| Особняком стоят его многие историко-публицистические статьи по местной жизни, из которых особенно важны – «Социальные потребности Сибири накануне реформ» («Сибирь», 1876 г., 3, 4) и парадоксальная, но полная захватывающего интереса статья «Сибирское общество до Сперанского» («Известия Сибирского Отд. Имп. Русского Геогр. Общества», 1873 г., 4, 5). О значении Щ. для Сибири H. H. Козьмин говорит: «Если Щапов был одним из вождей известной исторической школы, то он же явился в своих сочинениях (о Сибири) если не вождем, то вдохновителем, знаменем целого ряда областных деятелей родного края, видные представители которых группировались около «Сибири» и «Восточного Обозрения». О сибиряках Щ. был самого низкого мнения, признавал их «более корыстными и буржуазными, чем великороссийский народ», но «идеи его, его сочинения сделали свое дело – вся «молодая Сибирь» многим обязана Щапову. Он намечал вопросы, которые потом разрабатывались в сибирских газетах». В марте 1874 г. умерла жена Щ. Смерть ее была для него последним ударом, перенести который он был не в силах. Памяти умершей он посвятил обширную статью – «Ольга Ивановна Щапова», важную, между прочим, и для понимания его собственных взглядов. Эта статья была его лебединой песней. С тех пор он уже ничего более не писал, а если печатал, то из написанного ранее. Он опустился совершенно. Полная нищета, плохое питание, злоупотребление спиртными напитками имели последствием чахотку, которая 27 февраля 1876 г. и свела его в могилу. Влияние Щ. на последующих историков трудно учесть, но, во всяком случае, оно несомненно и довольно значительно, несмотря на то что до самого последнего времени статьи Щ. оставались разбросанными по разным журналам. Только в 1906 г., к 30-й годовщине со дня смерти Щ., было предпринято отдельное издание его сочинений, которое и вышло в течение 1906–1908 гг. в трех объемистых томах. Читать далее Источник: Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб. : Тип. Гл. Упр. Удалов, 1896-./Т. XXIV. Щапов-Юшневский. 1912./Н. Сербов. Щапов Афанасий Прокопьевич. 1-11 с. Поделиться ссылкой на выделенное |
| С. 296. Ассюрируете (франц. assurer) — обеспечиваете. 74 С. 296. Падам до ног (польск. padam do nog) — Честь имею кланяться. 75 С. 298. Претекстую (франц. pretexter) — выставляю в качестве предлога. 76 С. 302. …под цветами иногда таится змея. — Ироническая перефразировка слов Джульетты в трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта»: «Змея, змея, сокрытая в цветах» (действие 3, сцена 8; перевод М. Н. Каткова). Эти же слова несколько иначе перефразирует Тоцкий в «Идиоте». 77 С. 304. …держа палки и банки Евгению Николаичу. — Обыгрывая в карты. Палки (как и банк) — названия карточной игры. 78 С. 306. …отправляется в Царское… — Железная дорога между Петербургом и Царским Селом (первая в России) была открыта в 1838 г. 79 С. 309. Случилось же это всё еще на Песках… — Пески — отдаленный район тогдашнего Петербурга, прилегавший к Смольному монастырю. 80 С. 309. …в банчишку, в преферанс и на биксе… — Бикса — маленький наклонный биллиард. 81 С. 312. …гриб съешь… — В просторечии — не дождешься ожидаемого, обманешься. 82 С. 314, …некоторые чиновники, начиная с самых древнейших, должны — какой-то экзамен по всем предметам держать… — По указу 1809 г., подготовленному М. Н. Сперанским, чиновники должны были сдавать экзамены для получения гражданских чинов. Однако указ этот практически не применялся и существовал только на бумаге. 83 С. 315. …ставил на нужной бумаге или жида… — Жид — жидкое пятно, клякса. 84 С. 316. …на Толкучем… — Толкучий рынок в Петербурге находился на Садовой улице, внутри Апраксина двора. 85 С. 316. … в Кривом переулке. — Кривой переулок в Петербурге 1840-х годов находился в Московской части, между Фонтанкой и Загородным проспектом. 86 С. 322. …своего пульчинеля… — Пульчинель ( итал. pulchinella) и другие перечисляемые далее лица — традиционные персонажи кукольной комедии, разыгрывавшейся петербургскими шарманщиками (см. о них рассказ Д. В. Григоровича «Петербургские шарманщики» (1843), написанный для изданной Н. А. Некрасовым «Физиологии Петербурга» (1844)). 87 С. 326. …не знал до сих пор такого гвоздя-человека. — Гвоздь-человек — упорный человек, долбящий одно и то же. 88 |
