| 2). Однако мы должны признать, что хороший и замечательно исправный греческий текст не везде был правильно понят русским переводчиком. Девятнадцатая статья представляет надлежащий смысл только в латинском переводе, но не в русском изложении того и другого издания (Максимовича и Башилова). Вместо того, чтобы сказать: «если кто вырубит (расчистит) лес ( κπτων λλοτραν λην) без ведома хозяина», русский перевод говорит об истреблении нивы, что совсем не согласно со смыслом дальнейших слов статьи даже и в русском изложении. Статья девятая на первый взгляд представляет то же самое явление, то есть, она изложена на русском не только с отступлениями от печатного греческого текста, но, по-видимому, и без ясного понимания смысла, в ней заключающегося. Однако, при более внимательном рассмотрении оказывается, что русский переводчик, во всяком случае, имел верное представление о византийской морте (μορτ) и считал её десятиной, хотя собственно ему следовало говорить о мортине (десятиннике). Смысл статьи в греческом подлиннике тот, что «если крестьянин мортит, собрав жатву без ведома земледавальца, обсчитает его относительно (величины или количества) снопов, которые тому следовали, то он (такой крестьянин), как вор, лишен будет всего плода своего». 67 Хотя в русском изложении, кроме замены десятинника десятиной, и нет буквальной речи о жатве и о снопах, оно все-таки может быть объяснено в том же самом смысле; нужно только под десятиной, отмериваемой земледельцем, разуметь снопы, следующие господину, которые, без его надзора, могут оказаться меньше и количеством и объемом. Можно даже предположить соответствующий греческий текст, так как в рукописях и в этом отношении встречаются отступления от Арменопуловского извода и взаимные разногласия между ними самими. 68 3). Есть случаи, в которых разногласие русского текста с греческим и латинским может быть объяснено стремлением русского переводчика к некоторому применению статей устава к русскому быту. Так, в пятнадцатой статье опущен виноградник, а говорится только о земле, подлежащей обработке, хотя, впрочем, виноградники встречаются в других статьях (§§ 48, 58, 76:80); в статье тридцать третьей в русском переводе прибавлены коровы, которых нет в печатном греческом тексте, в статье двадцать девятой прибавлен конь, тоже опущенный в подлиннике. |
| А ведь был, хоть вор, да молодец! Так действует коммунистическая мельница, дробящая и растирающая в пыль каждого, кто в коммунистическое русло попадает, «Каждого гения задушат в младенчестве, каждую поднявшуюся над общим уровнем голову срежут», – предсказывал словами Жигалева Достоевский, понявший до конца гнусную звериную сущность социализма. «Знамя России», Нью-Йорк, 5 апреля 1952 г с. 8–10. Романтика революции Русский Туркестан, Средняя Азия играет большую роль в моей судьбе, да и не только в моей: в 20х гг. ее просторы и сохранявшие тогда еще свой колорит города давали приют многим подобным скитальцам. Здесь жилось тогда немного сытнее и много вольнее, чем в Европейской России. Но моя жизнь связана с ней особенно крепко и причудливо. В первый раз я попал в нее летом 1918 г., командуя конными разведчиками особого Сибирского полка армии ген. Деникина. Этот полк был сформирован из возвращенных из Франции русских солдат, полностью распропагандированных большевиками. Он почти целиком сдался в бою под Казинджином 23 ноября 1919 г. Но мои разведчики не сдались, а прорвались в горы и потом прошли весь крестный путь отступления вплоть до Каспия – второй фазы замечательного, но мало известного «знойного похода» преданной англичанами Закаспийской белой группы ген. Казановича . С остатками этих всадников я ушел в Персию, почему и считаю себя одновременно и «старым» и «новым» эмигрантом. Но об этой части моих скитаний я расскажу, если Бог даст, когда-нибудь