| Когда современность познает иную, минувшую эпоху, она должна остерегаться проецировать на исторический материал себя самое, чтобы не превратить в собственном доме окна в зеркала, возвращающие ей снова ее собственный, уже знакомый облик. Долг филологии состоит в конечном счете в том, чтобы помочь современности познать себя и оказаться на уровне своих собственных задач; но с самопознанием дело обстоит не так просто даже в жизни отдельного человека... филология есть «строгая» наука, но не «точная» наука. Ее строгость состоит не в искусственной точности математизированного мыслительного аппарата, но в постоянном нравственноинтеллектуальном усилии, преодолевающем произвол и высвобождающем возможности человеческого понимания. Одна из главных задач человека на земле – понять другого человека, не превращая его мысль ни в поддающуюся «исчислению». вещь, ни в отражение собственных эмоций. Эта задача стоит перед каждым отдельным человеком, но и перед всей эпохой, перед всем человечеством. Чем выше будет строгость науки филологии, тем вернее сможет она помочь выполнению этой задачи. Филология есть служба понимания» 27 . Эти слова верны и прекрасны, но что в данном случае мы должны понять? Очевидный ответ, приходящий сразу на ум, – мысль, которую нам хотел сообщить автор. Именно такой ответ подразумевается (или напрямую предлагается) во многих кратких пособиях по библеистике и экзегетике. Но будет ли справедливо сказать: это и только это, и ни в коем случае не более того? Наверное, нет, по крайней мере, если речь идет о Библии. А. Шёкель приводит интересный пример: пророчество Иезекииля о сухих костях (37:1–14) 28 . В самом тексте Иезекииля недвусмысленно объясняется, что значат ожившие сухие кости: это образ сокрушенного и изгнанного израильского народа, которому предстоит вернуться на свою родину и зажить там полноценной жизнью. Однако сегодня этот отрывок прочитывается любым христианином как указание на воскресение мертвых 29 . Имеем ли мы право объявить, что текст Иезекииля может быть понят только в одном-единствениом смысле: как пророчество о грядущем возрождении израильского народа? Для многих представителей библейской критики XIX-XX вв. |
| Излишнее доверие Спинозы разуму и силе его логического процесса не дало возможности ему обратить надлежащее внимание на другия условия не менее важные в деле прибретения истины, а именно на начала познания и метод. Нет никакого сомнения в том, что без строгого соблюдения логических требований мысли нельзя достигнуть истинного знания, но при этом не нужно забывать и того, что никакая самая сильная диалектика, никакая самая строгая логика ничего не поможет, если наперед будет установлена ложно точка зрения на начала знания, и если будет избран фальшивый метод: – в этом случае строгость и последовательность логическая могут помочь только скорее и вернее вывести те опасные выводы, которые следуют из ложных начал. Доказательства этого представляет нам самая же система Спинозы. Спиноза мало обращал внимания на начала и источники знания, а также и на метод; то и другое было им взято готовым из философии Декартовой, и в этом заключается и самая главная ошибка Спинозы. Удивительная строгость и последовательность логическая, доведенная Спинозою до математической точности, помогли ему только скорее придти к тем гибельным и опасным выводам и следствиям, которые необходимо вытекали из начал и метода философии и Декартовой. С первого раза ступивши на дорогу, ведущую к пантеизму, и не заметивши здесь своей ошибки, Спиноза всегда старавшийся быть верным самому себе, не мог остановиться на половине дороги, подобно Декарту, и прошел ее до конца, где натурально он должен был встретиться со всеми крайностями пантеизма, до которых не дошли его предшественники, успевшие остановиться среди пути в виду опасностей, ожидающих их впереди. Главный корень ошибок и заблуждений Спинозы заключается не в самом учении его пантеистическом, а в его взгляде на источники и способы знания, и вообще на метод. В этом взгляде, а не в чем ином, и нужно искать объяснения ироисхождения строго построенной Спинозою системы пантеизма со всеми его нелепыми и странными заблуждениями и опасными последствиями. В чем же состоит метод Спинозы? Чтобы иметь ясное представление о методе, которому следовал Спиноза, нужно знать наперед его суждение о всех родах и способах знания. |
