| вые мотивы к тому, чтобы останавливаться на самом себе, чтобы выходить за пределы непосредственного чувства своей личности, даются социальной средой. Дитя очень рано привыкает к тому, что оно имеет свое особое имя, рано научается «откликаться» на него, — поворачивать головку, поднимать глазки, улыбаться. Еще дальше оно привыкает к определенным действиям в отношении к себе — со стороны матери, няни, окружающих людей. Болдвин справедливо указывает, что уже в первые месяцы жизни дитя приучается к тому, что с одними из окружающих можно «капризничать», а с другими «не стоит». К определенным реакциям со стороны матери, няни, других близких дитя привыкает очень рано, оно ждет к себе определенного «социального отношения» — ждет ласковых слов, внимания, игры. Все это накопляет материал для «проективной самохарактеристики». Дети приучаются к тому, что у них есть свое «место» в системе социальной жизни, что к ним определенно относятся окружающие люди, что у них есть свое имя, — все это ведет к тому, что дитя выделяет себя из окружающей обстановки. Не внутренние, а социальные мотивы побуждают дитя к этому: дитя только следует тому выделению его из среды, какое оно «пред-находит» в этой среде по отношению к себе. Не внутренний, а социальный материал образует основу первой самохарактеристики: дитя знает о себе только то, что у него есть свое имя, свое «место» среди других людей, что оно «хорошее», «умное», «любимое». Оно глядит на себя чужими глазами, так же, как само глядит на других людей: больше пока ничего ему и не нужно, для большего пока нет и материала. Для нас дитя от дня его рождения есть «особое» существо; для себя же оно долго не есть «особое» существо, оно не отделяет себя от среды. К этому выделению себя, от которого начинается развитие самосознания, дитя переходит под влиянием социальной среды. Конечно, в нем всегда есть непосредственное чувство жизни в себе, — но лишь с момента, когда дитя в сознании своем отделяет себя от среды, начинается формирование «эмпирического я», самосознания. Дитя еще долго не будет говорить в отношении к самому себе «я»: оно говорит о себе либо в третьем, либо во втором лице. Последний случай особенно любопытен: в нем особенно ясно выступает «проективная самохарактеристика». Один мой племянник, 3-х лет, говорил однажды самому себе, с укором покачивая головкой: «тебе говорят — встать, а ты все сидишь и сидишь!». В этих словах прелестно передано это «проективное» отношение к самому себе. |
| Если же он усмотрит роды и виды телесного, то отделяет по своему обыкновению от тел бестелесную природу, и наблюдает ее одну и чистую в [виде] формы как таковой. Так, воспринимая все в смешении с телами, отделяет дух бестелесное и рассматривает его и созерцает. Поэтому никто не назовет наше представление о линии ложным только оттого, что мы в уме представляем ее существующей как бы помимо тела, в то время как помимо тела она существовать не может. Ибо не всякое понятие, представляющее вещь иначе, нежели эта вещь существует сама по себе, должно непременно считаться ложным, но только такое, которое, как было сказано, делает это в соединении (in compositione). Поэтому тот, кто соединяет человека с лошадью, неправ, полагая, будто кентавр существует. Напротив, такое понятие, которое осуществляет это путем делений, абстракций и заимствований от тех вещей, в которых находятся [исследуемые предметы], не только не ложно, но одно только и может отыскать истинные свойства вещи. Итак, предметы такого рода существуют в телесных и чувственно воспринимаемых вещах. Но постигаются они отдельно от чувственного, и только так может быть понята их природа и уловлены их свойства. Поэтому мы мыслим роды и виды, отбирая из единичных предметов, в которых они находятся, черты, делающие эти предметы похожими. Так, например, из единичных людей, непохожих друг на друга, мы выделяем то, что делает их похожими – человеческое (humanitas); и эта [черта] сходства, помысленная и истинным образом рассмотренная духом, становится видом; в свою очередь рассмотрение сходства различных видов, которое не может существовать нигде, кроме как в самих видах или в составляющих их индивидах, производит род. Таким образом, они [т.е. роды и виды чувственного] существуют именно в единичных вещах (in singularibus). Мыслится же [только] общее (universalia), и видом следует считать не что иное, как мысль (cogitatio), выведенную из субстанциального сходства множества несхожих индивидов; родом же – мысль, выведенную из сходства видов. |