потом, а в этих очерках вспомню лишь кратко о моих первых встречах с коммунистами того, уже ушедшего в историю, времени. Персидские пограничники меня буквально продали красным за 10 туманов (20 царских рублей) и передали связанным комиссару кавалерии 1й армии Советов еврею Марцеллу Соломоновичу Рабиновичу , за упокой души которого я ежедневно молюсь. Вы удивлены, читатель? Не удивляйтесь: не такие еще «чудеса» случались тогда, в то суматошное время, да и теперь бывают… Марцелл Рабинович был один из очень немногих евреев, заслуживших солдатского Георгия на Германской войне, куда он пошел добровольцем. В 1917 г. он вступил в партию. Этот человек был «романтиком революции», характерным для того времени, но теперь уже полностью истребленным, типом. Мне думается, что ему были созвучны полковник Муравьев, Котовский, Чапаев и другие подлинно доблестные, но одурманенные революцией русские солдаты. Вероятно таким же, с тайной мечтой о карьере Бонапарта, был и Тухачевский. |
| Ассирийские законы наряду с денежными штрафами устанавливают за кражу и смертную казнь: «Если человек заболеет или умрет, а его жена украдет что-либо в его доме, или отдаст какому-либо человеку или женщине, или кому-либо другому, то жену человека и принявших от нее должно убить. А если жена человека, чей муж здрав, украдет в доме своего мужа, или отдаст какому-либо человеку или женщине, или кому-либо другому, то человек должен клятвенным показанием уличить свою жену и наложить на нее наказание; а принявший, который принял из рук жены человека, должен отдать покражу, а также должно на принявшего наложить наказание, какое человек наложит на свою жену.» 134 Что же касается хеттских законов, то в них кража не карается смертью, тяжесть наказания за кражу колеблется: возрастает денежная сумма или же виновный отвечает своим домом. Книга Завета отменила смертную казнь и заменила ее денежным взысканием: «Если кто украдет вола или овцу и заколет или продаст, то пять волов заплатит за вола и четыре овны за овцу» ( Исх. 22:1 ). В случае несостоятельности вор должен отработать взыскание в качестве раба: «Укравший должен заплатить, а если нечем, то пусть продадут его для уплаты за украденное им» ( Исх. 22:3 ). Кроме того, Моисеев закон допускает непреднамеренное убийство вора ночью: «Если кто застанет вора подкапывающего и ударит его, так что он умрет, то кровь не вменится ему; но если взошло над ним солиле, то вменится ему кровь» ( Исх. 22:2–3 ). Только в одном случае Моисей сохранил смертную казнь за кражу, а именно, за похищение людей, ибо наряду с человеческой жизнью человеческая свобода представляется ему высшим благом: «Кто украдет человека (из сынов Израилевых) и (поработив его) продаст его, или найдется он в руках у него, то должно предать его смерти» ( Исх. 21:16 ). Подобное постановление мы находим и в законах Хаммурапи: «Если кто-нибудь украдет малолетнего сына другого, то его должно предать смерти». 135 Хотя еврейский закон стоит несравненно выше законов Хаммурапи, поскольку отменяет смертную казнь, однако статьи, говорящие о краже людей и смерти вора у пролома стены, настолько схожи, что приходится говорить о буквальном заимствовании еврейским законодательством этих статей из судебника Хаммурапи. |
