| ( " О Христе и антихристе " , 4) Далее он подробно описывает ткацкий станок, валком которого является " крестное страдание " , " основой — сила Святого Духа " , утком — святая плоть, вытканная в Духе, челноками — Слово, а трудящимися — патриархи и пророки, " исткавшие Христу красивый и совершенный хитон " . Плоть Слова, полученная от Девы, и " сотканная крестным страданием " плетется патриархами и пророками, чьи действия и слова возвещают о том, как Слово становится сущим и явленным. Именно в проповеди Иисуса Христа, провозглашении Того, Кто умер на кресте, изъясняемом и понимаемом в лоне, чреве, Писания, Слово получает плоть от девственницы. Дева в этом случае, как утверждает Ипполит дальше вслед за Откровением 12, — это Церковь, которая никогда не перестанет " нести в своем сердце Слово, преследуемое неверующими в мире " , а младенец мужского пола — это Христос, Богочеловек, возвещенный пророками, " Которого вечно рождает Церковь и (о Нем) учит она все народы " ( " Антихрист " , 61). В этом мире Церковь, Матерь-Дева, всегда in via, в пути, который является и процессом деторождения, рождающего Христа, грядущего Господа, в чадах, которых она носит в своем чреве до момента, примером которому — апостол Павел, который имеет возможность сказать: " И уже не я живу, но живет во мне Христос " (Гал. 2:20) и может также воззвать к Богу: " Авва, Отче! " (Гал. 4:6). Это момент, наступающий при нашей смерти в исповедании Христа, рождение в новую жизнь. Свидетельство и очеловечивание Если мы вернемся к Страстям Христовым, как они описаны в Евангелии от Иоанна, то найдем еще одну достойную внимания эсхатологическую черту: сказав " жажду " " во исполнение Писания " и вкусив уксуса (Ин. 19:28-29; ср. Пс. 69:21), Христос просто говорит: " Свершилось " или " исполнилось " , закончилось или завершилось (Ин. 19:30). Завершилось дело Божие, и Господь отдыхает от трудов Своих. Время отдыха Христа во гробе, по гимнографии страстной субботы — сама святая суббота. Дело Божие, о котором говорится в Бытии, дело сотворения " человека (anthrpos) по образу и подобию " (Быт. |
| Названия волостей Большая Шалга и Малая Шалга сложились не позднее XVI в., а в середине XVII в. в них входило соответственно 30 и 6 деревень. В конце XIX в. (данные 1888 г.) в Большешальском приходе насчитывалось минимум 27 деревень, в 1920 г. - 25 селений и 1 хутор. В деревнях жили мастеровые люди: сапожники, кузнецы, портные, плотники. В Большой Шалге было много столяров - сказалась, видимо, близость Каргополя. Катали валенки, делали деревянную посуду. Почти в каждом хозяйстве имелось гумно, скотный двор, жернова, ткацкий станок. Мельницы строили сообща... В одной из деревень был смолокуренный завод. В 1970-е г.г. было принято решение сделать д. Казаково образцово-показательным поселком и застраивать его по специальному проекту. В результате сейчас в деревне много домов типовой застройки и перевезенных из брошенных деревень. На сегодняшний день бывшая волость Большая Шалга почти полностью разрушена. Жилыми остались три деревни. Традиционная застройка практически нигде не сохранилась. В документах XVI в. на погосте в Большой Шалге упоминается только одна церковь Рождества Христова. В XVII в. уже две - Рождества Христова и Николая Чудотворца. В 1730-е г.г. новая Рождественская церковь и Никольская сгорели. По данным 1824 г. на погосте " две церкви: первая во имя Рождества Иисуса Христова одноэтажная, с теплою папертью и приделом Благовещенья, 1743 г., и вторая двухэтажная, внизу во имя Святителя Николая Чудотворца, а вверху во имя свм. Антипы, 1740 г., - обе деревянные... " Когда-то погост окружала ограда с воротами, обращенными к дороге на Каргополь. Рождественская церковь после пожара была отстроена и освящена в 1762 г. Она представляла собой немного вытянутый вверх восьмерик на четверике, шатер с крутыми гранями, слегка выгнутыми наружу, и главкой на шейке. С востока к основному объёму храма примыкала четырёхстенная алтарная абсида, крытая бочкой. Внутри шатра до сих пор сохранились леса, установленные строителями храма в середине XVIII в. С запада к основному объему примыкала трапезная, над её кровлей возвышалась глава на восьмигранном барабане, установленном в юго-восточном углу. |
