| Из того, что Апостол называет Тимофея евангелистом 128 , можно заключить, что главной его обязанностью было – проповедовать евангельское учение, учить не уверовавших христианским истинам и наставлять в вере и благочестивой жизни христиан. И действительно, мы видим его то сопровождающим Апостола в его путешествиях, то помогающим ему в проповеднических трудах, то обходящим, по апостольскому поручению, с словом назидания и утешения разные христианские общества. В качестве проповедника Тимофей проходил с ап. Павлом Фригию, Галатию и Мисию 129 и отправился с ним из Троады в Македонию. Проповедническая деятельность Апостола на материке Европы шла весьма успешно; с проповедью Евангелия он прошел македонские города и основал христианские общества в Филиппах 130 , в Фессалониках 131 , в Верии 132 , в Афинах 133 и, наконец, прибыл в Коринф 134 . Во всех этих местах был с ним и Тимофей. Но когда Павел с Силою отправился из Филипп, Тимофей, для окончательного наставления христиан в вере, остался на некоторое время там; точно так же оставался он на время с Силою в Верии 135 ; из Афин, по поручению Апостола, он отправился в Фессалоники для утверждения и утешения тамошних христиан, претерпевавших гонение от соотечественников 136 . Выполнив апостольское поручение, Тимофей с благоприятными известиями о постоянстве фессалоникийских христиан в вере и любви 137 , возвратился к своему учителю в Коринф. Здесь он не оставлял Апостола во все продолжение его полуторагодичного пребывания там 138 и вместе с ним трудился в благовествовании Христовом 139 ; при нем Апостол написал здесь и оба послания фессалоникийцам, что видно из приветствий посланий 140 . Из Коринфа Апостол отправился в Сирию и Иерусалим 141 . Последовал ли Тимофей за ним, остался ли в Коринфе, или же ожидал возвращения своего учителя в Ефесе, – неизвестно. Немецкие ученые, Гейденрейх 142 и Отто 143 , предполагают, что он, по отбытии Апостола в Иерусалим, остался в Коринфе. Такое предположение имеет основание в предшествовавшей деятельности Тимофея. |
| Факт помещения святых мучениц для поругания в дома терпимости (и сохранение ими там своего девства невредимым) в настоящее время вызвал к себе в науке глубокий интерес и подвергся тщательному исследованию 129 Из документов той эпохи видно, что такой конец не непременно ожидал каждую мученицу по римским законам, но что происходило это от личного произвола и развратности 130 отдельных государственных чиновников, прикрывавшихся чрезмерной ревностью к своему служебному долгу 131 или лицемерным милосердием, заменяющим смертную казнь якобы менее жестоким наказанием 132 Однако нельзя сказать, чтобы такие наказания встречались редко, скорее, наоборот. Особенно часто их применяли в эпоху жестоких гонений на христиан при Диоклетиане. Оставляя в стороне фактическую историю, нужно сказать, что для нас поучительны здесь только два вопроса: 1) как относились сами святые девы к сему, какова была их психология в это время, что они чувствовали, в чем находили выход и внутреннее успокоение и 2) как сила Божия вспомоществовала угнетенной душе. Первое положение разъясняет нам св. мученица Ирина. Когда мучитель сказал, что велит ее «нагу отвести в блудилище, да тамо поругаема будеши даже до умертвия», то она ответила ему: «Тело мое сице [так же] страдати будет от блудника, якоже от пса кусающа, или от волка, или от медведя, или от змеи угрызающия» (то есть от наказаний, к которым обычно приговаривали всех христиан) 133 «И изволеннее [лучше] мне есть страдати осквернение тела, неже осквернити душу идолопоклонением: нечистота бо неволею бываемая, ейже душа не соизволяет, не поставляется во грех пред Богом», и многое еще прочее говорила, что очень заинтересовало с богословской точки зрения даже самого мучителя, но что за недостатком места не могу привести 134 Подобный же характер носят мучительные думы пред выставлением на публичное поругание той девицы-христианки, о которой говорит св. Амвросий Медиоланский 135 чрезвычайно наглядно описывающий, как происходило все дело. Вообще же нужно сказать: хотя для первых христианок вышеуказанное наказание было ужаснее самой смерти, как свидетельствовал выше Тертуллиан , они – за исключением некоторых случаев самоубийства ради избежания позора – соглашались скорее на него, чем на принесение жертвы идолу (пусть она заключалась даже только в горсти ладана, которую нужно было бросить на жертвенник, или в нескольких каплях вина, которые необходимо было выпить), и, воодушевленные верою, шли на мучения, «не боясь растления и публичных домов» (corruptelas et lupanaria non timentes), как с радостью и восторгом говорит о своих духовных дочерях св. Киприан Карфагенский 136 |
