| В начале 60-х годов, в хрущевское время, на новом витке антирелигиозной пропаганды снова возникли идеи о необходимости замены религиозных обрядов советскими. Появились дворцы бракосочетаний, дворцы регистрации малюток... Некоторые идеологи предлагали создать храмы коммунизма с псевдорелигиозными атрибутами. Но в целом это была еще более робкая волна, чем в 20-е годы, и реализовалась в еще меньшей степени. — А в чем заключалась новая религия нацистской Германии? — Вопрос создания новой религии стоял в центре внимания не только нацистских идеологов, но и высших руководителей Третьего Рейха за весь период его существования, с 1933 года по 1945 год. Родоначальником этой кампании был Альфред Розенберг, который еще в 1930 году написал свою печально знаменитую книгу «Мир ХХ века», главным острием направленную против христианства. В ней говорилось о необходимости создания новой религии. Позже главное руководство религиозной политикой на оккупированных территориях в Третьем Рейхе было поручено партийной канцелярии. Сначала эту политику проводил Рудольф Гесс — начальник партийной канцелярии. После того как в 1940 году он улетел в Англию, по личной директиве фюрера ее возглавил его заместитель Мартин Борман, наряду с самим Гитлером наиболее антирелигиозно настроенный в отношении именно христианства. Таким образом между коммунистическим режимом в Советском Союзе и нацизмом в Германии в их использовании религиозности населения существовала явная разница: здесь — попытки придать коммунизму религиозные черты выглядели очень маргинально и даже карикатурно, а в Германии новая религия навязывалась как генеральная линия и культивировалась высшим руководством. Антирелигиозная практика Советского Союза очень интересовала нацистское руководство. Были специальные предписания немецким войскам собирать и вывозить для изучения в Германию материалы, которые составляли опыт антирелигиозной борьбы. Все это рассматривалось как первый этап борьбы нацизма с Церковью. Я читал пропагандистские материалы в обучающих материалах для эсэсовцев: изначально у нацистской идеологии было пять главных врагов, в том числе — Церковь. |
| Вблизи от Троице-Сергиевой пустыни виднеется дворец Великого Князя Димитрия Константиновича, очень расположенного к обители и её теперешнему настоятелю Архимандриту Михаилу. Далее, дворцы Великих Князей Михаила Николаевича, Александра Михайловича, Николая Николаевича, Петергоф и Государева резиденция – Александрия. Царский дворец, дворцы Велико-княжеские представляют собой, как бы, район прихода Троице-Сергиевой пустыни. Великие князья и их семьи получают в Троице-Сергиевой пустыни духовное утешение, заботятся об обители и её хозяйстве. В обширном хозяйстве пустыни есть ценные лошади – дар Великого Князя Димитрия Константиновича. На стене трапезной Троице-Сергиевой пустыни, вблизи аналоя чтеца, на видном месте, можно читать помещенное в золотой раме следующее, написанное детским почерком письмо: «Петербург. 06. 04. 1903. Дорогой батюшка! Узнав от Дяденьки, что Вы хотите сделать в трапезной каменный пол, мы собрали, сколько могли, из наших карманных средств и просим Вас принять эту лепту и помолиться о болящих Гаврииле и Олеге. Просим Вашего благословения Иоанн, Татьяна, Константин, Олег и Игорь». Это трогательное письмо написали Архимандриту Михаилу (Горелышеву), – теперешнему настоятелю Сергиевой пустыни, дети Великого Князя Константина Константиновича, а Дяденька их, от которого они узнали о нуждах обители, – Великий Князь Димитрий Константинович. Ближайший сосед обители, Великий Князь Димитрий Константинович нередко бывает в ней, имеет для себя даже комнату в покоях настоятеля Архимандрита Михаила, к которому относится с трогательной любовью. 334 Братия Троице-Сергиевой пустыни, со времени Игнатия Брянчанинова , вместе с братией Александро-Невской Лавры, во главе с Митрополитом С.