| – Сегодня у нас достаточно четкая дифференциация общества – православные, неверующие… Те, кто с Богом и кто без Него. Поэтому молодым людям, считающим себя православными, иногда сложно определиться с тем, в какое высшее учебное заведение пойти учиться – светское или православное. Учиться, на самом деле, можно хоть где, – считает батюшка. – Классический пример – Адам и в Раю согрешил, а Лот и в Содоме остался праведником. Но стоит ли искушать себя таким образом, чтобы идти туда, где тебя заведомо напичкают каким-то не очень доброкачественным продуктом? На сегодняшний день есть высшие учебные заведения, которые обозначили свою православную принадлежность. Например, Свято-Тихоновский Богословский институт. Я бы посоветовал молодежи, при желании получить гуманитарное духовное образование, поступать в семинарию или в Свято-Тихоновский институт. Конечно, знания можно получить и в светском учебном заведении. Но уверенным, что получаешь качественные знания, можно быть только в православном ВУЗе. Так что если хотите – поступайте в светский университет. Только знайте, что знания, там полученные, несут в себе мало ценного в духовном плане. Это не значит, что в светском ВУЗе плохо, что туда не надо ходить. То же самое я говорю, когда кто-то спрашивает: «Батюшка, а можно в обычном магазине крестики покупать?» Я отвечаю, что можно, но только в магазине можно ошибиться. Поэтому лучше покупать в Храме . Так и здесь. Самое главное – выбрать ту профессию, которая нравится. Когда это произойдет, Бог поможет вам найти лучшее место для учебы. Что же касается теологических факультетов при светских ВУЗах – здесь все спорно, – продолжает батюшка. – Первый такой факультет открылся еще b XI веке в Сорбонне. И после этого на европейском Христианстве можно поставить точку. Потому что когда для изучения теологии выделяется отдельная кафедра, то при этом вся наука отделяется от религии. В Царской России, например, богословие преподавалось всем студентам, которые заканчивали университет, на всех факультетах. Во Франции же теология изучалась отдельно, на отдельном факультете, а светские науки – на других факультетах, где теология вообще не преподавалась. То есть, если тебя интересует религия – иди на теологический факультет. Не интересует – занимайся наукой. Уже b XI веке на Западе теология превращается в отдельный теоретический предмет. Наука отделяется от религии. Сейчас, в веке XXI нечто подобное пытаются сделать и у нас. Если вдруг в университете откроется теологический факультет – то это лишь полдела, потому что преподавать теологию будут только там. А ведь знания о Боге необходимы студентам на всех факультетах. |
| Роевая жизнь, очевидно, оттого так и превозносится автором, что она в значительной мере есть образ того потока, к какому безсознательно должна стремиться каждая индивидуальность. И важно: чем меньше человек проявляет свои индивидуальные качества, чем глубже погружается он в роевую жизнь, тем менее он страдает, тем более он счастлив. Чем же далее отделяется он от общего потока, несущего человечество по неведомым законам к неведомому, но предощущаемому итогу (то есть чем ярче его индивидуальность), тем он более страдает. В толстовской системе жизнеосмысления индивидуальность проявляется прежде всего в тщеславном самоутверждении— и оттого отвергается как жизненная ценность. Поэтому судьбу князя Андрея можно понимать и с этой точки зрения, а не с позиции христианской духовности. Толстой не просто противоречив— он амбивалентен в глубинах своего мipocлobuя. Пьер Безухов также резко выделяется среди салонных обитателей с самого начала повествования. Выделяется своею живостью и искренностью, своим «умным и вместе робким, наблюдательным и естественным взглядом, отличавшим его от всех» (4,16). «...Ты один живой человек среди всего нашего света» (4,43),— говорит ему проницательный Андрей Болконский. Однако и Пьер далёк ещё от истины: восхищается Наполеоном, говорит благоглупости о революции, вовлечён в компанию «золотой молодёжи», участвует в разгуле и диких выходках наравне с Долоховым и Анатолем Курагиным, слишком наивно поддаётся всеобщей грубой лести, причиною которой становится его громадное состояние, доставшееся ему неожиданно для всех. Не знающий жизни, той обыденной и наполненной будничными интересами и суетными стремлениями жизни, которой живут едва ли не все без исключения обитатели низшего уровня бытия, Пьер легко даёт вовлечь себя в брачную интригу князя Василия, устроившего женитьбу Пьера на своей дочери, Элен. Сознавая фальшь ещё предполагаемого брака своего с Элен, Пьер одновременно не может противиться и чувственному влечению к этой холодной красавице, желая и ужасаясь навязываемого ему союза. «И опять он говорил себе, что это невозможно, что что-то гадкое, противуестественное, как ему казалось, нечестное было в этом браке. На него нашёл ужас, не связал ли он себя уж чем-нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал её образ со всею своей женственной красотою» (4,280-281). |
