| Лауз утверждает, что в монашестве Евагриева направления созерцание (сам Евагрий называет его θεολογικ) совершенно независимо от образов и потому оно возможно только в том случае, если монах полностью освободил свой разум от мыслей, чтобы познающий и Познаваемый были одним целым 280 . Если бы Евагрий и в самом деле повлиял на Кассиана, то мы могли бы ожидать, что он тоже умаляет роль образов в том, как он понимал соединение с Богом. Однако, анализируя слова, которые Кассиан использует для описания этого соединения, мы видим, что на самом деле он придавал ему весьма личностный характер 281 . В своих творениях Кассиан употребляет ок. 62 раз существительное unitas и глагол unio. Из этого числа ок. 40 выступают в применении к христологическому союзу, а 22 других случая относятся к разного рода взаимоотношениям: либо между людьми, либо между людьми и духами или Богом. Эти слова могут также обозначать общего рода отношения между людьми, дружбу, общение и даже пребывание духа внутри человеческого тела. Кассиан использует эти слова трижды в применении к Троице, когда идет речь о единстве между лицами, и четыре раза – в применении к союзу монаха со Христом 282 . Из этих четырех случаев два описывают союз человека со Христом – более всего с точки зрения умственного преобразования: через помыслы о горнем, а не о земном монах приобретает ум Христов. Авва Иоанн утверждает, что назначение монаха состоит в том, чтобы распять свои желания, отречься от своей собственной воли и прославлять Господа. Обнажив свой разум от всего земного, монах сможет слить (unire) его со Христом настолько, насколько это позволит его телесная немощь (Conlat. 19.8 Авва Феона в том же духе высказывает свое мнение о конфликте внутри монаха, утверждая, что в своем внутреннем человеке монах услаждается законом Божьим ( Рим. 7:22 ) и жаждет постоянно быть в союзе с одним только Богом (deo soli semper uniri), однако другой закон противостоит этому желанию и заставляет монаха помышлять о земном (Conlat. 23.11 Очевидно, что в учении Кассиана союз с Богом отчасти подразумевает, что человечек лелеет помыслы о горнем ( Кол. 3:2 ), о том, что указывает на Бога. |
| Первым исполнителем указов был, как естественно, сам Диоклетиан. Диоклетиан за исполнение своих указов отвечает только до 305 года, до месяца мая, когда он сложил с себя бремя правления, отказался от престола. В непосредственном подчинении Диоклетиану состоял тогда весь Восток империи (Фракия, Азия) со включением Египта. О характере Диоклетиана нам нет никакой надобности распространяться; мы уже знакомы с ним. Это был человек вообще благоразумный, осторожный, точный в своих действиях, уважавший законность и порядок. Судя поэтому мы вправе ожидать, что в Диоклетиане история найдет точного и верного исполнителя изданных им законов против христиан. Между тем церковные писатели Евсевий и Лактанций , современники событий, в своих исторических сочинениях дают не мало данных, из которых мы вынуждаемся заключать, что Диоклетиан был чрезмерно жесток в отношении к христианам, что он пролил много христианской крови, что он многих и весьма многих из христиан прямо казнил, на что вовсе не давали права его собственные указы, с содержанием которых мы знакомы. Как примирить такое противоречие? Анализируем свидетельства христианских писателей о гонении самого Диоклетиана. Этот анализ должен показать нам, что Диоклетиан остался верен своему характеру, строго точному, выражавшемуся в законности и порядке. Если же церковные писатели и представляют его человеком, который не следовал точно своим указам, то эти показания или неверны, или основываются на недостаточном понимании действительных фактов. Обращаемся прежде всего к тому, как происходило гонение в Никомидии, столице Диоклетиана, где конечно оно происходило по личному его распоряжению и воле. Евсевий о событиях в Никомидии рассказывает, что по издании уже первого указа Диоклетианова множество мучеников потерпели здесь смерть от Диоклетиана; Лактанций в сочинении «о смерти гонителей» также уверяет, что многие в Никомидии «влачимы были на казнь». 256 Но точный анализ их сообщений, их известий, не подтверждает их слов. Из собственных их слов видно, что по воле Диоклетиана пострадали все те христиане, которые находилось в различных должностях при дворе, вероятно все те камергеры, казначеи, гардеробмейстеры, прислужники при столе и прочие слуги, о которых упоминает Феона в известном письме к Лукиану. |