| Более странным было какое-то неуловимое сходство между ними обоими и Ральфом. Никогда еще они не были столь привлекательны, а он — столь безобразен, никогда еще не держались они столь горделиво, а он — не был так низок, и, однако, никогда сходство не было столь заметно и никогда наихудшие характерные черты лица Ральфа, подчеркнутые недобрыми мыслями, не казались такими грубыми и жестокими. — Прочь! — было первое слово, какое ему удалось выговорить, так как он буквально скрежетал зубами. — Прочь! Что привело вас сюда? Лгун, негодяй, подлец, вор! — Я пришел сюда, — сказал Николас тихим, глухим голосом, — чтобы спасти вашу жертву, если это в моих силах. Лгун и негодяй — вы, и вы всюду и везде остаетесь лгуном и негодяем! Воровство — это ваша профессия, и вы должны быть сугубым подлецом, иначе не было бы вас здесь сегодня. Оскорбления меня не тронут, как не тронут и удары. Здесь я стою и буду стоять, пока не исполню своего долга. — Уйдите, мисс! — сказал Ральф. — С ним мы можем свести счеты, но я бы не хотел трогать вас, если удастся этого избежать. Уйдите, слабая и глупенькая девчонка, и оставьте этого мальчишку, чтобы с ним расправились так, как он того заслуживает! — Я не уйду! — сказала Кэт, сверкая глазами, и яркий румянец залил ее щеки. — Какой бы вред вы ему ни причинили, он сумеет расквитаться. Расправляйтесь со мной! Я думаю, вы это сделаете, потому что я девушка, и это вам как раз на руку. Но если я слаба по-девичьи, то у меня сердце женщины, и не в таком деле, как это, вы можете заставить мое сердце изменить решение. — А каково это решение, гордая леди? — спросил Ральф. — В этот последний момент предложить несчастной жертве вашего предательства приют и кров! — ответил Николас. — Если перспектива иметь такого мужа, какого вы припасли, не испугает ее, я надеюсь, ее растрогают просьбы и мольбы существа ее же пола. Во всяком случае, это средство будет испытано. Я же, признавшись ее отцу, кем я послан и чьим представителем являюсь, докажу ему, что его поступок еще более низок, гнусен и жесток, если он все-таки осмелится настаивать на этой свадьбе. |
| Буян отбросил скамью, и разбор дела «толком» состоялся тут же: Василий Иванович, соблюдая судебный порядок, допросил свидетелей, дал слово тяжущимся и поставил свое «резюме председателя» на решение всех присутствующих. Голосовали в буквальном смысле голосом и присудили спорную вещь слабейшему. Буян отдал ее беспрекословно. Второй известный мне случай того же порядка, произошедший за время пребывания Василия Ивановича в Преображенском соборе, был много труднее и сложнее. Уголовный мир дореволюционного времени имел собственную этику и собственные, твердо выполнявшиеся в тюрьмах, законы. Теперь эта «законность» утратила в тюрьмах и концлагерях СССР свою силу, так как и сам уголовный мир своеобразно «разложился», утратив свой кастовый характер. Кражи вросли в повседневность, в быт. Грань между вором и обывателем стерлась, и в силу этого само воровство перестало быть замкнутой профессией «отверженных». Но в те годы «блатной закон» был еще крепок. Одной из самых жестоких, самых звериных его статей была статья, присуждавшая к «динаме». «Динама» – пария среди париев, отверженный среди отверженных, спит только около зловонной «параши», даже когда в камере есть место; каждый может его ударить, плюнуть ему в лицо, в пищу, отнять пайку хлеба или обидеть каким-либо иным способом. Камера всегда встанет на сторону обидчика против «динамы»… Случится что-нибудь, подлежащее наказанию от начальства, – виновником будет «динама», и все покажут на него. Все грязные тяжелые работы по камере будет нести он же, «динама». Ни вор, укравший у товарища пайку хлеба, ни предатель-«стукач» к «динаме» не присуждаются. Но неуплативший карточного долга неизбежно становится «динамой». Игра в карты, в «святцы» – самое яркое, самое острое из переживаний, возможных в тюремном быту, и ее законы очень строги. Шулер наказанию не подлежит, он даже в почете – мастер своего дела! Играют на затыренные (спрятанные при обыске) деньги, на «барахло», на «пайки», на «службу», на «палец», на «очко»… Последнее – сексуальная тюремная гнусность, «служба» – безоговорочное рабство на условленный срок, полное безобразнейших издевательств, «палец» – отрубание себе пальца или нескольких, причем рубить должен сам проигравший. Отрубивший – герой, струсивший – «динама». |