| Роевая жизнь, очевидно, оттого так и превозносится автором, что она в значительной мере есть образ того потока, к какому безсознательно должна стремиться каждая индивидуальность. И важно: чем меньше человек проявляет свои индивидуальные качества, чем глубже погружается он в роевую жизнь, тем менее он страдает, тем более он счастлив. Чем же далее отделяется он от общего потока, несущего человечество по неведомым законам к неведомому, но предощущаемому итогу (то есть чем ярче его индивидуальность), тем он более страдает. В толстовской системе жизнеосмысления индивидуальность проявляется прежде всего в тщеславном самоутверждении — и оттого отвергается как жизненная ценность. Поэтому судьбу князя Андрея можно понимать и с этой точки зрения, а не с позиции христианской духовности. Толстой не просто противоречив — он амбивалентен в глубинах своего мipocлobuя. Пьер Безухов также резко выделяется среди салонных обитателей с самого начала повествования. Выделяется своею живостью и искренностью, своим «умным и вместе робким, наблюдательным и естественным взглядом, отличавшим его от всех» (4,16). «…Ты один живой человек среди всего нашего света» (4,43), — говорит ему проницательный Андрей Болконский. Однако и Пьер далёк ещё от истины: восхищается Наполеоном, говорит благоглупости о революции, вовлечён в компанию «золотой молодёжи», участвует в разгуле и диких выходках наравне с Долоховым и Анатолем Курагиным, слишком наивно поддаётся всеобщей грубой лести, причиною которой становится его громадное состояние, доставшееся ему неожиданно для всех. Не знающий жизни, той обыденной и наполненной будничными интересами и суетными стремлениями жизни, которой живут едва ли не все без исключения обитатели низшего уровня бытия, Пьер легко даёт вовлечь себя в брачную интригу князя Василия, устроившего женитьбу Пьера на своей дочери, Элен. Сознавая фальшь ещё предполагаемого брака своего с Элен, Пьер одновременно не может противиться и чувственному влечению к этой холодной красавице, желая и ужасаясь навязываемого ему союза. «И опять он говорил себе, что это невозможно, что что-то гадкое, противуестественное, как ему казалось, нечестное было в этом браке. На него нашёл ужас, не связал ли он себя уж чем-нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал её образ со всею своей женственной красотою» (4,280-281). |
| A no нему нам надо научиться угадывать, наблюдая, и неживую материю в ее таинственном строении, распаде, в ее таинственном покое и движении. Мир прост для дураков, для них закон не писан. В основе всякого серьезного исследования лежит предпосылка, что в мире нет ничего простого, что наука в любой вещи, в любой твари имеет дело с предметом сверхсложным, сверхдетерминированным, короче – имеет дело с тайной. Такая предпосылка не должна пугать ученого, сковывать, тормозить; она ведь не для того, чтобы отнять у него способность от души восхищаться и удивляться, отбить охоту к процессу исследования, погрузив его в благостное отупение. Как раз наоборот: предпосылка как бы приближает к ученому его истинную цель, повышает и укрепляет в нем чувство ответственности. Кто признает тайну мироздания, тот как исследователь правильно поймет стоящую перед ним задачу: научиться проводить различие между самим предметом и тем, что является содержанием познания в процессе наблюдения и описания. Это различие является и мерой, и принципом любого исследования. Человеку не дано наблюдать и объяснять мир как объективную реальность в его целостности и таинственной сущности. Исследователь вынужден в процессах познания намеренно «вырвать» из нее «кусочек» или «ниточку», довольствуясь ими, как аскет, сосредоточась на «урезанном» содержании. Так историк выделяет из мирового процесса какой-нибудь отрезок времени – эпоху, или какой-нибудь отдельный образ из нее; юрист изучает какой-нибудь кодекс или конституцию; энтомолог – бабочку «неоптолема»; экономист – формы английского кооперативного движения в Англии XIX века; физиолог – секреции гипофиза и пр. To, что ученый выделяет для себя, реально встроено в огромный пространственный временной процесс развития единого, преисполненного тайны универсума. Только целенаправленное внимание ученого «отделяет», «редуцирует», абстрагирует предмет. Иногда ему сопутствует даже успех – какой-нибудь редкий экземпляр, иногда он сам себе готовит препараты. Но, как правило, ученый имеет дело с содержанием своего опыта, которое он в проекции мысленно соотносит с картиной мира в целом. |