| – Беляев А. Любовь Божественная. Опыт раскрытия главнейших христианских догматов из начала любви Божественной. М., 1884. С. 47–56. 44 Подробный анализ этой главы и ее значения для истории христианской экзегезы см. в работе: Harl M. Les trois livres de Solomon et les trois parties de la philosophie dans les Prologues des Commentaires sur le Cantique des Cantiques (d’Orig-ne aux Chaenes exegetiques grecques)//Text und Textkritik. Eine Aufsatzsammlung/Hrsg. von J. Dummer. Berlin, 1987. S. 249–269. 45 Так нам представляется целесообразным переводить данное понятие, которое, будучи производным от глагола “видеть”, восходит к терминологии языческих мистериальных культов (например, элевсинских мистерий, называющихся). В христианскую лексику эта терминология была перенесена Климентом Александрийским , который называл высшее созерцание “тайнозрением”), а также говорил, что только через Христа нам становится доступным созерцание Бога (di Cristoa, d„ об тТпои QeXj ™popmeЪemai). См. предисловие к указанному изданию: Orig-ne. Commentaire sur le Cantique des Cantiques. T. II. P. 755. 46 По замечанию М. Арль, Оригену было известно традиционное трехчастное деление философии на логику, этику и физику, но, исходя из своих задач, он изменяет данную традиционную структуру. См. Harl M. Les trois livres… P. 252. Впрочем, и упомянутая в данном случае Оригеном схема трех основных наук имела место в античной философии I в. по Р. Х.: у Плутарха и Феона Смирнского. См. Hadot P. Les introductions aux commentaires exegetiques chez les auteurs neoplatoniciens et les auteurs chretiens//Les r-gles des » Ed. par M. Tardieu. Paris, 1987. P. 117. 47 См. у святителя Григория Нисского : “…младенец не занимается делами совершенных, и совершенного не берет к себе на руки кормилица, но всякому времени возраста полезно и сообразно что-либо свое: так и в душе можно видеть некоторое сходство с телесными возрастами, по которым сыскиваются некоторый порядок и последовательность, руководящие человека к жизни добродетельной. Посему-то иначе обучает Притча, и иначе беседует Екклесиаст, любомудрие же Песни Песней высокими учениями превосходит и Притчи и Екклесиаста”. – Творения святого Григория Нисского . Ч. 3. М., 1862. С. 14. Ср. также у преподобного Исидора Пелусиота : “порядок расположения в Библии трех книг Соломоновых – Притчей, Екклезиаста и Песни Песней обусловливается их внутренним содержанием Поэтому должно читать сначала книгу Притчей, затем Екклезиаст и, наконец, Песнь Песней. Чтение этих трех книг в означенном порядке должно соответствовать духовному росту читающего”. – Иеромонах Иоасаф. Преподобный Исидор Пелусиот как толкователь Священного Писания. Сергиев Посад, 1915. С. 26–27. |
| Судя по этому, мы вправе ожидать, что в Диоклетиане история найдет точного и верного исполнителя изданных им законов против христиан. Между тем церковные писатели Евсевий и Лактанций, современники событий, в своих исторических сочинениях дают немало данных, из которых мы вынуждаемся заключать, что Диоклетиан был чрезмерно жесток в отношении к христианам, что он пролил много христианской крови, казнив многих и весьма многих из христиан, на что вовсе не давали права его собственные указы, с содержанием которых мы знакомы. Как примирить такое противоречие? Проанализируем свидетельства христианских писателей о гонении самого Диоклетиана. Этот анализ должен показать нам, что Диоклетиан остался верен своему характеру, строго точному, выражавшемуся в законности и порядке. Если же церковные писатели и представляют его человеком, который не следовал точно своим указам, то эти показания или неверны, или основываются на