| То, что имя митрополита Серафима разработчиками дела было в протоколе подчеркнуто, свидетельствует о важности и новизне этой информации для следствия. Эта обмолвка епископа Бориса митрополиту Серафиму (Александрову) дорого обошлась. Вероятно, и сам Можайский епископ потом пожалел, что так неосторожно назвал его имя. Следователь вновь и вновь стал спрашивать про этот эпизод. «Слышал от Серафима Тверского, что это было в мае, но тут нужна точность и я боюсь так говорить», – попытался, было, уклониться от развития темы Борис (Рукин). «Ничего, Серафим Тверской не за горами, и мы всегда можем вызвать и проверить», – «успокоил» его следователь и затем уже с угрозами продолжил нажим на запутавшегося епископа Бориса: «Мы можем поссориться, благодаря тому, что вы, так сказать, не уточняете некоторых вопросов, связанных с этим делом и касающихся рассказа Серафима. Мы можем вызвать Серафима из Твери и он сам нам изложит самую суть, а не технику. Мы доверились вам в том смысле, что приняли на слово ваше показание, а тут Серафим, так сказать, вдруг скажет больше, а может быть, даже и меньше, а суть изложит иначе, и мы начнем ссориться. Мы скажем, [что вы] говорите неправильно и т. д., и начнем на этой почве серьезную ссору. Вам это выгодно или нет?» Запуганный епископ Борис, конечно, согласился с тем, что ему это не выгодно, но опять попытался вывернуться: «Я боюсь быть неточным, он действительно говорил и пригласил меня, я не решаюсь говорить потому, что это очень серьезная вещь». Видя, что епископ Борис с перепугу готов совсем запереться, следователь обратился к нему мягче: «Нет, вы, очевидно, меня не так поняли. Раз дело такое серьезное, то скрывать не стоит, как вам передавал Серафим эти подробности, как он передавал вам эту историю». «Он пригласил меня к себе, – попытался объяснить епископ Борис, как видно, до смерти боясь сказать что-нибудь такое, что будет для него чревато «серьезной ссорой» с ОГПУ, – я у него был, он говорил, вот тут я не помню, о недовольстве Петром, одним словом стал говорить, что политика была неправильна, и, между прочим, говорит, знаете, какие вещи тут были. |
| Ясно, что такой ультиматум будет иметь своим последствием только разложение нашей нелегальности в бесконечность. А уже теперь все чаще и чаще появляются признаки усталости в наших рядах, все эти местные автокефалии, декларации и прочее. Объяснить эту усталость одним малодушием было бы слишком односторонне. Она говорит о том, что непримиримость переходит уже известные границы и становится для большинства мало обоснованной и непонятной. Когда не требуется изменять ни вере, ни канонам, то у всякого рассуждающего человека возникает вопрос: “В чем же дело?» И естественно, пропадает желание терпеть неизвестно из-за чего. И вот одни за другими наши епархии будут автокефализироваться, мы будем объявлять их в расколе и т. д. Кому все это нужно и кому на руку? Ясно, что мы в центре не исполним своего долга, если не сделаем все возможное, чтобы предупредить этот развал. Не можем же мы приносить церковного благополучия в жертву тому настроению, по которому чем у нас будет хуже – тем лучше. В частности, и облегчения участи наших ссыльных ожидать можно только после легализации, притом не вдруг, а постепенно. Во всяком случае, я сознаю, что я был вправе созвать синод и принять меры к легализации, точнее говоря, это был мой долг (раз явилась возможность к тому)» 1117 . «Усталость в наших рядах» заставляла митрополита Сергия отказываться от тех позиций, которые он сам отстаивал в 1926 г. Масса глуховских, мелитопольских и им подобных капитулянтов по всей стране, которых так старательно пестовало ГПУ, достигла критического для митрополита Сергия значения. Священник Михаил Польский жестко, но небезосновательно характеризовал психологию большинства подсоветского духовенства фразой: «лишь бы подальше от тюрьмы». «Не знаю, – писал он в 1931 г., – какие моральные силы мог подорвать митрополит Сергий у большинства рядового духовенства, но что психология этого большинства могла подорвать моральные силы самого митрополита Сергия, это я допускаю» 1118 . «Устало» не только большинство духовенства. «Устали» и многие архиереи (епископ Константин (Дьяков), например). «Устал», в конце концов, и митрополит Сергий. «Устал» настолько, что начал это состояние оправдывать словами, что, дескать, «непримиримость переходит уже известные границы». Вопрос был в том, не перейдет ли теперь границы «примиримость» Заместителя с богоборческой властью. |