| И хотя Феофан Затворник отделяет его и от рационального познания, и от свободной воли, с другой стороны, он настаивает на том, что все начала человека своим естественным вместилищем должны иметь сердце. «В сердце отражаются своей деятельностью все силы существа человеческого на всех их ступенях. Следовательно, в нем должны быть чувства духовные, душевные и животно-чувственные, которые, впрочем, и по образу своего происхождения, и по своим свойствам, так разнятся, что и самую способность чувствовать надобно полагать в трех видах: 1) сердце как приятелище и вместилище духовных чувств; 2) сердце как вместилище душевных чувств; 3) сердце как вместилище низших, чувственно-животных чувств» 1428 . Отсюда возникает нравственный вопрос: какую духовную ценность должны придавать мы различным чувствам и как развивать их? Ведь уже не будет больше делаться различий между сознанием, волей и чувствами, но только между чувствами низшими и высшими, среди которых чувства «духовные» займут наиболее важное место. Духовные чувства О пребывании Духа в нашем сердце можно узнать посредством «духовных чувств». Они свидетельствуют о том, что в божественном мире мы находимся «как в своей стихии» 1429 , что существует сродство между Богом и человеком 1430 , естественное «сочувствие с миром Божественным» 1431 . Для грешников же, напротив, «Божественное есть земля неведомая, и при вопросах они не могут сказать, хорошо ли там или худо» 1432 . В этом описании мы легко узнаем то, что Отцы передавали понятием anaisthesia (бесчувственность, нечувствие) – ожесточение сердца 1433 . Исцеление от этого можно обрести лишь в противоположном – в apatheia (бесстрастии) 1434 . Но бесстрастие вовсе не является синонимом каменного сердца, как полагали стоики. Напротив, бесстрастное для всего «плотского» (в нравственном смысле слова), сердце становится чрезвычайно чутким и чувствительным к проявлениям Духа и Его наставлениям. Феофан Затворник четко выделяет радикальное противопоставление, существующее между бесстрастием и бесчувственностью, нечувствием. |
| Нынешний президент Федор Алексеевич Головин принял более толковые меры: он дал поручение какому-то русскому скупить в Голландии недостающие в аптеке лекарства, что тот при своем умении и старании может исправно исполнить, так как он после двухлетнего изучения медицины получил, возбуждая в многих личностях зависть своим успехом, степень доктора в Италии. Кроме этого русского, все почти лекари иностранцы и притом немцы. Господин Карбонари де Бизенег и доктор Цопот, пользующие знатнейших лиц, лучше прочих знают медицину. Хирурга Дермоида уважают, как самого Эскулапа, но есть также и такие, которые называют его позорным именем шарлатана. Доктор Блументрост и доктор Келлерманн также пользуются славой. Аптекарей много, но они все немцы; ученики же их, москвитяне, гораздо старше по возрасту своих учителей. Они, не имея много работы, получают по 200 рублей в год жалования. Аптекари занимаются в аптеке по очереди: после восьми или девяти часов перед обедом приходят в аптеку, в два же часа после обеда возвращаются домой, в Немецкую слободу. В это только время открыты аптеки, в остальные часы дня лекарства не продаются и даже аптекарей не легко можно призвать, так как Слобода, или Немецкое предместье, на один час расстояния от города. Богатства Богатства московских царей состоят, во-первых, в знаках царского достоинства и в короне, драгоценнейшим жемчугом и камнями украшенной, и, во-вторых, в громадном количестве скопленных наличных денег, впрочем, по уверению многих лиц, царь в настоящее время истощил свою казну на сооружение военного флота, страшного только по имени. Несмотря на то царь никогда не будет нуждаться в деньгах, пока только будет знать, что у его подданных есть еще сколько-нибудь золота или серебра; ибо, кроме тех богатств и мешков частных лиц, нет у московского царя никаких рудников золота или серебра. Частное имение считается его собственным, потому что он как самовластный государь пользуется трудами подданных по усмотрению и той частью их имуществ, какая ему понадобится; так, царь выделяет себе любую часть звериных шкур; он продает или дарит меха так, как ему угодно. Подданные должны доставлять царю рыб, на воздухе сушеных, которые идут на пайки воинов, на рынке никто не может продать своих пожитков, пока царский товар не продан. Так как цену царским вещам определяет скорее воля государя, чем торг, то царь из них на свою долю отделяет то, что получше или поценнее. |