| 198 В тексте: «Скуньфианин... учителя имяше Вддан, преже нарицаемого Терьвиньфа». Однако о последнем далее говорится, что он «научен Скуфианомь еллиньскую веру славешу», т. е. как об ученике Скифиана [Хроника, 1920, с. 320]. Эта ассоциация находит параллель в достаточно ранней и надежной Маронитской хронике, где прямо утверждается, что у Скифиана был один ученик, по имени Будус, который затем ушел в Вавилон с его вдовой (ср. ниже сообщения Георгия Амартола о женщине, у которой жил Буда). Хроника восходит к Acta Archelai, составленным около 340 г. 199 Полагаем, что это позволяет несколько скорректировать высказывание М. Н. Сперанского о реалистичности данных об Индии на Руси: «Среди этих сведений преобладали сведения фантастические над такими, которые счесть можно более или менее реальными, и те часто оказывались не соответствующими действительности» [Сперанский, 1934, с. 466]. 200 Предполагается, что греческое название острова произведено от санскритского Tamraparni («краснолиственный», ср. «песок медного цвета»), а то, в свою очередь, – от палийского Tambapanni, упоминаемого в гирнарском эдикте Ашоки [Древняя Индия, 1960, с. 60]. 201 Долгожительство – одна из характеристик «варварских» народов греческой историографии. Геродот, ассоциирующий индийцев и эфиопов, неоднократно называет последних makrobios (III. 17.1.23.3, 97.2 и др.). 202 Сирийский епископ Моисей бар Кефа (X в.), толкуя один из библейских стихов ( Бытие 2.10 ), указывает, что одна из райских рек, Фисон, обогащает своими наносами всю Индию, и потому там так много золота и драгоценностей (ср. трактовку русской хронографической «Александрии»). 203 О положении брахманов в сословной организации древнеиндийских ган и сангх см. [Бонгард-Левин, 1965, с. 122–125; ср. Бонгард-Левин, Ильин, 1985, с. 231–232]. 204 Хотя еще в начале XX в. преобладала точка зрения, демонстрировавшая стремление ограничить исторические параметры понятия gnosis раннехристианским периодом, В. Анц, В. Буссет, Р. Вендланд, Р. Рейценштайн и др. обосновали возможность значительно более расширенной его трактовки на материале и древневосточных традиций. |
| 12 октября. Понедельник. Был в Посаде. Утром невеселые вести в газетах о новом наступлении немцев к Риге. В купе, в котором я ехал, сидел офицер. Когда вошел еще пассажир, какой-то действительный статский советник в форменном пальто с золотыми погонами о двух звездочках и в фуражке с красным околышем, оказавшийся знакомым офицера, этот последний на вопрос, что в газетах, выразительно сказал: «Ничего хорошего». Слова эти вызвали у меня тяжелое чувство. После обеда делал прогулку в скит. Мертвая, поздняя осень в лесу. Сильный ветер и резкий холодный ветер с пылью на дороге; так всегда бывает перед снегом. Весь вечер в номере в одиночестве за чтением «Каспия» Дорна. 13 октября. Вторник. Читал о норманнской теории и вышло довольно оживленно. Выпал снег и довольно большой. Дома, по приезде, нашел присланную Елагиным карту (корректуру) для второго издания 2-й части учебника. У нас Н. Н. Готье. Вечером заходил к Карцевым по дровяному вопросу. 