-Петербургским ежегодно выезжают для славления Христа в Царский Дворец и к Великим Князьям. Это положение великолепной монашеской обители вблизи обителей – Царевой и Велико-княжеских производить приятное впечатление и вызывает духовное умиление: предмет и источник духовного утешения простых русских верующих людей служит таковым же и для Державного Царственного Дома; является звеном, связующим Дом Царский и хижину бедного простолюдина, любящего родину, Царя и Церковь . Невольно является представление о величии заслуг всех тех лиц, которые содействовали устроению и украшению обители Троице-Сергиевой – здесь, на берегу моря, в топи болот, на поучение надменному соседу – иноверному и инославному иноземцу, на поражение и, враждебному для спасения человеческого сеятелю зла – духу злобы. А Высокопоставленные Насельники Балтийского взморья, стесненные высоким положением своим, скованные цепями величия мирского, – где могли бы они просто видеть обитель святости и мира, если бы в тесном общении с ними не находилась Троице-Сергиева пустынь. |
| Но прежде совершения этого великого и спасительного для нас таинства, Господь благоволил явить в последний раз Славу Свою как обещанный пророками народу еврейскому Мессия 25 , как Царь не только неба, но и земли. Незадолго пред этим Господь сотворил одно из величайших чудес Своих: воскресил из мертвых Лазаря, – уже четыре дня лежавшего во гробе. Весть о небывалом чуде, совершенном в Вифании 26 , облетела всю окрестность иерусалимскую. Всем хотелось видеть великого Чудотворца и воскрешенного Им Лазаря. Как бы отвечая на желания народа, Господь вознамерился идти в Иерусалим. Узнав об этом, весь народ пришел в движение; многие, из нетерпения скорее видеть великого Чудотворца, вышли из города навстречу Спасителю. Господь с учениками уже приближался к Иерусалиму. Когда Он пришел в селение Виффагию 27 , находящееся неподалеку от горы Елеонской 28 , то, призвав двух учеников Своих, сказал им: – Пойдите в селение, лежащее напротив. Придя в него, вы найдете ослицу привязанную и молодого осла с ней. Отвязав его, приведите ко Мне. Если же кто скажет вам что-нибудь, ответьте, что так повелел Господь. Ученики пошли и исполнили все, что сказал Господь. Приведя молодого осла, они накинули на него свои одежды, и Господь сел поверх них 29 . Когда же бесчисленные толпы народа, так страстно жаждавшие видеть Господа, увидали наконец Его, то радостно воскликнули: – Осанна 30 Сыну Давидову! Благословен грядый во имя Господне! Осанна в вышних! Всеобщий восторг усиливался по мере приближения Господа к Иерусалиму. Вот торжественная, медленно шествующая процессия подошла к последней возвышенности, с которой нужно было спускаться вниз до самого Иерусалима. Иерусалим представлял отсюда красивое зрелище: прямо перед глазами возвышался величественный храм Иерусалимский со своими мраморными колоннами ослепительной белизны и с золотым куполом, который отражал тысячью молний горячие лучи южного солнца. Но вот рядом с храмом красовалась огромная башня крепости Антониевой 31 , господствуя над высотой храма и как бы наглядно выражая то унижение, которое переносил народ иудейский под игом римским. Тут же открывалась взору претория Пилата, куда скоро поведут на неправедный суд Величайшего Праведника. Дворцы первосвященников казались взору несколько отдаленными от храма, как бы в знак духовного отдаления их обитателей от Бога отцов своих. Дворцы же Давида 32 и Соломона 33 обратились теперь в развалины, едва приметные среди множества других новых зданий. |
| Тогда игумен стал его спрашивать, что он за человек, какие добродетели совершил, чтобы знать, как он удостоился от Бога такой благодати. Монах ответил: «Я не знаю никакой добродетели в себе, только я всегда был послушен настоятелям, ко всем братьям относился с совершенной любовью, никогда никого не раздражал. Особенно я благоговел и стремился к Всенепорочной Владычице, и каждый раз читал Акафист». Затем он рассказал им во всех подробностях, как изложено выше, историю с орлом. Братия слушали, понимая смысл. и плакали от радости. Его все лобызали и смотрели на него, как на небесное творение. а