| В самом деле декрет Караффы наносил смертельный ударь науке и эрудиции в Италии, но таков был Караффа: – у него была одна цель, всё прочее должно было служить этой цели. Вопрос теперь в том – что стало с антитринитарными тенденциями того времени и их провозвестниками? Удалось ли инквизиции убить эту почти всеобщую болезнь XVI века? „Во всём, говорит Ранке, видим строгость, самую беспощадную, неумолимую строгость, пока не последует признания. От этого слабые мало по малу сдавались и покорились; сильнейшие же напротив теперь только приняли решительно противоположные мнения и старались исторгнуться из-под власти инквизиции» 60 . Эти сильнейшие были те, которые, раз определивши свои цели и задачи, уже не отступают от них и убеждения которых не искореняются никакими принудительными мерами. Ввиду общей опасности они теснее группируются между собою, развивают свои мысли с самою строгою таинственностью, скрывают свои антихристианские произведения, большинство же из них бежали с своей родины и пропагандировали в странах, где существовала тогда большая или меньшая веротерпимость. Понятно после этого, что нет возможности со всею точностью проследить за антитринитарным движением в Италии, так как почти не осталось достоверных исторических памятников, беспощадно целыми кострами истреблённых инквизицией 61 . Эти памятники касаются лишь одной Венеции, куда стекались ревностные преобразователи христианства и где надеялись на большую безопасность, потому что в самом деле не было места, где можно было бы укрыться от глаз всевидящих инквизиторов. В то время, когда во всех городах Италии инквизиция пользовалась содействием светских властей, Венеция в этом отношении могла считать себя более счастливою. Гордая владычица адриатического моря издавна привыкла пользоваться свободою в политическом и религиозном отношениях и издавна служила местом, куда спешили все преследуемые и где могли вполне рассчитывать на защиту и покровительство. Таким образом Венеция служила как бы центром, где встречались люди самых различных взглядов и убеждений, где происходил обмен мыслей и где спорили свободно о религиозных предметах. |
| Что говорит далее дополнительный и охранительный древний закон субботы? – «Сохраните субботу, яко свята сия есть Господу и вам: осквернивый ю, смертию умрет: всяк, иже сотворит в ню дело, потребится душа та от среды людей своих» ( Ucx. XXXI. 14 ). Что еще говорит о сем предмете Священная История? – Однажды, во время странствования в пустыне, Израильтяне «обретоша мужа собирающа дрова в день субботный» ( Чucл. XV. 32 ). Не знаю, затруднились ли бы мы определить степень сего преступления: а тогдашний весь сонм, не исключая и Моисея и Аарона, недоумевали, как поступить с виновным. «Не совещаша бо, что сотворят ему». Но дело кончилось тем, что «побиша его камением весь сонм вне полка, якоже глагола Господь Моисею» ( Числ. 15:32–36 ). В книге Пророка Иеремии читаем тяжкую от лица Божия угрозу за преступления против праздника, по видимому, не слишком тяжкия. «Аще не послушаете Мене еже святити день субботный, и не носити бремен, ниже входити вратами Иерусалима с бременами в день субботный: то зажгу огнь во вратех его, и пожрет домы Иерусалимли, и не угаснет» ( Uep. XVII. 27 ). Известно, с какою грозною точностию исполнена сия угроза чрез Вавилонян. Нельзя не упомянуть еще об одном примере добровольной строгости в хранении субботы, который представляют времена Маккавеев. От гонения Антиоха, принуждавшаго Иудеев к язычеству, многие из них удалились в пустыню. Язычники догадались, что выгодно будет напасть на них в субботу, в которую они, по закону, хранят покой. Тогда ревнителям благочестия внезапно представился неразсмотренный ими дотоле вопрос: «аще достоит в субботу» сражаться? И что же? – «Умрем вси в простоте нашей» (1 Макк. II. 37), сказали они, и около тысячи человек допустили убить себя, не сделав ничего для своей защиты. Уже сей случай вразумил Маккавеев, что таким образом язычники совсем истребили бы благочестие; и потому принято за правило – и в субботу сражаться с нападающими врагами. После сказаннаго доселе, пусть, кто хочет, удивляется строгости древняго закона о дне Господнем: для меня более примечательна его важность и сила. Пусть иные осуждают мнительность некоторых исполнителей онаго: но не больше ли достойно уважения их благоговение к закону, их самопожертвование закону? Хвалитесь, если угодно, высшим, нежели у древних, как и должно быть в христианстве, разумением закона: но позаботьтесь и о доказательствах сего похваления. Верныя же доказательства высшаго разумения духовнаго закона суть высшие подвиги и добродетели. |