недостаточном понимании действительных фактов. Обращаемся прежде всего к тому, как происходило гонение в Никомидии, столице Диоклетиана, где, конечно, оно происходило по личному его распоряжению и воле. Евсевий о событиях в Никомидии рассказывает, что по издании уже первого указа Диоклетианова множество мучеников потерпели здесь смерть от Диоклетиана; Лактанций в сочинении " О смерти гонителей " также уверяет, что многие в Никомидии " влачимы были на казнь " Но точный анализ этих сообщений, их известий, не подтверждает их слов. Из собственных их слов видно, что по воле Диоклетиана пострадали все те христиане, которые находились в различных должностях при дворе, вероятно, все те камергеры, казначеи, гардеробмейстеры, прислужники при столе и прочие слуги, о которых упоминает Феона в известном письме к Лукиану. Таких лиц, конечно, было немало при пышном дворе Диоклетиана. Из них Евсевий указывает на мученическую смерть трех христиан, бывших при дворе Диоклетиана в различных службах — Петра, Горгония и Мученическая кончина многих придворных христиан именно по приказанию Диоклетиана не подлежит сомнению, но по какому случаю она совершилась? Евсевий выставляет их мучениками исключительно за имя Христово, но это едва ли так. |
| — Найди для нее свободное помещение на нижней террасе, выдай постель и покорми ее. А завтра я решу, что с нею делать, — сказала Феона, беря мужа под руку и ведя его ко входу в дом. Толстуха, выслушав приказ хозяйки, подошла к Евфимии и мановением руки велела ей следовать за ней. Евфимия молча подчинилась. Они прошли в раскрытые ворота на хозяйственный двор. Здесь женщина остановила ее движением руки, достала из складок покрывала связку ключей и подошла к двери низкого здания с зарешеченными окошками под самой крышей. Она отперла дверь, вошла внутрь и вскоре вышла оттуда, неся в руках скатанный тюфяк и какой-то узел поверх него. Молча сунув тюфяк в руки Евфимии, она повесила узел на руку, снова заперла дверь кладовой и махнула свободной рукой, приглашая следовать за ней. Женщины прошли через хозяйственный двор и оказались перед еще одной стеной с воротами, тоже приоткрытыми. За ними обнаружился плодовый сад, междурядья которого были заняты грядами с овощами. Сквозь сад и огород шла довольно широкая дорожка, мощенная серыми плитами, поросшими травой и лишайником. Толстуха что-то непрерывно говорила, но, казалось, обращаясь не столько к спутнице, сколько к себе самой, и ответа не ожидала. Вдруг она резко остановилась и, схватив Евфимию за руку, заставила и ее остановиться, показывая рукой на что-то впереди. Евфимия остановилась и, перекрестившись, воскликнула испуганно: — О Боже! Спаси и помилуй! Впереди, свернувшись спиралью на разогретой солнцем каменной плите, лежала толстая пестрая змея. Евфимия с детства до ужаса боялась змей. — Так ты вовсе не немая? Ты говоришь по-арамейски? — воскликнула толстуха. — И ты тоже? — удивилась Евфимия. — Да, это язык моего детства. Я родом из Пальмиры, — толстуха подобрала сухой ком земли и кинула его в змею, та не торопясь приподняла голову, потрогала воздух раздвоенным языком, перетекла через кольца собственного тела и, разматывая их за собой, попозла по камням в сторону капустной грядки. — А я из Эдессы, — сказала Евфимия, переводя дух. |
| до н. э.) в свое время выделял 21 тип эпистолярного красноречия, то его позднеантичные или византийские продолжатели различали 41 тип или даже 113 типов . Произведена легкая модификация номенклатуры прогимнасм: термин «прозопея», означавший у Феона не «олицетворение», но (как и у Гермогена в трактате «О нахождении»! ) фиктивную речь, составленную от имени некоего мифического, исторического или бытового персонажа («какие слова сказало бы такое-то лицо при таких-то обстоятельствах?»), заменен привычным для нас в этом значении термином «этопея» . Именно гермогеновский или псевдогермогеновский перечень прогимнасм был перенят и окончательно канонизирован в IV в. антиохийским ритором Афтонием (в «порядке реализации вышеназванной тенденции к дроблению классификационных единиц