| Митрополит Сергий на допросе 20 декабря 1926 г. подтвердил и дополнил показания епископа Павлина. Из показаний Заместителя следует, что епископ Павлин поставил перед ним свой вопрос не только устно, но и в виде письменного обращения, подписанного также архиепископом Корнилием (Соболевым) и представителем украинского православного епископата епископом Афанасием (Молчановским). «Раньше ноября с/г., – показал митрополит Сергий, – ко мне в Нижний приехал епископ Павлин Рыльский и повел беседу о необходимости для выхода из создавшегося положения выборов патриарха путем подачи голосов епископами, т. е. путем далеко необычным. Такое избрание было бы спорным, как применяющееся, по-видимому, в первый раз. Павлин привез с собой обращение ко мне с просьбой дать делу ход, подписанное самим Павлином и епископом Афанасием Сквирским. Впрочем, там была на первом месте подпись епископа Корнилия, хотя, может быть он подписал эту бумагу потом, а на первое место его подпись попала как подпись архиепископа, каковым он является» 1026 . Подписи двух других архиереев епископ Павлин получил, по-видимому, по пути из Рыльска, бывшего его кафедральным городом до назначения в Витебск, в Нижний Новгород, следуя туда через Курск и Москву, в которых без права выезда находились, соответственно, епископ Афанасий и архиепископ Корнилий. (Епископ Афанасий, назначенный тогда управляющим Черниговской епархией, вскоре, как уже говорилось, был по настоянию ГПУ УССР отравлен из Курска «подальше от Украины» 1027 сначала в Москву, а затем в Сибирь, и когда в декабре 1926 г. начались аресты причастных к попытке выборов Патриарха лиц, он был уже вдалеке от центра событий.) Из показаний архиепископа Корнилия следует, что его подпись под обращением к митрополиту Сергию оказалась первой не просто в силу его иерархического старшинства. На вопрос Казанского: «Что Вы можете показать по делу избрания в патриархи митрополита Кирилла?» – он ответил: «Инициатива этого избрания принадлежит мне, и о себе я говорить могу, а других называть не буду, потому что считаю это непорядочным». Действительно, далее в показаниях архиепископа Корнилия, в отличие от показаний митрополита Сергия и, особенно, показаний епископа Павлина, содержится минимум имен. «Идея избрания патриархом митрополита Кирилла зародилась у меня задолго до последнего приезда в Москву митрополита Сергия (вернее, за месяц с небольшим) . И в проведении этого плана надо различать два момента: 1) это – обращение к митрополиту Сергию о необходимости выступления последнего с обращением к русской иерархии с предложением высказаться по этому поводу. Епископ Павлин, которому это дело было поручено, объехал ряд епископов, собирая подписи, которых собрал 24. Он же свез этот документ к митр[ополиту] Сергию» 1028 . |
| Я решаюсь также просить и о более гуманном отношении к духовным лицам, находящимся в тюрьмах и отправляемым в ссылку. Духовенство в подавляющем большинстве 1526 изолируется по подозрению в политической неблагонадежности, а потому по справедливости к ним должен был применяться тот же несколько облегченный режим, каковой везде и всюду применяется к политическим заключенным. Между тем, в настоящее время наше духовенство содержится вместе с закоренелыми уголовными преступниками и иногда регистрируемые, как бандиты, вместе с ними в общих партиях отправляются в ссылку. Выражая в настоящем ходатайстве общие горячие пожелания всей моей многомиллионной паствы, как признанный ее высший духовный руководитель, я питаю надежду, что желания нашего православного населения не будут оставлены без внимания высшим правительственным органом всей нашей страны; так как предоставить наиболее многочисленной правосл[авной] церкви права легального свободного существования, какими пользуются другие религиозные объединения, – это значит совершить по отношению к большинству народа только акт справедливости, который со всею признательностью будет принят и глубоко оценен православно-верующим народом. Верно: Тучков ЦА ФСБ РФ. Д. Н–3677. Т. 5. Л. 276–280. Машинопись. Заверенная копия. 34. Письмо митрополита Евлогия митрополиту Петру Октябрь-ноябрь 1925г. 1527 Его Высокопреосвященству, Высокопреосвященнейшему Петру, Митрополиту КРУТИЦКОМУ, Местоблюстителю престола патриарха Московского и всея России. Ваше Высокопреосвященство, Милостивейший Владыко. Я снова имею надежный случай, чтобы поблагодарить Вас за полученные указания и сообщить Вам некоторые свои соображения. Восточные патриархи, например Антиохийский, высказывают пояснения, чтобы Вы сообщили им официальным путем или грамотой о своем местоблюстительстве. Я думаю, что это нужно сделать как можно скорее для укрепления Вашего положения. Будете ли Вы писать Константинопольскому патриарху об его незаконном вмешательстве в дела русской церкви. Ведь, не только его Московский представитель, архим[андрит] Василий перешел явно на сторону обновленцев, но и сам патриарх пишет приветственные грамоты лжесобору в лице их митрополита ВЕНИАМИНА и «автокефальному митрополиту» украинскому ПИМЕНУ. |