| В ВЗ есть ряд упоминаний о др. видах казни, к-рые не предусмотрены законом Моисеевым, но к-рые налагались законной властью. Так, после завоевания Раввы Аммонитской жителей этого города царь Давид «вывел и положил их под пилы, под железные молотилки, под железные топоры, и бросил их в обжигательные печи. Так он поступил со всеми городами Аммонитскими» (2 Цар 12. 31). После победы над идумеями иудеи, во главе к-рых стоял тогда царь Амасия , привели 10 тыс. пленных на «вершину скалы, и низринули их с вершины скалы, и все они разбились...» (2 Пар 25. 12). Впрочем, все перечисленные выше казни имели особый характер, потому что они налагались не на израильтян, а на побежденных противников. При наказании ударами бича или палки в соответствии с Второзаконием полагалось наносить не больше 40 ударов, «чтобы от многих ударов брат твой не был обезображен пред твоими глазами» (Втор 25. 3). В случае причинения тяжких телесных повреждений наказание налагалось в буквальном смысле по принципу око за око, зуб за зуб (Исх 21. 24). Тюремное заключение не предусматривалось в законе Моисеевом, хотя, по свидетельству ряда мест ВЗ, и применялось фактически. Так, царь иудейский Аса подверг прозорливца Ананию заключению в темницу (2 Пар 16. 10). Заключенных сковывали цепями, забивали в колодки (Иер 20. 2). В нек-рых случаях наказанием служил штраф. Оклеветавший новобрачную жену свою в добрачном нецеломудрии, помимо того что до конца жизни ее утрачивал право на развод с ней, должен был еще заплатить 100 сиклей серебра ее отцу (Втор 22. 19). Если кто в драке ударит «беременную женщину и она выкинет», то виновный должен при посредниках заплатить мужу пострадавшей жены, сколько тот потребует (Исх 21. 22). Воровство каралось многократным возмещением украденного (Исх 22. 1). Если же вор окажется не в состоянии заплатить штраф, то он сам подлежит продаже в рабство в возмещение причиненного им убытка (Исх 22. 3). В. п. включает и ряд процессуальных норм, касающихся судопроизводства по уголовным делам. Расследование дел полагалось производить публично, у городских ворот, поскольку это было самым людным местом (Втор 21. 19). Суд мог вынести обвинительный приговор только в том случае, когда обвинение подтверждалось не менее чем 2 свидетелями, показания к-рых ни в чем не противоречили друг другу (Числ 35. 30; Втор 17. 6). Лжесвидетель подвергался наказанию, полагавшемуся за преступление, в к-ром он клеветнически обвинял невиновного (Втор 19. 18-19). |
| В мою затырную задачу входила обработка и сортировка всего, что брал уркаган и приносили помоганцы-стушёвщики. Необходимо было всё ценное складывать в отдельный мешок. Деньги из кошельков — в выданный Анютой большой кожаный шмук, а всю упаковку (сумочки, кошельки и прочее) — в другой. Пацаны поочередно каждые десять-пятнадцать минут вытряхивал мне из своих бушлатов добытые его талантом бумажники, кошельки, сумочки, часы, цепочки и прочее. Я не успевал обрабатывать такое количество взятого добра. Через час с небольшим старик пришел сам. Работать дальше было опасно. На барахолке началась паника. Необходимо было лечь на дно. Часа на два, на два с половиною. Он скинул с себя пальтишко, развернул ватник с горячей фляжкой, быстро надел его на себя и, схватив флягу своими грабками, заметно отпил из неё Анютиной жидкости и попросил растереть замерзших «работничков». Пацанов, стоявших на атасе, через полчаса отправил на Варшавский вокзал с заданием оставить сидор с уликами — пустыми кошельками и документами — в зале ожидания, поближе к линейной службе, и принести кипятку. После перекуса прилёг на скамью, велев мне торчать на стрёме, и заснул. Второй акт последнего выступления великого щипача был короче и стремительней. Стушёвщики буквально через полчаса велели мне собрать шмотки и быть готовым к отвалу. Минут