14 октября. Среда. Утром писал последние два месяца 1694 г., ожидая привоза дров. Томительное ожидание, что вот-вот застучат по мостовой двора воза с дровами, продолжалось до четвертого часа, но – увы! Дворник Василий пришел ни с чем. Оказывается, что был вагон дров, но некому его было разгружать. Досадно. Был в Университете для руководства занимающихся в просеминарии. Вечером, после обеда, заходил к Карцевым отдать деньги, выданные ими дворнику Василию для покупки наших дров. А. А. Карцев мне сообщил, что на бирже был слух о взятии немцами Риги 140 . Скверно. От Карцевых отправился к Елагину отнести исправленную карту для 2-го издания второй части учебника. Там оживленный разговор о войне. 15 октября. Четверг. Утром опять ожидание дров и разочарование. Василий позвонил по телефону, что дрова есть, но сырые и мелкие, и вернулся домой ни с чем. Слух о Риге оказался неверным, хотя, обыкновенно, начиная с прошлой весны, все скверные слухи оказывались верными. Но зато, Сербия почти разбита и висит на волоске. Как мне и казалось, высаженные в Салониках 141 французские и английские силы слишком малы, чтобы защитить Сербию. В палате лордов лорд Лендсдаун 142 говорил прямо о том, что Сербия сопротивляться далее не может, а союзники будут еще изучать вопрос о способах помощи и вырабатывать соглашение 143 . В том то и беда, что союзников много и нет единства команды, а Вильгельм командует и своими, и австрийцами, и турками один. День ото дня тяжелее. Заходил в Архив МИД узнать о заседании ОИДР. Беседа об ожидаемых переменах в МИД. Затем был в библиотеке, передал библиотекарю от Карцева экземпляр «Сборника в честь Ключевского» 144 . В Университете разговор с Грушкой о книге Шамбинаго 145 ; он просил быть готовым сказать о ней мнение в случае нападок на нее со стороны Сперанского. С 2 1 / 2 ч. дня до 4 1 / 2 производил коллоквиум студентам; до 5 1 / 2 давал объяснения участникам семинария. Вернулся домой совсем утомленный, с неприятным сжиманием в сердце. Вечер дома и ничего не мог делать. День – мало продуктивный. |
| […] Любовь к собственному благу производит в нас любовь к отечеству, и личное самолюбие — гордость народную, которая служит опорою патриотизма 215 . Мы увидим далее, что нет ничего более далекого от заботы о «счастии человека», чем официальная доктрина Отечества, которая вошла в тезаурус русской культуры благодаря Шишкову. Шишков понимал «любовь к собственному благу» и «личное самолюбие» как злостные измышления безбожного французского индивидуализма. Именно эти черты он приписывал Наполеону как высшему и закономерному порождению гордыни разума. Если бы выбор государя в свое время пал на Карамзина, Родина, как мы знаем и любим ее сейчас, была бы совсем другой. Однако, Карамзин отказался от должности статс-секретаря, а в риторике Шишкова власти увидели большую «народность» — а следовательно, и большие возможности в плане рекрутского набора, чем у Карамзина. В качестве государственного секретаря, с поста которого он, вместе с Аракчеевым, сместил либерального Сперанского, Шишков удачно использовал изобретенный им самим язык прославления Отечества в официальных документах власти — императорских манифестах и указах 1812–1814 гг. Подписанные рукой августейшего монарха, шишковские «словоизвития» получили высочайшую авторизацию, превратившись в сакральные тексты, о чем он государю неоднократно напоминал, если последний проявлял перед лицом государственных судеб признаки понятных политических колебаний. Разработанные Шишковым концепции любви к Отечеству и долга перед Отечеством не только легли в основу политического языка его эпохи, но и определили направление идеологических процессов на многие последующие годы. Пост фактум мы легко узнаем в построениях Шишкова и приемы современной нам патриотической пропаганды. Шишкову принадлежит честь создания языка самодержавной государственности и официальной военно-патриотической риторики, и, анализируя этот язык ниже, мы неоднократно убедимся в том, как мало он изменился за почти двести лет своего существования. Можно сказать, что Шишкову принадлежит главная заслуга в разработке топики и тропики Отечества: почти все нарративные и тропеические «ходы» в выделенных нами в первой главе «рассказах о Родине» имеются, в той или иной форме, уже у Шишкова. |
