| Митрополит Агафангел не отрицал факта своего общения с председателем ВВЦС, но солидарности с ним не проявлял, скорее, наоборот. «Он ответил, – пересказал митрополит Агафангел слова архиепископа Григория, – что не может возвратиться, что даны большие обещания власти, которая зарегистрировала нас, и отказ будет равносилен плевку в лицо. Отступления для нас нет» 945 . Можно понять это так, что Ярославский архипастырь призывал возвратиться своего запутавшегося Екатеринбургского собрата, но тщетно. Вообще, можно заметить, что слухи о контактах митрополита Агафангела с представителями ВВЦС стали распространяться едва ли не с момента возникновения григорьевско-борисовского раскола. Так, например, в упоминавшемся уже анонимном документе «Обезглавление Церкви», датированном январем 1926 г., было сказано: «Захватчикам церковной власти очень хотелось добиться привлечения в свои ряды кандидата в местоблюстители патриаршего престола митрополита Агафангела, находящегося в Ярославле и подпиской обязанного о невыезде оттуда. К митрополиту Агафангелу было командировано Борисом специальное лицо, но митрополит отклонил от себя всякие переговоры, клеймя отступников заслуженными ими именами» 946 . В действительности, в январе 1926 г. общаться в Ярославле с кем-либо из борисовцев митрополит Агафангел никак не мог по той простой причине, что находился тогда еще от своего кафедрального города очень далеко и вернулся в него только на рубеже апреля-мая. Негативное отношение Ярославского митрополита к выступлению григориан, однако, в документе передано правильно. Но, как видно, после пермского выступления митрополита Агафангела опасения, что он может присоединиться к ВВЦС, резко усилились. Возвращаясь к вопросу о роли украинских архиереев в деле митрополита Агафангела весной-летом 1926 г., стоит отметить, как ее охарактеризовал в своих показаниях 1931 г. Г. А. Косткевич: «Подозревая м[итрополита] Агафангела в стремлении идти на соглашение с Сов[етской] властью, организация, очевидно, увидела в его лице снова опасность для проведения к[онтр]- р[еволюционной] линии в церковной жизни, которую она все время осуществляла, и поэтому вновь, как и при ВВЦС, всеукраинский центр взял на себя инициативу поддержать м[итрополита] Сергия в его борьбе с м[итрополитом] Агафангелом. |
| Если же какое-то поручение и было, то (как замечено выше) оно отнюдь не носило какого-либо официального оттенка и вполне исчерпывалось следующими, – единственно правдоподобными, – словами доклада: «Владыка митрополит просил передать его сердечный привет митрополиту Сергию и всем, знающим его...» Для выполнения такого поручения епископу Василию, конечно, не обязательно было ехать в Москву (тем более – с известным риском!); оно с легкостью могло быть осуществлено из любого другого пункта страны или при посредстве третьих лиц... Таким образом, не кажется ли читателю, что ссыльный епископ Василий, срок наказания коего истекал лишь 27 декабря 1928 (9 января 1929) года – был направлен через Москву с подсказанным «где-то» поручением передать привет Заместителю от митрополита Петра, который, «по счастливой случайности» как раз недавно «получил возможность» за Полярным Кругом ознакомиться с тем именно номером «Известий», в коем оказалась опубликованной пресловутая «Декларация»? Одним словом, – и как бы там ни было, – но ни о каком деловом поручении со стороны Местоблюстителя, данном им будто бы отъезжающему в неопределенном направлении епископу Василию, говорить не приходится, и все подобного рода предположения должны быть целиком отнесены за счет фантастики доверчивых людей и режиссерского таланта заинтересованных лиц... Современники являются постоянными свидетелями (в гражданской сфере) бесчисленных фактов, когда у нас желаемое выдается за действительное. Мы все настолько приучены к этому систематическому общественно-психологическому жульничеству, что уже и не замечаем его. Эта «мелочь» воспринимается ныне с поразительным равнодушием, давая неограниченный простор всяческой недобросовестности в жизни. Нечто подобное произошло тогда и в церковной жизни. Патриархии крайне желательна была хотя бы какая-нибудь санкция со стороны Местоблюстителя, хотя бы незначительный положительный отголосок, исходящий от него по поводу предпринятого ею поворота церковного курса. Но ничего подобного не было, и быть не могло... |