| — Да, да, да! — сказали колья изгороди. — Ты еще не знаешь света, а мы так вот знаем, — вишь, какие мы сучковатые! И они жалобно заскрипели: Оглянуться не успеешь, Как уж песенке конец! — Вовсе не конец! — сказал лен, — И завтра опять будет греть солнышко, опять пойдет дождик! Я чувствую, что расту и цвету! Я счастливее всех на свете! Но вот раз явились люди, схватили лен за макушку и вырвали с корнем. Больно было! Потом его положили в воду, словно собирались утопить, а после того держали над огнем, будто хотели изжарить. Ужас что такое! — Не вечно же нам жить в свое удовольствие! — сказал лен. — Приходится и потерпеть. Зато поумнеешь! Но льну приходилось уж очень плохо. Чего-чего только с ним не делали: и мяли, и тискали, и трепали, и чесали — да просто всего и не упомнишь! Наконец, он очутился на прялке. Жжж! Тут уж поневоле все мысли вразброд пошли! «Я ведь так долго был несказанно счастлив! — думал он во время этих мучений. — Что ж, надо быть благодарным и за то хорошее, что выпало нам на долю! Да, надо, надо!.. Ох!» И он повторял то же самое, даже попав на ткацкий станок. Но вот наконец из него вышел большой кусок великолепного холста. Весь лен до последнего стебелька пошел на этот кусок. — Но ведь это же бесподобно! Вот уж не думал, не гадал-то! Как мне, однако, везет! А колья-то все твердили: «Оглянуться не успеешь, как уж песенке конец!» Много они смыслили, нечего сказать! Песенке вовсе не конец! Она только теперь и начинается. Вот счастье-то! Да, если мне и пришлось пострадать немножко, то зато теперь из меня и вышло кое-что. Нет, я счастливее всех на свете! Какой я теперь крепкий, мягкий, белый и длинный! Это небось получше, чем просто расти или даже цвести в поле! Там никто за мною не ухаживал, воду я только и видал, что в дождик, а теперь ко мне приставили прислугу, каждое утро меня переворачивают на другой бок, каждый вечер поливают из лейки! Сама пасторша держала надо мною речь и сказала, что во всем околотке не найдется лучшего куска! Ну, можно ли быть счастливее меня! |
| Йёста стал перед ней на колени и прижался лбом к краю кровати. Из груди у него вырвался тяжкий стон. — Скажи мне теперь, Йёста, как ты думаешь жить? Чем можешь ты заниматься, чтобы прокормить жену? Скажи мне! Ты ведь знаешь, я всегда желала тебе добра. И Йёста отвечал ей с улыбкой, хотя сердце его готово было разорваться от горя: — В былые дни, когда я пытался жить трудом своих рук, вы, майорша, подарили мне хутор; он и сейчас принадлежит мне. Этой осенью я привел его в полный порядок. Вместе с Лёвенборгом мы побелили потолки, покрасили стены и оклеили их обоями. Заднюю маленькую комнату Лёвенборг предложил назвать кабинетом графини; он даже купил у крестьян старинную мебель, случайно попавшую к ним с аукционов в господских поместьях. Сейчас в этой комнате есть кресла с высокими спинками и отделанные бронзой комоды. А в первой, большой комнате стоит ткацкий станок для графини и токарный для меня. В доме есть вся необходимая для хозяйства утварь. Мы с Лёвенборгом просиживали там многие вечера, беседуя о том, как молодая графиня и я будем жить на этом хуторе. Но моя жена только сейчас узнала об этом, майорша. Мы хотели сказать ей об этом позже, когда придет время покинуть Экебю. — Продолжай, Йёста! — Лёвенборг часто говорил о том, что в доме нам будет нужна служанка, «Летом в березовой роще очень хорошо, — говорил он, — но зимой тут для молодой женщины будет слишком тоскливо. Нет, Йёста, тебе необходимо иметь служанку», — повторял он. Я соглашался с ним, но не знал, смогу ли я найти служанку. Но вот однажды он пришел и принес свои ноты и деревянный стол с нарисованной клавиатурой. — Не иначе как ты сам, Лёвенборг, будешь здесь за служанку, — сказал я ему. Он отвечал, что еще сможет нам пригодиться. — Уж не думаешь ли ты, что молодая графиня сама будет готовить обед, носить дрова и воду? — спросил он. Нет, я, конечно, этого не думал: пока у меня есть руки, ей не придется заниматься черной работой. Но он все-таки считал, что нам будет лучше здесь втроем; тогда она сможет весь день сидеть на диване и вышивать. |