| Для Августина, поэтому, естественно было утверждать, что в Боге субстанция и свойства суть одно и то же, и что насколько мы познаем свойства Божии, настолько познаем и существо Его. Для Дамаскина же, стоявшего на той точке зрения, на которой стояли Василий великий и Григорий нисский , защищая непостижимость существа Божия против аномеев, оказывалось необходимым с возможной строгостью разграничить в существе Божием то, что в нем есть вовсе непостигаемого, от того, что удобопостижимо, а вместе с тем с той же строгостью и точностью определить и то, какое значение имеют приписываемые Богу свойства, принадлежащие к области познаваемого в Боге. А так как, по его представлению, область познаваемого в Боге ограничивается только кругом отношений Бога к миру, или разнообразных откровений Им Своей деятельности в отношении к миру, то он здесь собственно и видит ту твердую почву, на которой может с уверенностью укрепиться мысль наша и взять из нее те действительные и несомненные данные, какие необходимы ей при определении свойств Божиих. Но допуская по отношению к нашему познанию такое разграничение между областью деятельности божественной, откуда почерпаются нами свойства Божии, и между самым естеством Божиим для нас недоступным, Дамаскин вовсе не думает распространять его на самое в себе существо Божие, в котором естество и действия совершенно неразделимы. По его представлению, каждое естество, не исключая и божественного, не может не действовать соответственно своей сущности и не может не выражать Себя в соответственных действиях, так что по различию действий, напр. божеского или человеческого мы не можем не судить и о различии самых естеств божеского и человеческого, равно как и наоборот от различных естеств мы не можем не ожидать и соответствующих им различных действий 73 . Значит и по Дамаскину, приписываемые Богу свойства, хотя собственно и прямо обозначают собой только область действий Божиих, обращенную к миру, но, тем не менее, в то же время выражают собой посредственно и нечто, содержащееся в самом естестве Божием, и в нем одном имеют первоисточное для себя основание. |
| Рубрики Коллекции Пушкина после Пушкина. Ложь и правда о знаменитой «женщине без сердца» 9 мин., 06.10.2015 Поделиться Суд человеческий редко бывает справедлив. На наши суждения налипает, как мусор, шелуха нашего собственного несовершенства. Своим промахам и ошибкам мы находим массу объяснений, а вот других судим «по всей строгости»… Но расхожие, подкрепленные цитатами представления о Наталье Гончаровой-Пушкиной не просто искажены — они, что называется, справедливы «с точностью до наоборот». Погружаясь в материал, с недоумением читая ядовитые рассуждения о ней и прислушиваясь к немногим ее собственным тихим словам, дошедшим до нас, я всё больше изумлялся. На языке крутилось неуместное, казалось бы, слово: святость. Когда наступает осень, каждый пейзаж за окном, каждый желтый лист отзываются в памяти пушкинской строчкой. Вот сумел же человек свои индивидуальные особенности навязать целой нации! Ему, видите ли, в октябре легче дышалось… А мы теперь обречены двести лет бормотать открытые им формулы, которые со стопроцентной точностью описывают эти дни. В числе прочих бесценных даров Пушкин оставил нам в наследство дар дружбы. Он так заразительно выражал свою симпатию, так искренне восхищался своими знакомыми, чье имя известно нам лишь благодаря соседству с его именем, — что мы унаследовали его «список контактов» вместе с его пометками: нескладный Кюхля (Кюхельбекер) и меланхоличный Дельвиг, остроумный Плетнев и простодушный Нащокин, все такие симпатичные, вечно юные, веселые… готовые герои литературных анекдотов! Точно так же «некритично» мы приняли на веру тот образ его жены, который возникает между строк писем Пушкина, в многочисленных байках современников и особенно современниц, наблюдавших за семейной жизнью поэта, скажем так, не совсем беспристрастно. Легкий тон, который Пушкин считал подходящим для эпистолярного общения с любимой женщиной, породил снисходительное, а то и пренебрежительное отношение к уму и душевным качествам Натальи Гончаровой. Самое комплиментарное, что мы можем найти в письмах поэта, звучит как издевательство: «Ты — баба умная и добрая», — пишет ей муж. Это она-то — «баба», с ее осиной талией, виртуозной игрой на фортепиано и безупречным аристократизмом манер! |