| 22.09 (5 октября) 1925 года. Москва. 417» 114 . Это определение Патриаршего Местоблюстителя ясно показывает его отношение к Белорусскому церковному самочинию и к личным притязаниям Преосвященного Мелхиседека, но дело в том, что многие детали белорусских церковных безобразий, по-видимому, были и ему самому неизвестны в достаточной степени, а посему все определение носит несколько условный и как бы недосказанно-выжидательный характер. С очевидностью ясна и тенденция Местоблюстителя привести сложившуюся в Белоруссии бурную и болезненную церковную ситуацию к наивозможному умиротворению и канонической нормализации. В 1925 году Преосвященный Мелхиседек, после принесенного им (в 1924 г.) покаяния в принадлежности к обновленчеству, считался православным архиереем (быть может, Святейший Патриарх Тихон сознательно не стал излишне ворошить его «автономные» художества, удовлетворившись покаянием в главном грехе – обновленчестве), но это, так сказать «вообще», принципиально, так как – повторяем – в детальное исследование его деятельности на месте никто еще не вникал должным образом (или же она была предана сознательному забвению), и только последующие тревожные сигналы православных епископов Гомельского и Могилевского, начавших по-настоящему наводить там церковный порядок крутыми мерами, вытекающими из канонических требований без применения излюбленной некоторыми слабыми людьми икономии – подняли, наконец, весь комплекс административных правонарушений Главы «Белорусской автономной Церкви», о которых в то бурное время в Москве никто не имел и малейшего понятия. Несмотря на то, что этим определением 417 практическое отношение Патриаршего Местоблюстителя к данному вопросу исчерпалось полностью (в связи с последовавшим его удалением), однако, для большей ясности читателю позволим себе привести еще два несколько позднейших документа по тому же вопросу. Хронологически они выходят за рамки деятельности митрополита Петра, поэтому, строго говоря, их не следовало бы здесь приводить, однако, являясь прямым продолжением затронутой печальной темы, они помогут читателю уяснить себе дальнейшее ее развитие и завершение. |
| Точка зрения окормляемых Нами чад Церкви на провозглашение Польской автокефалии – изложена в прилагаемой при сем статье православного члена Польского Сейма Н. С. Серебренникова, получившего еще в феврале 1922 года за его твердое стояние за истину Патриаршее благословение с грамотой. Какими путями шли инициаторы автокефалии к достижению своих целей явствует из прилагаемого при сем в подлиннике доклада [“Представления» на четырех листах большого формата. – Сост.] от 18(31) января 1925 года – жалобы Высокопреосвященнейшего Пантелеймона (Рожновского), архиепископа Пинского и Новогрудского, коего представителем имею честь быть. Какие последствия постигли всех несогласных с насильственным введением Польской автокефалии явно из прилагаемой заметки о суде над протоиереем Лукой Голодом – коего незадолго до кончины Святейший Патриарх наградил протоиерейством и крестом за верность и твердость, а равно и из высылки нашего смирения из пределов Польши в 24 часа с применением вопиющих насилий. Являясь, с одной стороны, представителем канонических иерархов Польши и имея по указу Святейшего Патриарха попечение о православных Польши – с другой, долг имею пред лицом Вашего Высокопреосвященства как Блюстителя прав и прерогатив Святейшего Московского Патриаршего Престола и временным Главой православно-русской иерархии обязанным охранять и права и границы Патриархата Московского, какими они приняты Вашим Высокопреосвященством по кончине Блаженный памяти Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, – заявить протест против провозглашенной в Варшаве 17(30) сентября сего года автокефалии Православной Церкви в Польше в виду нарушения при сем священных канонов, Кириархических прав Патриарха Московского и вопиющих насилий над личностью православных иерархов и совестью верующих Польши. Вашего Высокопреосвященства, Московского Патриаршего Престола Блюстителя покорнейший послушник, Уполномоченный канонических иерархов Польши и имеющий, по указу Святейшего Патриарха, духовное попечение о членах Православной Церкви в Польше – |