| Клеймо 11. Юноша быстро возвратился к князю своему и поведал ему все подробно, что видел и слышал. Благоверный же князь Петр сказал: «Везите меня туда, где та девица». Князя Петра привозят в дом к деве Февронии, которая соглашается исцелить его, если он станет ее мужем Клеймо 12. И привезли его в дом тот, в котором была девица. И послал князь к ней отроков своих, говоря: «Поведай мне, девица, кто хочет меня уврачевать? Пусть уврачует меня и возьмет богатства много». Она же, не смущаясь, ответила: «Я хочу его уврачевать, но богатства не требую от него. Имею же к нему слово такое: если не быть мне супругой ему, незачем мне и врачевать его». Князь Петр посылает к Февронии сказать о своем согласии Клеймо 13. И, придя, человек тот поведал князю своему, что сказала девица. Князь же Петр пренебрег словами ее, помыслив: «Как это, князем будучи, древолазца дочь возьму себе в жены?!» И, послав к ней, сказал: «Скажите ей: что же это за врачевство ее?! Но пусть врачует! Если уврачует, возьму ее себе в жены». Феврония передает сосуд со снадобьем и объясняет, как получить исцеление Клеймо 14. Пришедшие передали ей слова те. Она же, взяв сосуд маленький, почерпнула кисляжди (хлебной закваски) своей, дунула на нее и сказала: «Учредите князю вашему баню, и пусть помажет этим тело свое, где есть струпы и язвы, а один струп пусть оставит непомазанным — и будет здоров! Князь Петр, испытывая мудрость Февронии, посылает ей пучок льна, чтобы она изготовила из него сорочку, порты и убрусец Клеймо 15. И принесли князю эту мазь. И повелел он учредить баню. Девицу же захотел в ответах испытать, так ли мудра, как слышал о речах ее от юноши своего. Послал ей с одним из слуг своих одно повесмо (пучок) льна, говоря так: «Эта девица хочет мне супругой быть мудрости ради. Если мудра, то пусть из этого льна учинит мне сорочку, и порты, и убрусец (пояс или полотенце) за то время, пока я в бане буду». Дева Феврония, получив лен, повелевает слуге снять с печи поленце, отрубить «утинок» и передать князю Петру, чтобы он изготовил из него ткацкий станок |
| – Кто вам помогал вырастить их? – Бог помогал! Вспоминаю, как мне нужно было ходить косить, чтобы прокормиться. У меня тогда было трое детей: отец Георгий, Мария и отец Василий. Василия, который теперь профессор в Сибиу, я оставляла дома одного. Тогда ему было несколько месяцев. Я уходила из дому, запирала дверь и вверяла его Матери Божией, говоря: «Матерь Божия, позаботься о нем!» Приду в полдень, покормлю его грудью и опять уйду в поле на работу. Старшеньких, Георгия и Марию, я отсылала с коровой. Мне боязно было оставлять их вместе с Василием. Я опасалась, что они оставят дверь открытой, и куры могут зайти к маленькому. Соседи даже спрашивали меня, куда я деваю маленького. А я отвечала им, что оставляю его на попечение Матери Божией. Я его хорошо кормила, и он был очень спокойный. Детей теперь холят и лелеют, но они растут не лучше моих. Родителям следовало бы возлагать на Бога больше надежды, заботясь о своих детях! – Вы застали войну. Как пережили ее? – Было тяжело. У меня тогда было двое детей – Георгий, которому было несколько годочков, да Мария, ей было несколько месяцев. Нас эвакуировали. Я уехала к маме, она жила в городе. Вспоминаю множество людей, ютившихся в повозках, и все время кто-то умирал от тифа. Когда мы вернулись домой, у нас не было ничего. Оставалась лишь одна хворая корова, а все остальное прибрали: мебель, даже постельное белье. Но Бог заботился о нас, и мы засучили рукава и восстановили все, что у нас было. И вот дети выросли, а мы состарились. – Как вы думаете, в чем предназначение женщины? – Предназначение женщины – растить своих детей. Это самое великое предназначение. Но сегодня некоторые матери не очень осознают это, и их больше занимает работа, карьера. А когда они плохо воспитывают своих детей, то ничего от них не получают взамен и тогда очень сильно страдают. Я могла устроиться в больницу – тогда ведь открыли больницу – и работать в ней. Но я сказала себе: «Не оставлю своих детей ради работы!» И я стала работать в колхозе, хотя так мне было тяжелее. Работала с утра до вечера, но была рядом с ними, знала, что они делают. Когда приходила домой, кормила и затем ставила их на молитву. Зарплата, которую я получала, была маленькая, и ее не хватало. Но у меня был ткацкий станок, и я ткала для людей. Так я зарабатывала деньги, чтобы было, на что одеть деток. Было тяжело. Но мы с мужем были молоды и радовались тому, что нам удавалось каждый день. |