через десять прибежавший правый стушёвщик сказал мне, что старик с их помощью свалил с майдана и будет ждать меня на остановке трамвая. У него приступ кашля. На канал я должен выйти в обход толкучки, там они меня встретят и сопроводят до трамвая. До старика я добрался благополучно, только ноги мои одеревенели от холода. Ехали на остров вместе, молча. Старик здорово утомился, несмотря на талант и опыт — работёнка у него была не из лёгких. К углу Малого и 17й линии подъехали затемно и двинулись по ней на свой Голодай. Где-то у пятого дома от угла из подворотни вынырнула четвёрка жиганов, остановила нас и велела угостить куревом. «Не курю — прикурить даю», — прохрипел осипшим голосом вор. «Не шипи, дай грошей, дед, — прикурим сами», — приказал ближайший жиган и шагнул на стырщика с ножом в руке. И вдруг упал навзничь, с лицом, залитым кровью. Трое остальных оцепенели от неожиданности. «Что, вшиварь, от козырного деда прикур на житуху получил? Крещённого „Крестами“ не трогать, сучьи потрохи, — потушим всех». Пацанва, поняв, на кого напала, смылась с глаз долой, оставив первача на панели. |
| В остывшем вагоне трамвая у Театральной площади стало теплее от заполнившего его сонного люда в перешитых из армейских шинелей коротких пальтишках, куртках из «чёртовой кожи» и многочисленных ватниках серого, синего и чёрного цветов, типичной формы одежды послевоенного человечества. Многие спали стоя, покачиваясь вместе с трамваем, прицепившись руками-пассатижами к свисающим на брезентовых ремнях поручням. Мы со Степаном Васильичем были как все. Вышли на Балтийском вокзале и по набережной Обводного канала мимо Варшавского вокзала двинулись в сторону проспекта Сталина, так тогда именовался Московский, и далее к Лиговке, где была толкучка. К барахолке подошли с обратной стороны в шесть-начале седьмого, ещё было темно. В этом месте находилось множество дровяных сараев — собственность ближайших домов и несколько старых, брошенных, не вывезенных ларей. Старик оставил меня с поклажей в щели между двумя сараями и пошел проверить, всё ли в порядке в выбранном ранее месте нашего гнездовья. Мастер хорошо знал заспинные места барахолки. Малозаметный, с двумя подходами и хорошим обзором, старый, но крепкий торговый рундук ловко стоял внутри ларей и сараюшек. Он идеально подходил для наших «подвигов». В нём ещё оставались две скамейки-полки, на которых можно было, подогнув ноги, прилечь. Первое, что я сотворил по завету Анюты, — достал из хозяйского мешка алюминиевую кружку и самодельный термос, круглый котелок с завинчивающейся крышкой, одетый в пуховый стёганый мешок, и налил из него в кружку лечебное варево. После чухонского чая и куска хлеба с салом вор взял из сидора потёртое пальтецо, вынул длинный бурый шарф и поношенную кепаруху, насыпал канифоли в карманы пальто, чтобы не выскальзывали кошельки и бумажники. Надев всё это, превратился в обыкновенного кыр-пыровца из толпы. Вскоре со стороны сараев пришли стушёвщики — два абсолютно безликих пацана, нанятых стырщиком для прикрытия. После короткого сговора артель двинулась на работу. Первым на толкучку ушел старый щипач, за ним пацан правой руки, а после — левый пацан. Что старик — гениальный стырщик-виртуоз, я понял буквально через час. |