не земное, ибо его слова казались им поистине божественными, не человеческими. Тогда настоятель сказал монаху: «Воздай славу Всемогущему Богу, Который удостоил тебя такого дивного состояния. Ибо никто другой не видел подобного во временном и суетном мире. Ты на деле постиг некую часть небесного пения и неизреченного ликования. Триста лет ты был на Небесах, а тебе они предстали одним часом! Какую же радость и умиление будут чувствовать святые в раю от того блаженного вкушения Богородицы и Живоначальной Троицы! Им тысячи лет будут представляться одним днем, по речению Давида, смысл которого ты так желал знать». Когда преподобный услышал это, то постиг истину и, прославив Господа, заплакал от ликования, и попросил причастить его Святой Плоти и Крови Спасителя нашего. Приняв не знающих скверны Божиих Таин, с великим благоговением он сказал: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко...», – и так до конца, а по окончании предал в руки Божий святую свою душу. Послушай, читатель, также и рассуждение, написанное мудрейшим Августином об этом блаженстве: «О, жизнь неизглаголанная, приготовленная Богом для друзей Его. Жизнь блаженная. Жизнь безпредельная. Жизнь, которая не знает тления или превратности. Жизнь безпечальная и безсмертная. Там нет врагов, чтобы вредить, нет скорбей, чтобы доставлять кому печаль. Любовь совершенна, а страха нет. День вечный, а ночи нет совершенно. Законная пища души – видеть Бога лицем к лицу. О, жизнь всевожделеннейшая, прославленнейшая и всерадостная. Я радуюсь, когда рассуждаю о твоем сиянии. Ликует моя душа, когда думает о тебе. Стремится и желает сердце мое. И чем больше тебя я предвижу и о тебе размышляю, тем больше меня уязвляет рачение вожделения моего. Я рад мыслить о тебе и, когда вспоминаю тебя, торжествую. О, жизнь безпредельная и воистину блаженнейшее и всепрекрасное Царствие, у которого нет ни конца, ни смерти. Времена не сменяют друг друга. День не вечереет и не знает никаких изменений. Этому радуется несущий трофеи солдат, когда встречает хоры Ангелов и увенчивается неувядаемым венцом славы, воспевая на псалтири Господу. Счастлив и воистину блажен тот, кто удостоился видеть твою славу и светлость, о рай, стены и врата твоего кремля, твои аллеи, дворцы, родовитых граждан и всемогущего и преславного Царя твоего! Камни стен безценны, врата из прозрачных жемчужин, а дворцы все из золота, украшенные россыпью изумрудов и сапфиров. |
| — Сеньор! — сказал Санчо. — Уж коли ваша милость назло мне желает, чтобы дом госпожи Дульсинеи был замком, то с чего бы это ворота его в такой час оказались отперты? И пристало ли нам с вами барабанить, чтобы нас услышали и отворили? Этак мы весь народ переполошим и взбудоражим. Что мы, по-вашему, к девкам будем стучаться, словно ихние полюбовники, которые во всякое время заявляются, стучатся, и, как бы поздно ни было, их все-таки впускают? — Лиха беда — отыскать замок, — возразил Дон Кихот, — а там я тебе скажу, Санчо, как нам надлежит поступить. Да ты смотри, Санчо: или я плохо вижу, или же вон та темная громада и есть дворец Дульсинеи. — Ну так вы и поезжайте вперед, ваша милость, — подхватил Санчо, — может, это и так, но если даже я увижу этот дворец своими глазами и ощупаю собственными руками, все-таки я поверю в него не больше, чем тому, что сейчас белый день. Дон Кихот двинулся первый и, проехав шагов двести, приблизился вплотную к темневшей громаде и увидел высокую башню, и тут только уразумел он, что это не замок, а собор. И тогда он сказал: — Мы наткнулись на церковь, Санчо. — Уж я вижу, — отозвался Санчо. — И дай-то бог, чтобы мы не наткнулись на нашу могилу, а то ведь это примета неважная — в такое время скитаться по кладбищам, да и потом, если память мне не изменяет, я вашей милости сказывал, что дом этой сеньоры находится в тупике. — Побойся ты бога, глупец! — воскликнул Дон Кихот. — Где ты видел, чтобы замки и королевские дворцы строились в тупиках? — Сеньор! — возразил Санчо. — В каждой стране свой обычай: видно, здесь, в Тобосо, принято строить дворцы и громадные здания в переулках, а потому будьте добры, ваша милость, пустите меня поездить по ближайшим улицам и переулкам, — может случиться, что в каком-нибудь закоулке я и наткнусь на этот дворец, чтоб его собаки съели, до того он нас закружил и загонял. — Выражайся почтительнее, Санчо, обо всем, что касается моей госпожи, — сказал Дон Кихот, — не будем кипятиться и не будем терять последний разум. — Постараюсь держать себя в руках, — объявил Санчо, — но только какое же надобно иметь терпение, коли ваша милость требует, чтобы я с одного раза на всю жизнь запомнил дом нашей хозяйки и отыскал его в полночь, когда вы сами, ваша милость, не можете его отыскать, а уж вы-то его, наверно, тысячу раз видели? |
| Это была центральная площадь древнего Константинова города, украшенная портиками, колоннами и триумфальными арками, а посередине имевшая порфировую колонну, привезенную из Рима из храма Аполлона. На этой площади в разных местах стояли мраморные статуи, произведения лучших древних мастеров, привезенные из многих городов, а также публичные здания, например, второй сенат. Нынешняя, так называемая Обожженная колонна, стоящая на своем первоначальном месте, уже в древнее время получила важное, частью мистическое, частью религиозное и археологическое значение и соединила на себе многообразные народные предания, связанные с судьбой города и империи. Эта колонна пострадала от сильной бури и молнии в царствование Алексея Комнина в 1105г., причем венчавшая колонну статуя Константина была разбита и сброшена на землю. Царь поправил повреждения на колонне, но вместо статуи приказал поставить крест, приписываемый преданием времени Константина. Наконец, Средняя улица приводила к Милию и площади Августея, или Августеона, в соседство с самыми священными и драгоценными памятниками древнего Константинополя: св. София, св. Ирина, Большой дворец и ипподром. На указанном пространстве Меса блистала богатыми и красивыми украшениями и роскошно отделанными портиками: например, дворцы Лавса, Антиоха, Филоксена; здесь был самый оживленный пункт города. Здесь на площади Августеона были роскошные дворцы и публичные здания: палаты патриарха, библиотека, бани Зевксиппа, сенат и другие здания. В середине площади стояла статуя св. Елены, или Августы, откуда происходит и название площади; там же была серебряная статуя Евдоксии, супруги Аркадия; впоследствии здесь же была поставлена колоссальная статуя Юстиниана I. Близ этой площади был Милий, имевший целью обозначить исходную точку для измерения военного пути, идущего от Константинополя. Это было основанное на 4 колоннах купольное здание, украшенное скульптурным искусством, представлявшее собой воспроизведение римского miliarium avreum. Самыми важными постройками, находившимися близ площади Августеона и более или менее к ней примыкающими, были церковь св. Софии, Большой дворец и ипподром, которым мы должны здесь посвятить внимание. |
| – За твою любовь скажу: только не я видел рай, а один подвижник (он назвал его имя). Однажды уснул он и видит море необычайно красивого цвета, какого он еще никогда не видел. «По ту сторону возвышается великолепный город, – рассказывал он, – где рядом стоят дворцы и храмы. Вхожу я в город и не могу надивиться его неизреченной красоте. Эти великолепные дворцы заселены прекрасными, исполненными великой радости насельниками. Встретили они меня, и я исходил с ними весь город, все время, дивясь его величию. Начал проситься, чтобы меня там совсем оставили, но мне возразили, что пока еще нельзя, но и мне уготовано здесь жилище. Я просил показать его. Показали дворец необычайной красоты, я даже и передать не могу, что это было такое. «Это твое вечное жилище, – сказали мне, – а пока поживи еще в скиту Оптиной пустыни, в своей келейке». – И я заплакал от умиления. «Господи, Господи, недостоин я этого, за что Ты так бесконечно милосерд? Я желал быть хоть в каком-нибудь углу сего дивного града...» – и проснулся». Господи, мы