| 346 Срав. письмо графа к святителю Московскому у Чистовича в цитованной статье Христ. Чтен. за 1873 г. ч. 2, стр. 31. 348 Срав. высказанные здесь святителем Киевским мысли, с одной стороны, с мыслями, высказанными в раньше приведенном письме М. М. Сперанского (в последетвии графа) к его дочери в 1819 году, а с другой, – и с мыслями вышеприведенного письма святителя Московского к архим. Макарию Глухареву от 23 августа 1837 года в Чтен. в Общ. Люб. Дух. Просв. за 1872 г., стр. 95 «Материал. для истории рус. церкви». 349 В отношении к Пятикнижию и другим древнейшим книгам Св. Писания, это так (срав. Неем. 8 гл.), но что касается до позднейших, и особенно написанных после ассирийских нашествий, во время и после плена вавилонского священных книг ветхозаветных, то язык их быль уже далеко не древнееврейский, а смешанный с арамаизмами, в некоторых же из них есть целые отделы, написанные прямо по-арамейски (aramith, 1 Ездры, 4, 8), каковы: Иерем. 10, 11; Дан. 2, 4–7 ; 1Езд. 4, 8–6; 7, 12–26 и др. Для характеристики состояния языка Евреев и их священ. книг в послепленный период срав. наше исследование «Иудейское толкование Ветхого Завета», стр. 85 и дальн. Москва, 1882. 351 Уже и из предшествующего примечания нельзя было не видеть, что основания соображений владыки Киевского идут в разрез с соображениями, изложенными в упомянутом там рассуждении владыки Московского; еще яснее это в настоящем случае, для чего срав. с этим сказанное в том же рассуждении владыки Московского, хорошо известном, как мы знаем, и владыке Киевскому, на стр. 5–6, 8–16. Тоже продолжается и далее. 353 Само собою разумеется, эти действия свидетельствовали о столько же неразумной ревности, чтобы не сказать больше, сколько подобное же и в русской церкви, для чего припомним сказанное выше. Срав. примеч. 1-е на стр. 286-й и текст к нему на стр. 285–286 настоящего издания. 354 Как мы знаем из раньше сказанного, это не совсем точно. См. вступление в наше настоящее исследование. 355 И это не совсем точно. Перевод Нового Завета на сербский язык, сделанный в 1824 году Афанасием Стойковичем и другие подобные издания говорят против мысли владыки Киевского. |
| в «Варшавских университетских известиях». Далее, в 1898 г. проф. Μ. Н. Сперанский издал «Заметки о рукописях Белградских и Софийских библиотек», а в 1900 году вышел в свет большой и очень важный труд акад. И. В. Ягича «Zur Entstehungsgeschichte der Kirchenslavischen Sprache» 455 («По поводу становления церковнославянского языка»), представлявший из себя всесторонний пересмотр кирилло-мефодиевского вопроса в его полном виде, на основании бывших и вновь открытых источников о жизни и просветительской деятельности Первоучителей славян. Одновременно с книгой акад. И. В. Ягича, появилась интересная статья акад. И. И. Соболевского, под заглавием «Церковнославянские тексты моравского происхождения», напечатанная в 1900 г. в «Русском филологическом вестнике» (т. XLIII). В 1902 году Р. Нахтигалем было написано «Несколько заметок о следах древнеславянского паримийника в хорватско-глаголической литературе» 456 , в которых он сравнил глаголический текст книг Бытия, Царств, прор. Исаии и 12-ти малых пророков с кирилловским, а также с греческим и латинским. При этом, он пришел к выводу, что кирилло-мефодиевекий паримийник имел влияние на хорватские глаголические миссалы и бревиарии, что, в свою очередь, «подтверждает взгляд на древнеславянский перевод паримийника, как на несомненный труд свв. Первоучителей». Серьезное внимание о сохранении и издании древних памятников глаголической письменности было обращено одним из наиболее деятельных членов Старославянской академии, чешским ученым Иосифом Вайсом. Им, в частности, были изданы: 1. Recensio croatico-glagolitici fragmenti Verbenicensis. Veglae, 1903. 