разъявший на отдельные пункты «утверждение» и «опровержение», «похвалу» и «порицание», которые у его предшественника выступали как неразделимые пары соотносительных противоположностей, каждой из которых было посвящено по одной рубрике ). Так родилась четырнадцатичленная схема, господствовавшая над всем византийским тысячелетием: (1) басня, (2) повествование, (3) хрия, (4) гнома, (5) утверждение, (6) опровержение, (7) общее место, (8) похвала, (9) порицание, (10) сравнение, (11) этопея, (12) описание, (13) рассмотрение вопроса, (14) внесение закона . О значении прогимнас- матических сборников как некоего откровенного признания позднеан- тичной и византийской риторики о собственной сути, некоей материализации простейших оснований вырабатывавшегося в риторических школах подхода к литературному творчеству, нам уже приходилось говорить прежде и еще придется говорить в этой статье. Если византиец где-то выдавал себя и почти непроизвольно проговаривался о том, к чему же вела его соображение риторическая культура, то именно в прогимнасмах. Поэтому едва ли можно упускать их из виду, описывая византийскую литературную теорию: они, так сказать, непосредственная действительность этой теории. (Здесь мы спешим наперед оправдать обстоятельный разбор прогимнасм Никифора Хрисоверга в конце византийского раздела нашего коллективного труда .) За прогимнасмами в гермогеновском корпусе следовал трактат «О нахождении». |
| Смирились пред волей Константина и открытые противники «единосущия». И Евсевий Кесарийский, столь заносчиво щеголявший своей рационалистической логикой перед Александром Александрийским, теперь, желая сохранить благоволение императора Константина, решил оппортунистически (а не умом и сердцем) подписать чуждое ему вероизложение. Он затем опубликовал перед своей паствой лукавое софистическое объяснение своего поступка. Св. Афанасий не без ядовитости рассказывает нам об этой изворотливости Евсевия. Другой оппортунист, придворный Евсевий Никомидийский, и местный Никейский епископ Феогнис решили подписать орос, но уперлись перед подписанием анафематизма. а вот провинциальные некарьеристы, от начала друзья Ария ливийцы Феона Мармарикский и Секунд Птолемаидский честно отказались от подписи. Все трое вместе с Арием немедленно были сняты с мест своей службы и высланы государственной властью в Иллирию. Прямой провинциал Секунд упрекал придворного Евсевия: «Ты, Евсевий, подписал, чтобы не попасть в ссылку. Но я верю Богу, не пройдет и года, как тебя тоже вышлют». И действительно, уже в конце 325 г. и Евсевий и Феогнис были сосланы. Император не понимал этого идейного упорства и готов был видеть в них, как и в Арии, виновников «смуты». а смута действительно разрасталась, и даже не сама по себе, а как бродильное начало для других движений. В Александрии вновь поднял голову только что подавленный Мелитианский раскол. И мелитиане, как пред тем западные донатисты, апеллировали теперь к императору. Евсевий Никомидийский и Феогнис, чтобы искупить свою вину в глазах императора, прикинулись усмирителями этого волнения. Императора это не обмануло. Он пока твердо пытался провести на деле программу Никеи. Евсевий Никомидийский защищался дружбой с сестрой императора Констанцией, женой разбитого и теперь уже убитого Ликиния. Но Константин сослал и его и Феогниса Никейского в далекую Галлию и на их кафедры приказал избрать новых епископов. Константин продолжал проводить программу вселенского собора, с которым он связал свой престиж, как первого императора-христианина. |