удивляемся и воодушевляемся этим рассказом о рае и его красоте. И одновременно расстраиваемся от неумения приходить в умиление от бесконечного милосердия Твоего, Боже. Прости нас, Господи, что мы не можем оценить по-настоящему красоту рая, показанного подвижнику Оптинского скита. «Открываю глаза, вижу: вся подушка мокрая от слез, а я – в своей келье, тот же образ Казанской иконы Божией Матери в углу, та же бедная обстановка, стул, из которого видно мочало, – все то же. И, вспоминая виденное во сне, прославил я благость Божию, милующую и спасающую нас, грешных...» Да сподобит же и всех нас Господь войти в Его Царствие. Господи, как же нам, слышащим о видении рая подвижником, не прославить благость Твою, милующую и спасающую нас! Господи, прости нас, что наша молитва о том, чтобы Ты сподобил нас Твоего Царствия недостаточно настойчива. Вот приехали вы в Старо-Голутвин под покров преподобного Сергия, слетелись к нему, как птички, с разных концов, всех-то он нас знает наперечет и не оставит за усердие к святой обители. Храните свою лампаду веры и любви к Богу. У Толстого она разбилась, и он погиб навеки. А ведь раньше был он верующим человеком, как говорила мне его жена, и в церковь ходил, и причащался. К несчастью, в Париже сошелся с одним невером, и это погубило его. Взял он своего нового друга в Ясную Поляну и стал отдаляться от Церкви, повертывал он и вправо, и влево, пока не погиб окончательно. Мне пришлось разговаривать о Толстом с одним епископом, который сказал: «Ведь несомненно было у него желание повернуть к Богу, иначе он не приехал бы в Оптину» (кстати, приснопамятный Зиновий и мою дверь показывал ему, но он не вошел). |
| Села, в которых построены были дорожные, или путные, дворцы государей между Москвой и Троицей, суть следующие. 1. Алексеевское , находящееся в трех верстах от Москвы, до построения церкви в конце первой четверти XVII века сельцо Копытово, бывшее сначала в поместье за князем Дмитрием Тимофеевичем Трубецким, а потом отданное ему в вотчину от церкви Алексея, человека Божия, построенной в нем князем до 1625 года, в котором он скончался, полоучившее название села Алексеевского после смерти супруги князя, около 1650 года поступившее в дворцовое ведомство. В этом селе построен был дворец царем Алексеем Михайловичем в дополнение к дворцам, построенным Михаилом Федоровичем. Дворец деревянный, как и все другие дорожные дворцы между Москвой и Троицей, весьма нероскошный, но довольно большой, имевший около тридцати саженей длины, описанный в 1802 году Карамзиным, который осматривал его во время своей поездки к Троице; сломан незадолго до 1812 года. 2. Тайнинское или Тайницкое, называвшееся также Танинским и Тонинским, находящееся в тринадцати верстах от Москвы на реке Яузе (в четырех верстах к западу от Мытищ), принадлежавшее в XIV веке князю Владимиру Андреевичу Храброму и потом со всем уделом Радонежским доставшееся великим князьям. Дворец, построенный в нем царем Михаилом Федоровичем, был уже в развалинах при императрице Елизавете Петровне († 25 декабря 1761 г.). Елизаветою Петровною был было построен новый дворец, но и этот, когда осматривал его Карамзин в том же 1802 году, представлял собой развалины, которые собирались продавать на своз (изображение очень хорошей каменной церкви села Тайнинского, построенной Михаилом Федоровичем или Алексеем Михайловичем, см. в «Русской старине» Снегирева и Мартынова). 3. Братовщина , в XVII веке и ранее называвшееся Братошиным (Братошино), находящееся в тридцати двух верстах от Москвы. На месте дворца Михаила Федоровича также был построен Елизаветою Петровною новый дворец – деревянный на каменном фундаменте. В 1775 году императрица Екатерина, которой понравилось местоположение Елизаветинского дворца, приказала было построить обширнейший каменный дворец. Но дворец только был начат и не был окончен, а Елизаветинский деревянный дворец за ветхостию был сломан в 1819 |