2. Liber Job ex breviario Noviano II transcriptum cum variis lectionibus aliorum codicum... Veglae, 1903. 3. Liber Ruth ex codice biblioth. Palatinae Vindobonensis transcriptum... Veglae, 1905. 4. Liber Ecclesiasticus ex breviario I Verbenic. transcriptum etc. Veglae, 1905. 5. Propheta Ioel ex breviario bibl. Palatinae Vindobonensis transcriptum etc. Veglae, 1908. 6. Propheta Oseas ex breviario C. |
| Академик И. В. Ягич в своих «Критических заметках к славянскому тексту апокрифического Первоевангелия» (Изв. отд. рус. яз. и слов. Акад. Н., т. III, 1898 г.) справедливо сказал, что главнейшая задача исследователя апокрифической литературы «состоит в отыскивании греческих источников, в определении к сим переводов и в всесторонней оценке последних, как по отношению к точности, так и ко всем прочим достоинствам. Удачное решение этой главнейшей задачи зависит, конечно, прежде всего от наличного состава текстов. Чем их больше, тем лучше; чем они древнее, тем надежнее» (стр. 315–6). Эта общая мысль далее подтверждается разбором одного нового текста Первоевангелия. Сперанский в своем исследовании о славянских апокрифических евангелиях (Москва, 1895) присоединился к выводу А. Н. Попова , сказавшего, что известные тексты Первоевангелия представляют собой два отдельных перевода: один является в сербском списке, изданном Новаковичем в Starinach, кн. X, другой – в русских списках – Чудовском XIV в., Макарьевских Четьих-Миней и Соловецком, изданном Порфирьевым. Сербский список настолько отличался от указанных русских, что всякий исследователь неминуемо пришел бы к тому же выводу. Недавно Ягичу удалось приобрести один среднеболгарский сборник конца XIII в., представляющий из себя Торжественник из Златоуста. В этом сборнике оказался список Первоевангелия, особенности которого дали Ягичу возможность несколько видоизменить выводы Сперанского. Он говорит, что «несмотря на множество отступлений сербского текста от болгарского, сопоставление обеих редакций обнаруживает все-таки известное количество выражений или оборотов, обеим редакциям общих, существование которых в том или другом списке едва ли может быть названо простой случайностью. Правдоподобнее, кажется, предположить, что сербская редакция произошла из болгарской в виде переработки ее, при помощи не только славянских, но и греческих источников» (стр. 318). Указав случаи совпадения болгарского, сербского и Макарьевского списков, И. |
| Еще раньше 24 апреля 1937 г. я открыл старцу свое смущение и боязнь, вызванныя тем, что я прочитал у еп. Феофана в «Письмах о духовной жизни» (стр. 257) по поводу графа Сперанскаго предостережение занимающимся умной молитвой и то же у св. Григория Синаита и Каллиста и Игнатия Ксанфопуллов, что «без наставника руководителя самому в умно-сердечной молитве успеть невозможно, но легко уклониться в заблуждение и погибнуть, вместо пшеницы, увы, собрать плевелы». О чем я с верою и спросил старца. На что он ответил: «Это было сказано применительно к тем временам, когда кругом были наставники такого делания, а в наше время более подходяще правило Никифора уединенника, ибо по нужде и закона пременение бывает». В тот же вечер старец повторил: «Чтобы заниматься умным деланием, надо удерживать ум от воображения и разсуждений, сердце