| На самом деле, Плутарху трудно вывести действительных богов народного политеизма из своего отвлеченного монотеизма: его боги суть либо безличные силы Божества, либо демоны, т. е. твари, превышающие человека, но все же природные, естественные существа. Вместе с большинством своих современников Плутарх видит богов в небесных телах : это нетленные «логосы, истечения и виды» Божества (De Is. 36); но в то же время он сам настаивает на том, что небесные тела суть лишь «подобия» богов, что солнце, напр., вопреки общераспространенному мнению есть не Аполлон, а только образ и порождение Аполлона (κγονον ε γιγνμενον) , отражение высшей идеи, как уПлатона . В конце концов единственным основанием для признания отечественных богов являются отечественное предание ( πτριος κα παλαι πστις, Amatorius, 13) и оракулы; очевидно, что нельзя доказывать существование каждого бога в отдельности. Но наряду с отечественной верой есть и другой источник признания богов, на который ссылались с особенным удовольствием и стоики и эклектические академики, – это вообще вера народов, Consensus gentium, к которому прибегает и сам Плутарх. Между этими двумя источниками существует, однако, противоречие, с которым тщетно борется религиозный синкретизм. На космополитической почве боги либо утрачивают свою индивидуальную физиономию, обращаясь в абстракции, в – 198 – гипостазированные силы универсального божества, либо же обращаются в простых поместных демонов, какими в сущности они и были вначале. Этот процесс совершился в действительности в римской империи; философия служила его выражением и вместе одним из факторов разложения политеизма. Демонология Плутарха в существенных чертах своих встречается нам у множества его современников и преемников, напр. у Апулея, у Максима Тирского, у Феона Смирнского, у Альбина и др. Но с нас достаточно и одного Плутарха как наиболее выдающегося представителя этого верования и связанного с ним миросозерцания. Плутарх, правда, признает различие между «рожденными» и «нерожденными» богами, но, строго говоря, за исключением тех космических потенций, которые мы перечислили (Озирис и Изида в их различных аспектах, Тифон и Нефтис), все прочие боги, поскольку они различаются, обособляются от божества, должны почитаться демонами. |
| Произведена легкая модификация номенклатуры прогимнасм: термин «прозопея», означавший у Феона не «олицетворение», но (как и у Гермогена в трактате «О нахождении»! ) фиктивную речь, составленную от имени некоего мифического, исторического или бытового персонажа («какие слова сказало бы такое-то лицо при таких-то обстоятельствах?»), заменен привычный для нас в этом значении термином «этопея» . Именно гермогеновский или псевдогермогеновский перечень прогимнасм был перенят и окончательно канонизирован в IV веке антиохийским ритором Афтонием (в порядке реализации вышеназванной тенденции к дроблению классификационных единиц разъявший на отдельные пункты «утверждение» и «опровержение», «похвалу» и «порицание», которые у его предшественника выступали как неразделимые пары соотносительных противоположностей, каждой из которых было посвящено по одной рубрике ). Так родилась четырнадцатичленная схема, господствовавшая над всем визаитийским тысячелетием: (1) басня, (2) повествование, (3) хрия, (4) гнома, (5) утверждение, (6) опровержение, (7) общее место, (8) похвала, (9) порицание, (10) сравнение, (11) этопея, (12) описание, (13) рассмотрение вопроса, (14) внесение закона . О значении прогимнасматических сборников как некоего откровенною признания позднеантичной и византийской риторики о собственной сути, некоей материализации простейших оснований вырабатывавшеюся в риторических школах подхода к литературному творчеству, нам уже приходилось говорить прежде и еще придется говорить в этой статье. Если византиец гдето выдавал себя и почти непроизвольно проговаривался о том, к чему же вела его воображение риторическая культура, то именно в прогимнасмах. Поэтому едва ли можно упускать их из виду, описывая византийскую литературную теорию: они, так сказать, непосредственная действительность этой теории. (Здесь мы спешим наперед оправдать обстоятельный разбор прогимнасм Никифора Хрисоверга.) За прогимнасмами в гермогеновском корпусе следовал трактат «О нахождении». Эта часть корпуса, внутри себя построенная довольно непропорционально (о вступлении и о теории доказательства говорится много, о такой важной части речи, как повествование, διγησις, — мало, о заключении — вообще ни слова ), была, как кажется, для византийской традиции менее важной, чем остальные. |
|
|