| Гл. 11. Въ вопросе о празднованіи Пасхи стоятъ въ связи три обстоятельства: движеніе солнца, которымъ определяется день воскресный, и месяцъ, и обращеніе луны, которое принимается во вниманіе по установленію закона, чтобы пасхальный агнецъ закалался въ четырнадцатый день луны, какъ сказалъ законъ . Итакъ Пасха не можетъ совершаться, если не прошло равноденствіе, что іудеями не соблюдается; да они и не хотятъ соблюдать точности въ этомъ деле, ибо у нихъ все разстроилось и пришло въ безпорядокъ. Впрочемъ, если и существуетъ такая точность относительно этого вопроса, то она высказана апостолами не ради этого вопроса, и не ради точности, но ради единомыслія. И если апостолы заповедали совершать праздникъ вместе съ врагами Христа, какъ усиливаются доказать Авдіане , не темъ ли более надобно совершать его въ согласіи съ Церковію, дабы не разрушить единомыслія церковнаго? Какъ же можно сделать это? Ибо сами апостолы говорятъ, что когда они пиршествуютъ, вы, постясь, плачете за нихъ, потому что въ день праздника распяли они Христа; а когда они плачутъ, вкушая опресноки съ горькими травами, вы пиршествуете. Но случается, что они вкушаютъ опресноки въ день Господень; ибо, при наступленіи вечера на день Господень, они могутъ закалать пасху; а после вечера, когда пройдетъ суббота, они не могутъ совершать этого. А после закланія агнца, когда они пробуждаются для пиршества, какъ мы можемъ плакать и поститься въ день Господень, слыша, что апостолы говорятъ въ Постановленіяхъ: озлобляющій душу свою въ день Господень проклятъ Богомъ? Видишь ли, какая строгость и какой отпоръ имъ, когда дело не можетъ совершиться согласно слову апостольскому? Вся истинность повеленія заключается въ намереніи, и изъ Постановленій апостольскихъ видно, что оно дано ради единомыслія, какъ показываетъ связь речи. Мы совершаемъ Пасху после равноденствія, хотя бы и они совершали, такъ какъ и они вместе съ нами часто совершаютъ ее. А когда они совершаютъ Пасху прежде наступленія равноденствія, то совершаютъ одни. И если бы мы совершали Пасху вместе съ ними, то намъ случилось бы въ одномъ году совершать две Пасхи — после равноденствія и прежде равноденствія; а въ следующемъ затемъ году мы совсемъ и не стали бы праздновать Пасхи. Такимъ образомъ все наше установленіе оказалось бы деломъ заблужденія, а не истиною, потому что прежде равноденствія еще не наступаетъ конецъ года и не исполняется годовое кругообращеніе времени, назначенное Богомъ для людей, если не пройдетъ равноденствіе. |
| Что касается, наконец, действующих теперь законов (третья часть предпринимаемого преосв. Иоанном труда), то «образ их изложения определяется целью – учебной или практической. Поэтому и метод его может быть учебный или практический. Первый должен удовлетворять требованиям науки в своих исследованиях и в своей системе; последний особенно требует в изложении практической точности и положительности, т.е. не столько систематических исследований о законах, сколько раскрытия их положительного смысла и делового приложения. В первом действующее частное (местное) право церкви может быть соединено с общим, когда излагается право церкви частной – православной... Но метод практический ограничивается более руководством к познанию законов действующих в собственном их составе. Может быть образ изложения науки и сравнительный, если будут сличаемы между собою постановления разных церквей, по одним и тем же предметам, и исторический, если будет излагаемо не одно содержание законов, но и источники их, время происхождения, постепенное усовершение в местной церкви и т.п. Словом сказать, наука может совмещать в себе все эти методы, по мере надобности и по свойству излагаемых предметов. Но в особенности относительно изложения действующих законов можно заметить: а) нет нужды, без сомнения, излагать все действующие постановления во всей их подробности; кроме того, что это обременило бы слишком науку, – в подробностях действующих постановлений всегда много преходящего, переменчивого, несущественного... Нужно излагать в системе науки постановления более существенные, постоянные. б) В изложении и толковании законов не должно допускать произвола мнений, неясных умозрений, отвлеченных взглядов и т.п., но заботиться как можно более о точности и строгости мыслей. Не должно также вдаваться в казуистические тонкости; не искать намеренно столкновения законов, но более излагать положительные суждения, и каждый закон объяснять в собственном его содержании и в определенном для него круге действий, в) Так как все законы исходят от Богоустановленной, предержащей власти, и в действиях ея имеют свои верные и положительные цели: то надобно быть осторожным в исследовании постановленных ею законов, вообще быть не судиею законов, а только их верным истолкователем, не возбуждать неуместных вопросов о действиях власти, не давать им произвольного толкования, не касаться в управлении сторон, неясных для науки или для слушателей ея и т.п.» 90 . |