| Если бы это стихотворение было древнее, то, может быть, в нем более определенными чертами изображена была бы Новгородская область. По крайней мере, в этой торговой предприимчивости, в этих далеких странствиях, которые совершает наш герой, не древний богатырь, не служилый человек, не пахарь крестьянин, можно видеть жизнь древнего новгородского промышленника. Он попадает не на княжеский пир, не в стольном во городе во Киеве, а где-то в чужой стороне, на братчину. Вот как описывается новгородская братчина в одном древнем русском стихотворении под названием «Садко – богатый гость»: И будет (то есть Садко) во Новегороде У того ли Николы Можайского; Те мужики новгородские соходилися На братчину Николыцину, Начинают пить канун 133 , пива ячныя: И пришел тут к ним удалой добрый молодец, Удалой молодец был Волгской сур 134 , Бьет челом, поклоняется: «А и гой вы еси, мужики новгородские! Примите меня во братчину Николыцину, А и я вам сыпь 135 плачу немалую». А и те мужики новгородские Примали его во братчину Николыцину, Дал молодец им пятьдесят рублев. А и зачали пить пива ячныя, Напивались молодцы уже допьяна. Впрочем, как по языку, так и по легендарному тону стихотворение наше относится, вероятно, к XVII в. Оно кажется поэтическим переложением благочестивых повествований, которые в том столетии ходили в устах народа и записывались в житейники между сказаниями о чудесах. Из всех сказаний ближе к нашему поэтическому произведению следующее, которое помещено в 82-й главе «Повествования о Тихвинской Иконе Богоматери» 136 . Близ Тихвинской обители, в селе Лазоревичах, жил некоторый человек, именем Феодор. И случилось ему для некоторой потребы отойти от места того и от родителей своих и восемь лет прожить во Вологодской области, в Лисенском погосте. Потом отправился он домой, поклониться Тихвинской иконе. Проливая от радости слезы, встретили его там родственники 137 и молили его остаться с ними. Но он не повиновался молению их и непременно хотел идти в пределы Вологодские; наконец, внял их сетованию и мольбам, обещался к ним воротиться, взяв в поруки самое Тихвинскую икону. |
| При помощи Ваших указаний он воспользуется с выгодою и рукописями Академии и Троицкой лавры. А на Ваше доброе содействие, конечно, он может надеяться» 135 . Но однократные визиты ученых в лавру под опеку Горского не приносили сразу обильных плодов, это было только начало труда. За короткое время пребывания там серьезный исследователь мог только начать знакомиться с рукописями. После отъезда ученые снова нуждались в необходимых справках. Многие, особенно иностранные историки и филологи, не могли лично побывать в Академии. Они только читали и слышали о ее обширных фондах, но не имели возможности лично изучать их. Поэтому очень часто они обращались за помощью к Горскому. Хорошо еще, если они указывали конкретно, из какой рукописи какая именно выписка им необходима. Часто исследователь сам не помнил точно, что ему нужно, он просто просил поискать, сделать нужную по ходу занятий справку и указание. Таким образом на плечи Горского ложилась дополнительная работа, доставлявшая Александру Васильевичу немало хлопот. От цензуры ему не дозволялось без соответствующего разрешения делать выписки из рукописей, отсылая их при этом другим, а тем более публиковать их без надлежащего объяснения духовному и гражданскому начальству. Но, несмотря на определенные барьеры и колоссальную занятость, Горский оказывал помощь, как мог. В подобных случаях Александр Васильевич либо получал необходимое от цензуры разрешение, отсылая списки рукописей, либо сам указывал, что просителю нужно выписать. К выпискам нередко привлекались и студенты. Николай Калинников, закончивший Академию в 1862 году, свидетельствует, что по поручению Горского он делал подобные выписки для Н. И. Костомарова , О. М. Бодянского и даже для англиканского миссионера Уильяма Пальмера, работавшего над историей патриаршества Никона 136 . Светские высокопоставленные лица, которых интересовали вопросы церковной жизни, также обращались к Горскому за советом. Любопытен один такой случай, происшедший с философом и богословом Виктором Дмитриевичем Кудрявцевым. |