держать в покаянии и сокрушении, а волю удерживать от самонадеяннаго напряжения сил». Просил я еще старца, чтобы он по поводу этого моего смущения написал мне еще от своей руки наставление, для всегдашней памяти мне и по смерти его. И дал ему прочитать то, что с его слов было написано мною в дневнике. Он кивнул в знак согласия и написал сие: «Вся к благоугождению Твоему и мудрствующа и деюща» (молитва пред Евангелием на литургии). (Далее следует текст, который написал о. Никодим в дневнике, а старец Феодосий прочитал написанное, одобрил и подписал – и. В.) 21 июня 1934 г. я прочитал старцу смущающия меня слова св. Григория Синаита в 5-м томе Добротолюбия на стр. 231 о прелести от умной молитвы и слова еп. Феофана в письмах к разным лицам (стр. 215), тоже о прелести от образа действия умной молитвы. На первое он сказал: «Надо так понимать, что послушливость, смирение – необходимейшее приготовительное условие для умнаго делания молитвеннаго. Послушание же разумеется не от внешняго чина послушнической жизни, а от внутренняго духовнаго состояния послушника. Можно находиться и в чину послушника, но не быть послушным, равно может не находящийся в чине послушнической жизни быть послушливым, хотя очень редко». |
| —277— но, кажется, и г. Курганский только слышал, что у г. Сперанского есть где-то какая-то статья. Пусть же кости Канта почиют спокойно. – Подобных промахов у г. Курганского весьма много. Но должно отметить, что средняя часть сочинения написана несравненно лучше, чем начало и, отчасти, конец. При всём сказанном, повторяю, что недостатки сочинения г. Курганского произошли главным образом от чрезмерного расширения и чрезмерного же углубления темы. Можно надеяться, что, воспользовавшись своим сочинением, как материалом для дальнейших работ, г. Курганский без особого труда сможет дать более совершенные осуществления хотя бы части своих обширных и глубоких замыслов. Но и в настоящем виде сочинение его вполне достаточно для присуждения ему степени кандидата“. б) Ординарного профессора С.С. Глаголева: „Сочинение (XII + XII + 354 + VII) г. Курганского читается легко и с интересом. Но это зависит не от автора. Язык его тяжёл и неясен, схемы его пёстры. Автор пишет, что его сочинению не будет чуждо „рассмотрение русского народа, как человека и мыслителя“ (V): несколькими строками далее утверждает, что в литературе „народные воззрения пытаются выводить совсем не из его мыслительных способностей“... (V). Задачей своего сочинения (VI стр.) автор между прочим полагает „бросить камушек в проблематическую пропасть“ (?) У него встречаются выражения: „ практикованный садовник“ (!), „этичный“ (надо полагать: этический). К грамматике автор не питает высоких чувств. На 47 стр. читаем: „точь-в-точь как в утопленнике (Пушкина?), на 152 стр. вх (cicuta verosa), нужно: вех. К знакам препинания автор относится с значительной долей пренебрежения. И расплывчатая речь, и отсутствие запятых являются постоянными признаками его сочинения. Всё, что существенно относится к его теме, выражено кратко; всё, что приближает к этому существенному, выражено многословно. Читая его, нередко вспоминаешь слова Полония из Гамлета, что „краткость его душа ума, а многословие – его прикраса“. —278— Но сочинение интересно, потому что оно говорит о поэзии народа, а поэзия народа всегда интересна. По-видимому она увлекает и самого автора, и особенно ему нравится поэзия философская, поэзия, облекающая природу мистическим покровом. Эта поэзия настолько влечёт его, что рядом с народными произведениями у него цитируются Вл. Соловьев, Тютчев. Кольцов, Майков, Жуковский, А. Круглов и даже в немецкой Леноре Бюргера, переведённой полурусским Жуковским автор видит выражение русского духа. |
|
|