| К этому следует добавить, что арианскую среду в Медиолане составляли в основном беженцы из Иллирика и готы, поэтому в ряду причин поражения Юстины нужно иметь и тот факт, что Амвросий ко всему прочему играл и на патриотических чувствах медиоланцев. В ходе рассматриваемых событий Амвросий впервые решился на противодействие властям. Возможно, прав Ф. Дадден, который отмечает, что именно в ходе этих событий Амвросий впервые полностью осознал ту миссию, которую он, как епископ, был назначен исполнять по повелению свыше. И события эти интересны еще и тем, что, комментируя их, епископ ясно и четко излагает свои взгляды на взаимоотношения церковной власти со светской: «Императору принадлежат дворцы, – говорит Амвросий Валентиниану II, священнику -церкви. Тебе предоставлено право над общественными зданиями, а не над священными» (Письмо XX, 19). Эта мысль Амвросия выходит за рамки законодательства Римской империи и сложившейся практики, в соответствии с которыми все места общественных богослужений принадлежали императору, который мог распоряжаться ими по своему усмотрению. Например, этим правом воспользовался Грациан во время конфискации базилики, и эта мера тогда не вызвала никаких протестов, да и сам Амвросий не сумел этому воспрепятствовать. Этим правом на востоке беспрепятственно пользовался Феодосии, который конфисковывал церкви у ариан и передавал их православным, и последние горячо одобряли такую практику. Теперь же Амвросий оставляет за императором право распоряжаться только собственностью самого священника и даже его личностью, но выводит из подчинения императорской власти то, что является, но его мнению, божественным. Надо заметить, что понятие божественного трактовалось Амвросием довольно широко. Так в книге «Об обязанностях священнослужителей (II, XXIX, 150–151) он приводит любопытный эпизод, как церковь отстаивала доверенную ей на хранение собственность одной вдовы, и эту собственность, несмотря на приказ императора, епископ Читинской церкви по совету Амвросия отказался выдать. |
| Как мне передать вам это впечатление? Как разложить его на части? Боюсь быть ниже предмета. Есть вещи, которых нельзя передать словами. Их надобно изображать красками. Еще в детстве я знал, что самый лучший вид Москвы открывается с колокольни Ивана Великого. В самом деле, когда я взошел в самый верхний ярус сего здания Годунова, увидел картину очаровательную. Вся столица показалась мне богатым, разнообразным, вычурным, несметным прибором, поставленным на белой скатерти и озаренным ярким сиянием света. Храмы Божии и колокольни с их позлащенными главами, дворцы, башни, дома, решетки, мосты, сады, памятники, колонны, вдали рощи и леса, все это сливалось в одно картинное целое. Долго я любовался Белокаменной, Красной, Златоглавой и не мог насытиться. Прелесть ее очаровала меня. При подробном обозрении Москвы внимание мое обращено было на то, что произвела или стяжала вера, наука, добродетель и слава. Два раза я посещал и изучал Успенский собор. Древний иконостас его представляет в лицах весь ветхий и новый завет и вместе напоминает, что самодержавие у нас образовалось из удельных княжений; ибо в главном ярусе его поставлены древние иконы, взятые из Новгорода, Смоленска, Владимира, Устюга и проч. Жители этих удельных столиц повадно свыкались с Москвой, в которой были сосредоточены их святыни, и, молясь перед ними о великих князьях московских, в самой молитве почерпали привязанность к единодержавию. Успенский собор пробуждает думы, а церковь Василия Блаженного тешит зрение. Смотря на ее главы, видишь будто растущие ананасы. После церквей я осматривал дворцы. По мне лучше всех терем Алексея Михайловича. Вид Москвы из разноцветных окон его очарователен. В университете я слушал двух наставников, Рулье и протоиерея Терновского; первый рассуждал о глистах, а второй о храмах, иконах и мощах; потом мне показали прекрасную церковь , кабинеты зоологический, минералогический и анатомический, книгохранилище, залу собрания, спальни, комнаты для занятий студентов и их столовую. Везде чистота, лоск, изящество, порядок. |
|
|