| Затем он выводит эллинских поэтов и, черпая у них материал, осмеивает верующих в древних богов: «Хорошо им пропеть Гесиодову “Теогонию” и описанные там войны и потрясения, титанов и гигантов с их страшными именами и делами? Котт, Бриарей, Гиес 128 , Энкелад 129 , эти ваши чудища с драконьими ногами, носящие молнии боги и бросаемые ими острова; стрелы и вместе гробы для тех, кто с ними встречается; их отвратительные исчадия и порождения: гидры, химеры, церберы, горгоны, соперничающие во всяком зле, – вот красоты, которые можно предложить слушателям из Гесиода!» 130 Но это то, что говорит Гесиод. А Орфей, желая показать плодовитость и долголетие Зевса, облекает его… помётом овец, лошадей или мулов: «Теперь пусть предстанет со своей кифарой и увлекающей всё песнью Орфей; пусть прогремит он Зевсу великие и удивительные богословские слова и мысли: “О Зевс, славнейший, величайший из богов, покрытый помётом, помётом овечьим, помётом коней, помётом мулов!” 131 – чтобы показать этим, думаю я, плодовитость и живоносную силу сего бога, ведь иначе этого нельзя было сделать. Не удерживается он и от другого восхваления: “Говоря так, богиня обнажала оба бедра”, дабы посвятить своих любителей в те тайны, какие и ныне совершаются такими же телодвижениями 132 … Пусть всё это выкатывается на чудных слушателей богословия, а затем пусть они придумают на это аллегории и небылицы, – и поучение, удаляясь от своего предмета, пусть себе направляется в пропасти и стремнины умозрения, не имеющего никакой опоры» 133 . Но и Гомер содержит немало смешного и постыдного о богах: «А куда поместишь ты Гомера, твоего великого комедиографа или трагика богов? Ведь в чудных его поэмах найдёшь ты и то и другое: достойное как горести, так и смеха. И подлинно ведь немаловажное дело – узнать, как помирится при посредстве нарядившейся как блудница Геры Океан с Тефидой 134 , поскольку всё окажется в опасности, если они какое-то время проведут целомудренно. Не знаю, будешь ли ты объяснять это так, что сухость и влажность должны быть примирены, дабы избытком которой-нибудь из них не приведено было всё в беспорядок, или придумаешь что-нибудь ещё более нелепое. А что это за чудное совокупление собирателя туч (Зевса) и достопочтенной Геры, когда она убеждает его предаваться непристойностям средь бела дня? Пусть стихотворцы в своих мерных речах и льстят ему, подстилая лотос росистый и взращивая из земли шафран и гиацинт 135 . Откуда это и какой в этом смысл?» 136 |
| п. Ибо все наши рассудочные формы есть, по Канту, проявления единства; по ним мы объединяем множественность впечатлений, упорядочиваем их. Если же так, если единство лежит в нашем разуме, то, перенося наши категории во внешний мир, применяя их к явлениям его, мы и там должны признать единство. Значит, предположение единства есть необходимое предположение нашего знания. Но единство, которое лежит в основе нашего разума, есть, как мы видели, по Канту, Единство Безусловное, поэтому и в основе мира мы должны признать бытие Безусловное, если только наше знание имеет объективную цену. Предположение Безусловного в мире есть необходимое условие нашего знания, – иначе мы впадем в скептицизм или субъективизм, так как тогда применение категорий к явлениям и, следовательно, все знание наше лишается всякого основания. Основания такого вывода мы находим у самого же Канта. Последователи его обратили внимание на существование вещи в себе (an und fur sich), которая, по нему, действительно существует и действует на нас как причина наших впечатлений. Если же так, то на основании того же закона причинности, которым руководился Кант в данном случае, мы должны предположить, что для каждого нашего отдельного впечатления должна быть особая причина. Почему, в самом деле, мы одно впечатление подводим под одну категорию, другое – под другую? Потому, очевидно, что в самых наших ощущениях есть некоторые особые свойства, которые заставляют нас распределять их таким образом. Если таким образом мы должны признать наши ощущения различными, то и причины, производящие их, должны быть тоже различны. Таким образом, исходя из основного положения Канта, мы приходим опять к тому, что категории существуют не только в нас, но и вне нас, и как мы в основе их полагаем единство, так и в основе вещей внешнего мира должны предположить Единое Безусловное Бытие. Так думают последователи так называемого научного рационализма: Фихте Младший 135 (сын знаменитого Фихте), Ульрици 136 и др. Существование Бога, по Канту, с точки зрения рассудка так же доказывается, как и существование всякой вещи. |