| Мусульманин не верит, что Ты касаешься грязной земли. Язычник мнит всего Тебя в земном [обличье]. Царский Сын ведает царственный путь и указывает на Тебя, [обитающего] на земле пречистой. В сию пречистую землю Он облекся и снизошел, чтобы внести свет в земные сумерки и придать существенность бренному дыму. Царю мой, Ты ближе ко мне, чем мое дыхание, и обитаешь [во мне] глубже, чем мои мысли. Что такое мое дыхание, если не нечто, входящее в меня снаружи и паки исходящее? Ведь и прежде дыхания моих легких Ты был во мне. Ведал Ты меня еще в бедрах моего отца. И прежде сотворения мира думал обо мне. Что суть мои мысли, если не отпечатки внешних предметов, входящие в мой ум, как нити в ткацкий станок? Ткутся они, стройно выпрядаясь, а затем расточаются и теряются. Все объекты мышления [букв.: вещи. – Ред.] пребывают за пределами моего разума. В ум же входят не они сами, а их отображения. Но Ты – единственное сущее ума моего, с которым он и родился. Ведь прежде всякого отпечатка был Ты во мне; и пребываешь в соприкосновении со мной, прежде чем коснусь я любой из созданных тварей. С той поры как услышал я царственное благовестив, расстилаю душу мою, словно покрывало с самыми драгоценными сокровищами, и ищу в ней Тебя и Твое Царствие. Простираю я ее, но не вижу ей ни конца, ни дна. Не могу ни достигнуть всех ее вершин, ни спуститься во все ее недра. Открываю [в ней] светлые лучи, предвещающие некое дальнее солнце. Нахожу и золотые колонны храма, но святилищу сему не видно пределов. Чувствую благовонный аромат кадил, но не могу видеть царского престола. Чем усерднее тружусь я и открываю, тем больше вижу закрытого, сокровенного. Неведомые тайны поместил Ты в меня, Господи несметных Сил и Воинств. На каждом ратнике блистает Твое царственное сияние. Как солнце не бывает без светлых лучей, так и Царь – не без Своих Ангелов, не без лучезарных Своих отсветов. Безграничность носишь Ты в Себе, Царю мой, – ее вносишь и в мою душу. Одеялся Ты вечностью, яко ризою, Царю мой, – ею облекаешь и мою душу. |
| Мы не говорим " благослови " и " буди благословенно " , а говорим: " Не это, а то " и тому подобное и бросаем яд в самих себя, в свою жизнь. Поэтому мы и не имеем преуспеяния хороших монахов. В книгах отцов мы читаем о некоторых святых послушниках. Представь себе, игумен поместил в келию послушника вола, который столько лет рвал ему нити и ломал ткацкий станок! И там, внутри, конечно, сколько он делал и всякого иного! Спокойствия от него не было совсем! Но, несмотря на все это, никогда у брата не было помысла, как он говорил авве Пафнутию: " Никогда, авва, у меня не было плохого помысла о моем старце, почему он поместил в мою келию вола. Но раз он поместил его сюда, значит, он знает что делает, и кончено дело " . Сам он не имел своего помысла. Помысл старца и был его собственным помыслом. Поэтому мы говорим: " Если у нас нет духовного послушания, то мы совершенно ничего не достигли. Когда мы не желаем того, чего желает старец, мы, по сути, уже не послушники и не имеем духовного послушания. Пусть мы и совершаем послушание на деле, но мы тогда становимся, словно люди, у которых есть тело, но нет души. Ведь логически совершенно неприемлемо, чтобы существовал человек, у которого нет души. Точно так же, согласно духовной логике, неприемлемо считать послушником того, кто имеет послушание только на деле. Прежде всего он должен иметь душу, иметь духовное послушание и говорить: " Во что верит, что думает, помышляет, полагает и решает старец, так же в точности думаю, считаю, решаю и я " . Святой Симеон Новый Богослов получил благословение свыше только за послушание. Это очень сильный и яркий пример. Святой Паисий имел послушника, которому однажды сказал: " Чадо мое, иди выпей воды вон из той лохани " . Послушник сказал в своем помысле: " Вместо того чтобы сказать мне пойти попить из кувшина или из источника, когда я пришел с послушания усталый и потный, старец говорит мне пить эти помои из лохани! " . Он доверился своему помыслу и так много упустил! Потом он подумал: " Неужели не идти мне пить? " – но совсем не нашел воды. |