| Задачей Комиссии явилось тщательное изучение Русского Православия и подготовка кадров духовенства для предполагаемого окатоличения в будущем языческого и (кстати уж!) православного населения нашей страны. В этой связи, выступая в «Папском Восточном Институте» с докладом о перспективах торжества католицизма в России в недалеком будущем, один из видных воинствующих католических идеологов того времени, ученый иезуит, ксендз доктор Швейгель говорил: «Большевики прекрасно подготовили путь католическим миссионерам, а одухотворенное сознание русского народа, его благочестие и страдания служат залогом успеха проповеди унии на просторах России...» 127 . В другом месте сообщается, что «на эту Комиссию Папа возложил задачу “изучения положения религии» в СССР» 128 . Несколько позже в тех же целях в Риме создается научный Восточный институт «Руссикум». Некоторые подробности, связанные с его учреждением приводим по зарубежному русскому католитическому изданию: «Текущей осенью г. – Сост.] открыта в Риме Русская Семинария для подготовки молодых людей к священству в Восточном (Греко-Славянском) обряде. Акты Св. Престола [...] опубликовали Положение о Семинарии. Она создана отеческой заботой Св. Отца о России, изнемогающей под бременем неверия и преследования религии. Цель Семинарии – создать кадры новых священников, способных поддерживать мучеников, борющихся в России за веру, и готовых на апостольскую работу на нашей Родине». Далее указывается, что «в то время, как Св. Отец размышлял о создании Семинарии, в его распоряжение была предоставлена одним жертвователем сумма денег на осуществление этого плана, причем эта сумма была пожертвована во имя св. Терезы Младенца Иисуса, недавно объявленной Папой Покровительницей Миссии. 11 февраля 1928 года совершена была закладка Семинарии на Эсквилинском холме, а уже через год прибыли первые семинаристы. Согласно Положению, в Семинарию принимаются молодые люди русской национальности и греко-русского обряда, желающие посвятить себя работе среди своих соотечественников. Могут быть приняты также иностранцы-клирики, принявшие восточный обряд и желающие посвятить себя делу распространения католичества среди русского народа. |
| Священник Михаил Польский , ссылаясь на полученное зырянскими ссыльными весной 1927 г. «письмо с весьма важными сообщениями», описал переговоры Тучкова («агента ГПУ») с Нижегородским митрополитом следующим образом: «Агент предложил условия, с принятием и осуществлением которых церковное управление получит легализацию, свой журнал и прочие свободы. Митрополит должен организовать при себе коллегию для управления или Синод; все дела канцелярии Синода всегда должны быть открыты для агентов ГПУ; назначения архиереев на места должны происходить с ведома и согласия ГПУ; митрополит должен издать послание к Русской Церкви, соответствующее новому курсу ее жизни, и должен обратиться к заграничной Русской Церкви с предложением прекратить противосоветскую пропаганду и дать обязательство в лояльности к советской власти. Митрополит на все эти условия согласился» 1116 . Конечно, нельзя ручаться за то, что не лишенный литературного дара отец Михаил Польский в точности воспроизвел детали этой «многозначительной беседы с агентом ГПУ». Уместен также и вопрос, откуда неуказанный автор письма, на которое ссылался священник Михаил, мог все эти детали знать. Однако главные требования ОГПУ – безоговорочная лояльность и категорический разрыв с теми, кого власть считала контрреволюционерами, – известны и без этого свидетельства. И то, что митрополит Сергий, наконец-то, принял условия Тучкова, является фактом. Иначе бы с Лубянки он отправился не в московские Сокольники, а куда-нибудь значительно дальше, вслед за митрополитами Петром, Кириллом и другими. Позднее (спустя год с небольшим), митрополит Сергий объяснял в письме митрополиту Михаилу (Ермакову), почему он согласился на условия легализации, которые выдвигала власть (какие именно, он не конкретизировал, но Экзарх Украины сам хорошо их знал): «Пишут, что легализацию мы не можем принять до тех пор, пока нам не будет дано все, что нужно для вполне независимого существования Церкви. В частности, “синод должен состоять из тех, что теперь в заключении». Конечно, все эти пожелания близки всем нам, но нельзя же быть настолько наивным, чтобы ожидать их исполнения на практике, притом путем ультимативных требований. Нельзя же ожидать, чтобы государство, до сих пор считавшее нас контрреволюционерами, вдруг раздобрилось: отпустило бы всех на свободу и дало бы потом нам самим решать, что угодно нам предложить государству. |