| 134 . А что человек сотворен ради человека, это тоже мы находим в книгах Моисея, (именно в (следующих) словах Бога: «Не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, подобнаго ему» (Быm. II, 18). Итак, жена дана в помощь мужу, чтобы она рождала, чтобы (таким образом) человек помогал человеку. Почему пред сотворением жены и было сказано об Адаме: «Не нашлось помощника, подобнаго ему (там же, 20), так как человеку может помочь только человек. Итак, между всеми животными не нашлось подобнаго существа (animal) или, лучше сказать, не нашлось помощника человеку; такой помощник виделся в женском поле. 135 . Итак, по воле Божией или в силу естественной связи 564 , мы обязаны помогать один другому, наперерыв услуживая друг другу и общую выгоду полагая как бы в центре, (всех своих стремлений); (мы должны) оказывать, — я воспользуюсь словом писания, — друг другу помощь или своим сочувствием (studio), или услугами (officio), или деньгами, или деятельностию, или каким либо другим образом, дабы среди нас все более и более крепло взаимное благорасположение. Пусть никто не отклоняется от обязанности (помочь ближнему), напр. и страхом пред (грозящей) опасностию 565 : но пусть все считает он своим и (чужое) счастье, и (чужое) несчастье. И Моисей не устрашился предпринять за родной народ тяжелыя войны, не убоялся войска (arma) могущественнейшаго царя, не испугался безчеловечной жестокости варваров и ради свободы (своего) народа забыл о собственной жизни (abjecit salutem suam). 136 . Могуче (magnus) поэтому сияние 566 справедливости, которая, служа (nata) скорее другим, чем себе, так много значит для нашей общественной жизни (communitatem et societatem); она обладает (неизмеримым) превосходством (над всем), поскольку все подчиняет своему суждению, помогает другим, подает деньги, не отказывается от услугь и за других подвергает себя опасности (pericula aliena). 137 . Кто бы не пожелал владеть твердыней этой добродетели, если бы в самом начале жадность (prima avaritia 567 ) не ослабила и не уменьшила ея значения? Ибо стремясь увеличить (свои) богатства, скопить 568 (побольше) денег, приобрести в собственность земли, превзойти богатством (других), мы совлекаем с себя образ справедливости и оказываемся уже неспособными 569 благотворить обществу (beneficentiam communem amisimus). Как, в самом деле, может остаться справедливым тот, кто готов отнять у другого то, что ему понравится (quod sibi quaerat)? |
| Кроме упомянутой Библейской истории для детей, ни в одной из названных нами Священных историй не изъяснено причины такого искажения текста евангельского; в Библейской же истории, по времени своего появления в свет (в 1837 г.) предшествующей прочим, сделано следующее замечание: «Некоторые думают, что это происшествие (поклонение волхвов) случилось прежде посвящения Иисуса храму, иначе почему бы Иосиф и Мария так долго замедлили в Вифлееме? Но они могли замедлить там по причине слабости Марии (?!) после рождения: известно, что родившая до 40 дней должна вести себя в чрезвычайной осторожности. Притом для магов нет нужды им медлить столько времени в Вифлееме, для их приёма и отпуска довольно было одной недели. Наконец, если маги (волхвы) были прежде представления Иисуса Христа храму 135 , то Спаситель непременно должен был впасть в руки Ирода, а этого не случилось. Да и не могли маги раньше прийти в Иерусалим. А принимать догадку, что они могли быть об этом извещены тайно самим Богом прежде рождения Иисуса Христа, значит делать предположение совершенно прихотливое и противное истории, ибо маги говорят сами, что они пришли по руководству звезды, а не по тайному внушению Божию. Возражение, что, по-видимому, Иерусалим в первый раз услышал от магов о рождении Спасителя, тогда как если бы они были после представления Иисуса Христа храму, то первая весть о сем должна выйти из уст Симеона и Анны, – это возражение ничего не стоит: частию потому, что они в короткое время не могли сделать известным Иисуса, частию потому, что скромное свидетельство неважных людей так же мало могло было слышно в шумном Иерусалиме, как капля крови может окрасить море воды. Очень вероятно, что это свидетельство из боязни Ирода распространялось тайно между немногими добрыми, чающими избавления. А это для целого Иерусалима ничего не значило» 136 . Нетрудно видеть всю несостоятельность этого замечания. Действительно причина, по которой св. Семейство оставалось в Вифлееме в продолжение 40 дней, заключалась в том, что сего требовал закон Моисеев о матернем очищении, хотя этот закон, собственно говоря, и не был обязателен для пресвятой Девы, родившей сверхъестественно и безболезненно 137 . |