| Наконец – в указную долю жены не зачисляется приданое и собственное имение, приобретенное по вступлении в брак (ст. 1001, 1150). Указная часть супруга, хотя бы выделена была из родового имущества, почитается во всяком случае благоприобретенной у получившего супруга: это свойство указной части подтверждает, что супруг не есть прямой наследник после супруга. Прямое наследство бывает по крови; прямым наследником почитается лицо, поколику принадлежит к роду умершего. Но супруг не принадлежит к роду супруга; он живет в роде, и со смертью супруга, выделяется из рода (ср. ст. 1352). Указная часть вдовы (и вдовца) почитается наследством, ибо права вдовы на получение сей части основаны на общем законе наследства, следовательно, принятие сей доли в качестве наследства подвергает вдову общим последствиям наследственной ответственности, от чего не вправе оградить ее муж и своим духовным завещанием, которое не может нарушать прав третьих лиц, т. е. кредиторов завещателя, на удовлетворение из его имуществ, или прочих наследников, на равномерное распределение ответственности. Ср. статью о сем предмете в Журн. Мин. Юст. 1863 г., N 11, стр. 445. Супружняя указная часть не пользуется наследственным приращением; следовательно, как бы ни уменьшилось число наследников по крови, указная часть супружняя от сего не увеличивается. Право супруга – не общее наследственное право с родом умершего, а особливое право супруга на указную часть, которая ему и отделяется (ср. реш. по д. Симонова. Сбор. Сен. реш. т. I, N 490). Впрочем, это положение, по существу правильное, отвергается новейшей судебной практикой, которая признает, что из содержания 1154 ст. Зак. Гр. нельзя вывести заключения, что овдовевший супруг лишается права воспользоваться приращением доли своей в наследстве по причине отречения кого-либо из наследников (Касс. реш. 1884 г., N 23). Просьбой вдовы (и наоборот, вдовца) о выделе указной части охраняется, как видно из 1152 ст., право как ее, так и ее наследников. Посему право это не исчезает в составе мужнего имущества; когда оно перешло к наследникам мужа, наследники жены вправе требовать за нее выдела из этого имущества. Если же наследники мужа суть в то же время и наследники жены (именно общие их дети), то, принимая отцовское наследство, они в составе его принимают и материнскую указную часть, стало быть (хотя бы ничего иного после матери не наследовали), могут быть по этой только причине привлечены к ответственности за долги матери (см. Сб. Сен. реш. т. II, N 595). |
| В теологии XX века В. Н. Лосский выделяет другую богословскую опасность – «опасность некоего искусственно построенного «библеизма», который пытается противопоставить традицию Израиля «философии греков» и преобразовать их теорию в чисто семитских категориях» 98 . По его мнению, эта опасность ведет к явному сужению понимания вселенского характера богословия. «Богословие должно выражать себя на языке вселенском, – указывает он. – Не случайно же Бог поместил отцов Церкви в греческую среду: требование философской ясности в сочетании с требованием глубины гносиса побудило их очистить и освятить язык философов и мистиков, дабы сообщить христианскому благовестию – вмещающему, но и превосходящему Израиль – все его вселенское значение» 99 . Такой библеизм, дистанцирующийся от какой бы то ни было философии, В. Н. Лосский считает характерной чертой буквального подхода к толкованию Библии. Отмечая конкретный, образный и символический язык Священного Писания , он подчеркивает, что библейская логика «не отделяет конкретного от абстрактного, образа от идеи, символа от символизируемой реальности» 100 . Современный же язык «уже не тот; возможно, менее целостный, но более сознательный и четкий, он совлекает с архаического разумения обволакивающую его плоть и воспринимает его на уровне мыслимого; повторяем, не рационалистического рассуждения, а созерцательного разумения» 101 . Поверхностный, буквальный подход измельчает Божественное Откровение: «Отказываясь абстрагировать глубину, мы, уже в силу самого того языка, которым пользуемся, тем не менее абстрагируем, – но уже только одну поверхность, что приводит нас не к детски восхищенному изумлению древнего автора, а к инфантильности» 102 . К настоящему времени патрологические исследования, богословские идеи и методологические наблюдения В. Н. Лосского получили широкое признание как в православных, так и в инославных академических теологических сообществах. Среди тех, кто лично знал В. Н. Лосского , в значительной степени усвоил и интегрировал в свое богословское видение его ключевые методологические идеи и содержательные богословские построения, можно выделить архимандрита Софрония (Сахарова) 103 и митрополита Антония (Блума) 104 . Для этих двух православных подвижников характерна установка на соотнесение всех богословских идей с глубоким личным опытом переживания Священного Предания. Поэтому восприятие ими основных богословских направлений, развивавшихся В. Н. Лосским , имеет особое значение для осознания вклада, внесенного им в православную богословскую мысль. |
|
|