| Ткань, ткач Ткань, ткач ( Ucx. XXXV, 35 ). Искусство ткать и прясть было известно с древних времен, и особенно в Египте, как то мы видим на многих древних египетских памятниках. Здесь и евреи научились этому и искусно прилагали оное к устройству завес, покрывал и т. п. в Скинии. Тканье и пряжа вообще считались делом женским ( Npumч. XXXI, 21–22 ). Я должен отрезать, подобно ткачу, жизнь мою, вопиял в своей предсмертной молитве пр. Исаия. Он (т. е. Господь) отрежет меня от основы ( Uc. XXXVIII, 12 ), т. е. перережет концы нитей, которыми ткань или пряжа, прикрепляется к ткацкому челноку. Это ткач обыкновенно делал тогда, когда работа тканья заканчивалась совершенно. Когда Самсон уснул на коленях Далилы, то она, чтобы выведать тайну его силы, взяла семь кос головы его, и прикрепила их к ткальной колоде, и сказала ему: Филистимляне идут на тебя, Самсон! – тогда он пробудился от сна своего и выдернул колоду вместе с тканью ( Cyд. XVI, 14 ). В Свящ. Писании нередко упоминаются не только ткачи и ткущие женщины, но и разные их изделия – полотна, ковры и т. п., равно как разные орудия и принадлежности, употребляемые при сем, как, напр., ткацкий станок ( Cyд. XVI, 14 ), навой ( I Цap. XVII, 7 ) и уток ( Лeb. XIII, 48 ). Дни мои бегут скорее челнока, говорил в своих страданиях пр. Иов, и кончаются без надежды. Читать далее Источник: Библейская энциклопедия/Никифор (Бажанов) – Москва : Локид-Пресс; РИПОЛ классик, 2005. – 795 с. ISBN: 5-320-00440-0 Вам может быть интересно: Поделиться ссылкой на выделенное |
| — Что вы делаете там, тетушка Гюстав? — спросил Йёста. — Он запер меня здесь, — прошептала она. — Кто? Хозяин? — Да. Я уж думала, что он совсем прикончит меня. Послушай-ка, Йёста, возьми ключ от дверей зала, пройди через кухню и отопри кладовую, чтобы я могла выйти отсюда! Тот ключ подходит сюда. Йёста сделал, как она просила его, и через несколько минут маленькая фру Синклер уже стояла в кухне, где, кроме них, никого не было. — Отчего же вы, тетушка, не приказали кому-нибудь из служанок отпереть вам дверь этим ключом? — спросил Йёста. — Так я и стану открывать им свой секрет. Ты хочешь, чтобы я потеряла покой из-за этой кладовой? Это не беда, что я просидела здесь взаперти, по крайней мере воспользовалась случаем и прибрала на верхних полках. Давно пора было этим заняться. Не могу понять, откуда там набралось столько хлама. — Да, у вас, тетушка, хватает здесь в доме хлопот, — заметил Йёста, как бы оправдывая ее. — Что верно, то верно. Пока я сама не распоряжусь, ни один ткацкий станок, ни одна прялка не заработают по-настоящему. И если... Она вдруг замолкла и смахнула слезу. — Боже, что же это я болтаю! — словно очнулась она. — Больше мне не за чем смотреть. Ведь он распродает все, что у нас есть. — Да, это просто какая-то напасть, — сказал Йёста. — Ты видел, Йёста, большое зеркало в гостиной? Ведь это такое хорошее зеркало, стекло в нем цельное, не из кусков, и позолота вся в полном порядке. Я получила его в наследство от своей матери, а теперь он хочет его продать. — Да он просто спятил. — Да, не иначе как с ним творится что-то неладное. Он не угомонится и доведет дело до того, что нам, вроде майорши, придется бродить по дорогам и собирать подаяние. — Ну, до этого, я думаю, не дойдет, — ответил Йёста. — Нет, Йёста, не миновать нам беды. Когда майорша покидала Экебю, она предсказала, что нас ждет беда, — вот беда и пришла. Она бы не допустила, чтобы он продал Бьёрне. Подумать только, ведь он распродает фарфор и фамильные сервизы, которыми еще пользовались его деды и прадеды. Майорша бы не допустила этого. |
|
|