| Венец нашей славы — самозабвение. Мы должны забыть не только себя, но и саму славу. В небесной радости мы забудем и небесное наше «я»: «Каждый наполнен тем, что можно бы назвать святостью, как зеркало наполнено светом. Но они не зовут это святостью, они это никак не зовут, они об этом не думают. Им некогда, они глядят на источник». 135 Вот она, тайна радости «и на земле, как на небе». Всякая радость — самозабвение; если мы помним о себе, радости нет. Что бы вы ни делали, плохое или хорошее, вы все испортите, если остановитесь и взглянете на себя — блудите ли вы, злитесь ли, боретесь, поете, играете в мяч, любите кого-то или разделяете жизнь Божью. Забыв о себе, вы можете совершать невозможное. Хрупкие женщины поднимали грузовик, чтобы спасти своих детей. Изобретатели не спали неделями. Врачи работали под обстрелом. Больные опровергали все прогнозы, забывшись в смехе и радости. 136 Забывшись в смехе и радости, Бог сотворил мир (всякий раз, как вам покажется, что Он принимает Себя всерьез, припомните страуса). Он так распахнут, так открыт, что, «вышедший из Себя», Он — уже Второе Лицо, и Оба Они так забылись в любви, что любовь Их — Лицо Третье. Вот и мы забудем себя на небесах; вот и наша высшая радость не принадлежит нам. Незачем больше спрашивать: «Кем я буду на небе?» Может быть, правда нас не обрадует, даже огорчит — ровно в той мере, в какой мы далеки от истинной радости. Однако святым виднее, и они говорят нам: «…если тот, кого ты любишь, как себя, наделен таким же благом, радость твоя удвоится, ибо ты радуешься и за себя, и за него. Если же их будет двое, или трое, или сколь угодно много, ты будешь радоваться с каждым (…). Поэтому в совершенной любви неисчислимых ангелов и святых, где каждый любит другого не меньше, чем себя, каждый радуется за каждого. Сердце наше едва ли вмещает и радость за нас самих; как же вместит оно столько великих радостей?». 137 Там, за радостью Итак, мы забываем себя — но забываем и радость, ибо она указует не на себя самое, а на Бога. Поймать её не легче, чем изловить ветер. Небесный вихрь сметает нас, уносит. Он не цель, а средство — «средство передвижения», колесница Илии ( 4Цар.2:11 ). |
| Среди этих находок всеобщее внимание западной христианской науки привлекло к себе из ряда вон выходящее открытие в трех последовательно обнаруженных фрагментах (в 1897, 1904 и 1906 гг.) записей отдельных слов Христовых, частью известных нам уже по Евангелию, частью же совершенно новых. Место этого последнего открытия – или открытий – Египет. Благодаря организованным известным английским ученым предприятиям «Egypm Exploration» и энергично, планомерно и умно проведенным раскопкам, прославившим целый ряд исследователей (Flinders Petrie, Grenfell, Hunt и др.), древний Египет вернул цивилизованному миру из своих песчаных недр (главным образом, древнехристианских и языческих могил) множество первоклассных памятников письменности античного мира – общелитературных, юридических и религиозных. Достаточно здесь напомнить, что египетские папирусы и глиняные черепки (так наз. ostraka) подарили нам такие памятники древней литературы, как например, новые оды Пиндара, части утраченных трагедий Эврипида или комедий Менандра, отрывки комментариев ко 2-й книге Фукидида, найденный в 1891 г. трактат Аристотеля о государственном устройстве Афин и пр. 133 . И вот не меньшая удача выпала в Египте на долю воскрешения древнейшей христианской письменности. В 1897 году английским ученым исследователям Гренфеллю и Ханту удалось найти при раскопках в теперешней маленькой арабской деревушке Бенеса, на развалинах древнеегипетского города Оксиринха (столицы соответствующего «нома»), среди других любопытных памятников глубокой старины и, в частности, среди множества свитков папируса, листок, на котором оказались начертанными несколько отдельных изречений Иисуса Христа. 134 Этот листок папируса, как видно по его нумерации, – лист II – был в свое время вырван из целого кодекса, к сожалению, до сих пор в Оксиринхе не найденного и вообще в науке неизвестного. Изречения на этом листке следуют одно за другим без всякого связующего их описательного текста, и каждое из них вводится словами: ησος λγει – «Иисус говорит». Вслед за находкой 1897 года, тогда же опубликованной, 135 последовала вторая, не менее замечательная, сделанная там же и теми же исследователями в 1904 году: то были два листка папируса с несколькими изречениями Христа Спасителя на одном из них и с неизвестным до сих пор текстом какого-то Евангелия (может быть, так наз. «Евангелия Египтян») на другом. 136 Наконец, к 1906 году относится находка еще третьего фрагмента, найденного все тем же Гренфеллем, с довольно длинным и в высшей степени замечательным отрывком из неизвестного евангелия. 137 |
|
|