| Вероятно, одежда аристократа говорила громче, чем его язык. Инспектор опустил руку, посмотрел в какую-то бумажку и пошел совещаться с обитателем заднего сиденья. Мистер Гиббс весьма туманно помнил тех, кого встретил в саду. Он даже не знал, что было наяву, а что ему приснилось. Говоря откровенно, он должен был описать какой-то лесной кошмар, где он попал в лапы людоеда футов двенадцати ростом, с ярким пламенем на голове и в одежде Робина Гуда. Но он не мог этого сделать, как не мог открыть никому (даже себе) своих истинных мнений, или плюнуть, или запеть. Сейчас у него было три желания, три решения: 1) не признаваться, что он напился; 2) не упустить тех, кто нужен Айвивуду, и 3) не утратить репутации тактичного, проницательного человека. – Этот джентльмен в бархатной куртке и меховом пальто, – продолжал полицейский. – А я записал с ваших слов, что вор был в форме. – Когда мы говорим «форма», – сказал Гиббс, вдумчиво хмурясь, – мы должны точно знать, что имеем в виду. Многие из наших друзей, – и он снисходительно улыбнулся, – не назвали бы его одежду формой в буквальном смысле слова. К примеру, она ничуть не походила на вашу форму, ха-ха! – Надеюсь, – коротко сказал полицейский. – Как бы то ни было, – промолвил Гиббс, вновь обретая свой талисман, – в темноте я мог не разглядеть, что это коричневый бархат. Инспектор удивился его словам. – Светила луна, – возразил он. – Как прожектор. – Вот именно! – вскричал Гиббс и торопливо, и протяжно. – Луна обесцвечивает все. Цветы и те… – Послушайте, – сказал инспектор, – вы говорили, что он рыжий. – Блондин, блондин! – сообщил Гиббс, небрежно помахивая рукой. – Такие, знаете ли, золотистые, рыжеватые, светлые волосы. – Он покачал головой и произнес с максимальной торжественностью, которую вынесет эта фраза: – Тевтонский тип. Чистый тевтонский тип. Инспектор подивился, что даже в суматохе, вызванной ранением лорда Айвивуда, ему дали такого проводника. На самом деле Ливсон, снова скрывший страх под личиной деловитости, нашел у стола встрепанного и заспанного Гиббса, который собирался принять испытанное снадобье. Секретарь считал, что, и едва очнувшись от опьянения, можно узнать такого человека, как капитан. |
| грабитель или вор. От этих, т.е. от грабителя или вора, можно еще иногда предпринять ту или другую осторожность и оборону, но обманщика, например, трудно даже узнать, как показывает самое его имя, а взяточники, тунеядцы и барышники, по видимому и не желают похищения чужой собственности; следовательно, также предупреждают всякую предосторожность против них. Если кто скажет, например, ростовщику: «зачем вы требуете таких страшных процентов с меня?» то он преспокойно ответит: «на это есть ваша добрая воля; хотите получить от меня нужные вам деньги, получайте, и проценты платите; не хотите, – не получайте от меня денег, и процентов не будете платить». Тоже скажет и каждый взяточник и тунеядец. А между тем нужда заставляет обращаться именно к ним. Спрашивается теперь: от кого предстоит больше опасности и больше зла ближнему: от грабителя ли, от которого можно найти средство избавиться, или от обманщика, тунеядца, взяточника, ростовщика и других, к которым нужда заставляет иногда невольно обращаться? Думается, что от последних. А между тем эти-то последние похитители чужой собственности и не воображают себя, как мы заметили выше, виновными против восьмой заповеди, или, по крайней мере, считают грех свой весьма маловажным. До того иногда может забыться человек и сделаться нечувствительным к самой тяжелой вине своей! «Точно так , – отвечает нам Катехизис, – если он (немилосердный к бедным) имеет чем помогать им» . На практике, действительно, редко кто считает себя вором, когда он не помогает бедному; даже те, которые сами замечают в себе этот порок и отчетливо сознают себя грешными в нем, и эти люди не всегда понимают, что немилосердие к бедным есть грех именно против восьмой заповеди, а просто видят в себе грех против ближнего вообще. Но между тем немилосердие к бедным есть воровство в самом буквальном и полном смысле сего слова и, как такое, оно гораздо преступнее, чем каким обыкновенно его почитают. Не только одну черствость чувства показывает в человеке немилосердие к бедным, – черствость, как бы замкнутую в себе, – но оно есть прямое насилие по отношению к нашему ближнему, есть явное посягательство на его собственность. |
|
|