| Она относится к самому существованию предметов, которое для математики совершенно безразлично и потому только предположительно (если существует такая-то вещь, то и пр.), но не к математическому выводу, который всегда аподиктичен (то она необходимо должна иметь такие-то математические свойства). Математик развивает свои положения при помощи одного умственного построения без всякого отношения к реальным телам; тем не менее он непоколебимо убежден, что никогда не может встретиться на опыте предмета, который бы противоречил этим положениями или опроверг их. Внешняя вещ может не соответствовать вполне и во всей точности идеальной математической форме; мы знаем и вперед предполагаем, что действительная форма такой вещи определяется различными условиями; тем не менее мы в то же время убеждены, что частные и случайные условия не могут существенно изменять тех законов числа, меры и пространственного взаимоотношения вещей, которые начертаны одинаково как в нашем разуме, как законы идеальные, так и в природе, как законы реальные. Отсюда наше априорное убеждение, блестящим образом оправдываемое и эмпирическим изучением мира, в абсолютной достоверности наших математических построений. В заключение нашего исследования о происхождении понятий пространства и времени вообще, математических в частности, не можем не сказать насколько слов о так называемой неэвклидовой геометрии или метагеометрии, в которой многие видят современную, вновь зарождающуюся, науку и от которой ожидают важных и окончательных результатов для философии в решении столь трудных ее вопросов о значении и происхождении рассматриваемых нами понятий. Что такое метагеометрия? Как известно, геометрия, наука о чистом пространстве, со времен Эвклида, по точности и очевидности ее результатов, по строгости ее дедуктивного метода, считалась образцом строго научного построения, которому завидовали философы и который старались иногда (напр., Спиноза) применит и к самой философии. Как в науке дедуктивной, вся состоятельность ее выводов зависела от состоятельности тех основных начал, из которых проистекали эти выводы. |
| И здесь возникает общий вопрос и сомнение. Подлежат ли эти канонические правила и действия богословскому обобщению? Можно ли предполагать за ними богословские или догматические мотивы и основания? Или в них сказывается скорее только пастырское усмотрение и снисхождение? Не следует ли понимать канонический образ действий скорее в смысле снисходящего умолчания о безблагодатности, чем в смысле признания реальности или значимости схизматических священнодействий? И потому вряд ли осторожно привлекать или вводить канонические факты в богословскую аргументацию… Это возражение связано с теорией так называемой «икономии»… В обычном церковном словоупотреблении oikonomia есть термин очень многозначный. В самом широком смысле «икономия» охватывает и означает все дело спасения (ср.: Кол. 1:25 ; Еф. 1:10, 3:2, 9 ). Вульгата передает обычно: dispensatio. В каноническом языке «икономия» не стало термином. Это скорее описательное слово, некая общая характеристика: «икономия» противопоставляется «акривии» как некое смягчение церковной дисциплины, как некое «изъятие» или исключение из «строгого права» или из-под общего правила. И движущий мотив «икономии» есть именно «филантропия», пастырское усмотрение, педагогический расчет, – всегда довод от рабочей полезности. «Икономия» есть скорее педагогический принцип, нежели канонический. «Икономия» есть пастырский корректив канонического сознания. И упражнять «икономию» может и должен уже каждый отдельный пастырь в своем приходе, еще более епископ и собор епископов. Ибо «икономия» и есть пастырство, и пастырство есть «икономия»… В этом вся сила и жизненность «икономического» принципа. Но в этом и его ограниченность. Не всякий вопрос может быть поставлен и решен в порядке «икономии»… И вот спрашивается: можно ли ставить вопрос о раскольниках и еретиках как вопрос одной только «икономии»?.. Конечно, поскольку речь идет о приобретении заблудших душ для кафолической истины, о методах их приведения «в разум истины», все действование должно быть «икономическим», то есть пастырским, сораспинающимся, любовным. Подобает оставить девяносто девять и искать заблудшую овцу… Но тем более требуется при этом полная искренность и прямота… И не только в области догматов требуется эта недвусмысленная точность, строгость и ясность, то есть именно «акривия», ибо как иначе достигнуть единомыслия. Точность и ясность необходимы прежде всего в мистическом диагнозе. Именно поэтому вопрос о священнодействиях раскольников и еретиков должен быть поставлен и обсужден в порядке самой строгой «акривии» Ибо здесь не столько quaestimo juris, сколько quaestimo facti,– и вопрос о мистическом факте, о сакраментальной реальности. Речь идет не столько о «признании», сколько именно о диагнозе, – нужно именно узнать или распознать… |
|
|