| Добавим к словам «не в Тихоне было дело, а в живучести тех старых устоев, на которые опиралась патриаршая реакция»: Отбросив здесь обычную раскольничью фразеологию и говоря попросту – дело было в жизненности идеи патриаршества в сознании верующего русского народа. И это – совершенно верно. А так как «идея» Патриаршества есть ни что-либо иное (что, впрочем, неведомо было нашим многоученым обновленческим «профессорам»), как идея 34-го Апостольского правила, то проще было бы сказать, что непоколебимость русского Патриаршества зиждилась и зиждится на верности нашей Церкви каноническим нормам; т. е. – Православию. Логический вывод отсюда только один: тот, что наши борцы против «идеи Патриаршества» суть, по существу своему, никто иные, как борцы против канонических устоев Православия, или – раскольники. Но смутьяны, именующие себя обновленцами, признаться в этом печатно и открыто, конечно, не могут. Это понятно. Последняя же фраза цитаты является поразительно кислым признанием на пятом году обновленческой смуты! То, что сейчас стало понятным туповатому автору, всем нормальным, здравомыслящим людям было понятно с самого момента зарождения «обновленчества»; каждому ребенку ясно, что любое здание строится снизу (и только снизу, с фундамента), и только «идейные» наши обновленцы со своими вывихнутыми мозгами начали свое «строительство» – сверху! И пять лет не могли догадаться, что творят на общее посмешище и горе глупое и «левое» дело. Действительно: «аще не Господь созиждет дом...» ( Пс. 126, 1 ) и т. д. Но за пять-то лет вполне достаточно было времени, чтобы даже и «профессорам» понять, что их «совет и дело от человек». Но они этого не поняли и продолжали строить «сверху». Результат налицо. И поистине каждая самая «серая» верующая баба в деле церковного домостроительства оказалась гораздо мудрее и даже богословски просвещеннее всех «лидеров» и «профессоров» обновленческой стихии, так как для нее хотя бы чисто интуитивно представляется совершенно ясным, что всякие неизбежные дефекты, возникающие в земном плане исторического бытия Церкви, можно и должно изживать только единственным способом, указанным нам Священным Писанием: постоянным и напряженным внутренним деланием всех и каждого во имя общего блага и спасения. И только ученые лбы из обновленческой Академии или Синода начинают свои построения «строительством сверху»! |
| Патриарха связывала с ним давняя и довольно тесная дружба, в продолжение которой он имел широкую возможность убедиться в христианской широте высоких моральных качеств этого, довольно популярного Архипастыря (своего преемника по Ярославской кафедре), неподкупной твердости его воззрений и больших административных способностях. Как известно, именно ему, в 1922 году передал Святейший Патриарх временное исполнение своих высоких обязанностей перед своим заключением в тюрьму. Доблестное поведение митрополита в краткий период заместительства Патриарха, окончившееся вскоре же – в связи с его «несговорчивостью» – ссылкой в далекий Нарымский край, было еще у всех в памяти. Теперь сроки ссылок этих двух первых кандидатов приближались к концу и Святейший Патриарх, внося их имена в свое завещательное распоряжение, по всем данным мог иметь в виду скорое появление этих Архипастырей на церковном горизонте. Это – с одной стороны. С другой, составляя свое завещание на Рождество 1924 года, он, видимо, еще не чувствовал реального приближения близкого конца, хотя в последнее время часто недомогал, особенно после убийства келейника «Якова» текущей зимой; да и возраст Патриарха вселял надежду на то, что даже при всех неблагоприятных внешних обстоятельствах и, несмотря на имеющиеся физические расстройства, он вполне способен пожить еще пять-семь лет и, стало быть, помирать ему «рано» (Патриарх скончался в возрасте шестидесяти лет, двух месяцев и шести дней). Что же касается последнего, третьего кандидата, помянутого в завещательном распоряжении, следует сказать, что еще значительно раньше в московских церковных кругах поговаривали о том, что Святейший Патриарх сознательно и преднамеренно выдвигал его ускоренным темпом (в пять лет) до высшего иерархического положения. Митрополита Петра он лично знал еще с давних пор с самой хорошей, деловой стороны и, включая его в число своих возможных преемников, надеялся, очевидно, и на более благосклонное отношение к нему (митрополиту) со стороны пресловутого «ведомства Е. А. Тучкова» 27 , чем к двум другим – архиереям старого «царского» рукоположения, неизменно (и, конечно, без всякого к тому основания) поносимым в нашей гражданской печати «монархическими зубрами», «махровыми реакционерами», «охвостьем царизма» и прочими подобными эпитетами бульварно-блатного газетного жаргона. |
