место, облитое кровью Святейшего Страдальца. За сим мы осмотрели весь внутренний двор бичеваний, заушений и заплеваний и сорвали на память несколько цветков, изобильно насаженных усердною рукою везде, где только дозволяло место. Отсюда прошли мы к дому Пилата, и когда я хотел взойти в наружную открытую дверь с улицы, чтобы посмотреть на то место, где происходил, по преданно, нечестивый суд над неповинными Праведником, то один из турецких солдат выскочил и грубо оттолкнул меня, а прочие извнутри свистали с криком: «Вон, гяур!» Однако же я успел завидеть, что здесь помещается турецкая конница. Отец архимандрит повел нас к другому ходу, где, поднявшись по ступенями вверх, мы прошли чрез несколько грязных комнат, в которых помещаются турецкие трубачи, при появлении нашем, в насмешку, проигравшее нам какой-то кошачий концерт, и взошли на высокую террасу, с которой открываются превосходные виды на соседнюю мечеть Омарову, с ее красивою и громадною площадью и прилегающими к ней зданиями, осененную вековыми деревьями, – на храм гроба Господня и почти на весь Св. Град. Отсюда же мы, созерцая пройденный нами страстной путь, в чувстве умиления осенив себя крестным знамением, мысленно восклицали: «Слава страстем Твоим, Господи! Слава долготерпению Твоему, Господи!» При спуске с террасы, стоявшей тут на часах турецкий воин потребовал с нас по пиастру (25 к.) за хождение. Обогнув угол улицы, мы зашли посмотреть то место, которое у Евангелиста Иоанна называется Овчею Купелью. За горами мусора и за разною нечистотою мы едва могли пробраться к ней и вот что узрели: глубокую и широкую четвероугольную яму, огражденную от верху до низу плотным камнем. Вместо иссякших животворных вод, исцелявших всевозможные недуги, красуется в ней навоз, валимый сюда турецкими солдатами из своих конюшен, как бы в насмешку, а всеми мусульманами и жидами всякая дрянь, начиная от помоев до дохлой кошки или собаки, чтобы поскорее изгладить из благодарной памяти истинных почитателей Бога это священное и осязательное место Его милосердия и любви к страждущему человечеству. |
| Всего больше пострадало Аббатство в великую революцию. То, что мы видим – лишь часть прежнего, может быть, менее половины. Остальное было разрушено и сожжено «гражданами». Но и половина производит впечатление чего-то цельного, самодовлеющего, как будто – в этом лишь правда, правда во веки, а все окружающее – ничто! Совсем низко, сбоку, тяжелая железная дверь ведет в церковь . Верхняя церковь не возвышается над почвой. Она не особенно богатая, довольно мрачная, как и прилично монастырской церкви. Темные иконы, мрамора нет, скудная мозаика лишь на алтаре. Сохранилось королевское место под балдахином, и еще другое – игуменское; тут сидит монсеньор епископ, когда приезжает служить. В задней части церкви – старинный орган на хорах: ценная и редкая вещь. Есть две статуи епископов художественной работы. Бритые, типично-латинские; один с лицом благодушным, другой с ястребиным, ядовито-жестоким, как у великого инквизитора. Чудная лепка: лица, одежды, руки – засмотришься. Близ алтаря, в стеклянном, с золотом, киоте лежат части мощей св. Виктора, то, что уцелело. Отсюда по двум лестницам вы спускаетесь в крипту. Аббатство и верхняя церковь – от одиннадцатого века, нижняя – от второго. Она и осталась такою, какою была 1700 —360— лет тому назад. Вся под землей, окон нет; какие окна? Тут ничего не построено, все высечено в каменистой почве. Здесь христиане молились и пели, сбираясь на ночную службу в те времена, когда rue Sainte, улица, идущая от Аббатства параллельно старому порту, служила кровавым помостом для казней. Да, эта церковь – катакомбы. Она обширна и не низка, в стенах много ниш с уцелевшими гробницами мучеников или алтарями. Ведь сюда приносили тела христиан, замученных на rue Sainte, чтоб отпевать и хоронить их… Около ниш, на камне стен, сохранились символические украшения: рыбы, цветы, крест, монограммы имени Спасителя, чьи-то лица. Детали всего этого стерты временем. Каменные стены голы: ни статуй, ни живописи, ни органа. Даже паникадил нет, икон тоже. Редкие газовые рожки, черные, незаметные, освещают стены. И свечи, масса свеч. Они тройными рядом приставлены к одной из стен. К чести католиков – никакими новыми украшениями не испорчена старина. |
|
|