| 15(28) июля 1925 года появилось знаменитое послание Патриаршего Местоблюстителя об отношении Православной Церкви к предстоящему «Помсобору-25». «И отыде бес посрамленный...» Обстановка сразу изменилась в ущерб раскольникам: стойкие утвердились в правоверии еще более, колеблющиеся опомнились и воспрянули духом. А «миротворческое» соборище обновленцев стало блефом, очередной грандиозной, но уже заранее разгаданной провокацией раскольников... И, конечно, бешенному озлоблению последних не было границ, ибо вся затея вместе с ее организаторами были полностью разоблачены и во всей неприглядной и паскудной наготе своей явлены миру. Такой «дерзновенной» смелости «лидеры» раскольников от Местоблюстителя (как известно «никчемного» и «ничего из себя не представляющего»), разумеется, не ожидали; в первое время с ними сделался самый настоящий нервный шок. Но они скоро очнулись и А. И. Введенскому с его многоучеными профессорами не осталось ничего иного, как заняться закулисной разработкой плана жестокой мести Патриаршему Местоблюстителю, истинный авторитет и «обаяние» которого им тут поневоле пришлось уразуметь и оценить в полной мере. И удар по митрополиту Петру был спроектирован по всем правилам сатанинской злобы и коварства, и так как его организаторам было прекрасно известно, что принцип «чем хуже – тем лучше» вполне совпадал с интересами их шефа-покровителя Е. А. Тучкова, то и решено было «не церемониться с развлечениями, было бы весело!» К тому же предательство (Петроград, 1922), провокация (Москва, 1922) и вообще всяческий «маккиавелизм» были родной стихией злодея Введенского, именовавшего себя в насмешку над религиозным сознанием верующего русского человека «благовестником Истины Христовой». Стало быть, успех можно было считать совершенно обеспеченным. Грядущий взрыв, который по его расчету должен был окончательно потрясти здание «тихоновщины», т. е. Православной Русской Церкви (вот о чем мечтал тогда этот «митрополит»!), и уничтожить Местоблюстителя, проектировалось осуществить именно на «Помсоборе-25», который – таким образом! – «покажет себя» начисто игнорирующему его митрополиту Петру. |
| «На другой день после этого, – рассказывал своему интервьюеру митрополит Агафангел, – явился ко мне агент из Ярославского ГПУ с предложением Т[учкова] явиться в Москву. Я начал отказываться, говоря, что я больной, служить нужно; да и, подумал себе, дорого обходится эта поездка. Но если отказаться добровольно, – повезут; и я решил ехать. В субботу я явился к Т[учкову]. Т[учко]в меня встретил словами: “Будете ли вступать в управление Церковью, митрополит Агафангел?» Я ему ответил: “Ведь я послал вам вчера заявление об отказе». Т[учков] ответил: “Я не получал Вашего отказа». При этом вручил мне запечатанное письмо м[итрополита] П[етра] (при этом м[итрополит] Агаф[ангел] иронизировал: “запечатано в конверте»...). В этом письме м[итрополит] П[етр] мне пишет, что он признает меня Местоблюстителем, просит оставить его митрополитом Крутицким, наградив трех епископов саном архиепископа, одного за богословские труды, двух – за твердость в Православии; кается перед Церковью и просит прощения за содеянный грех передачи резолюцией [от] 1/II власти Коллегии и просит оставить не верхние, а нижние комнаты» 968 . Интересно, что письмо митрополита Петра в том виде, как его описал здесь митрополит Агафангел (с просьбами оставить его митрополитом Крутицким, наградить трех епископов саном архиепископа и раскаянием в грехе передачи власти коллегии), церковно-исторической науке не известно. У самого митрополита Агафангела его сразу же под благовидным предлогом изъяли. «Уже кончая разговор, – повествовалось об этом в «Интервью» несколько ломаными фразами, – кто-то позвонил к телефону. Не знаю, что он говорил, но Т[учков] ответил: “Хорошо». После этого Т[учков] попросил у меня письмо от м[итрополита] П[етра] для начальника ГПУ, который хочет познакомиться с ним и обещал через 2 часа возвратить. Через 2 часа я послал своего келейника, но письма не дали и сказали “завтра». В воскресенье мы оставаться не могли: куплены были билеты, а в понедельник я послал келейника в Москву, но ему назначали сроки, но письма так и не дали. |
|
|