| харьковские «товарищи» Карлсон, Горожанин и Карин, – достаточно ярко вскрывает обнаглевшее поведение и контрреволюционную линию тихоновского епископата Украины. Особенно характерна следующая фраза воззвания: “А посему мы, Украинские православные епископы, братски заповедуем и умоляем преосвященного Матвея и др. участников сего дела оставить это вредное для Церкви начинание и отказаться у Соввласти от этой декларации, заявив ей, что вопрос об отношении православной церкви к Соввласти есть вопрос общецерковный и канонически решен может быть только в общецерковном порядке». С целью пресечения дальнейшей активности тихоновщины, считаем необходимым производство ареста и высылки с Украины руководящего актива тихоновского епископата. Арест считаем нужным применить к епископам: Онуфрию Гагалюку , Антонию Панкееву, Константину Дьякову, Стефану Андриащенко, Феодосию Ващинскому (находящимся в Харькове), Филарету (находящемуся в Киеве), Аверкию (находящемуся в Житомире). [...] Сообщая о вышеизложенном, СО ГПУ УССР просит дать телеграфную санкцию на проведение указанной операции по тихоновщине» 1014 . Особо уговаривать Москву санкционировать арест «обнаглевших» украинских епископов Харькову не пришлось, у Секретного отдела ОГПУ, как выше было показано, с ними были свои счеты за срыв интриги с митрополитом Агафангелом. Аресты не заставили себя долго ждать, причем репрессиям подверглись не только вышеперечисленные активные члены нелегального Собора украинских епископов. Вместо епископа Матфея (Храмцова) управляющим Черниговской епархией Экзархом Украины был назначен епископ Сквирский Афанасий (Молчановский), находившийся тогда в ссылке в Курске, что, в принципе, недалеко от Черниговщины. Сообщив об этом в Москву и указав, что «приезд Молчановского еще более укрепит тихоновщину Черниговщины», СО ГПУ УССР 4 октября 1926 г. попросило СО ОГПУ «ускорить высылку еп[ископа] Афанасия на Север, подальше от Украины, лишив его тем самым возможности управлять Черниговской епархией» 1015 . Московские «товарищи» харьковских не подвели, и епископ Афанасий был весьма оперативно перемещен из Курска в Москву, а затем и вовсе выслан в Сибирь. |
| Значит, невозможность выезда оказывается не безусловной, и даже в самые те дни, когда писался доклад и читался Местоблюстителем, я мог выехать в Москву. Еще более знаменательно молчание резолюции Местоблюстителя о наложенном на Вас и соучастников Ваших запрещении. Вы знаете, что епископ, принявший запрещение “яко членов клира», “в ничто же вменив определенное им» законною иерархическою властию запрещение, “да будет отлучен, яко учитель бесчиния» (Апост[ольское] пр[авило] 16). Тому же наказанию подлежал бы и Местоблюститель, если бы, презрев наложенное на Вас запрещение, допустил Вас до управления епархией, тем более до управления всей Русской Церковью, так как право управлять у нас сопутствует праву священнодействовать и наоборот. Значит, прежде чем допустить Вас, он должен был снять с Вас запрещение, а если он этого сделать считал себя не вправе без Собора (Апост[ольское] пр[авило] 32; Антиох[ийского] Соб[ора] пр[авило] 6), он должен был сделать предложение мне о снятии. Молчание же его может быть объяснено только незнанием о запрещении. Но в таком случае резолюция Местоблюстителя поставлена с опущением такого крупного факта, который меняет все дело и один уже достаточен для того, чтобы резолюция была отменена и дело пересмотрено заново. Несомненно, и Местоблюститель ясно сознавал всю невозможность давать направление церковному кораблю, будучи с завязанными глазами. Этим, конечно, объясняется и самая условность резолюции: не считая для себя возможным дать прямое распоряжение, Местоблюститель дает нам лишь условный совет, который мы имеем право исполнить лишь при том положении вещей, каким оно представлено было ему в докладе. Если же предполагаемого условия в наличии нет, то мы, исполнив резолюцию, не только не заслужим от Местоблюстителя похвалу за «послушание», но и будем подлежать наказанию за неумение понять волю советодателя. Вот почему я не считаю себя вправе сложить с себя полномочия Местоблюстителя и, как облеченный ими, снова и уже в третий раз обращаюсь к Вам и соучастникам Вашим с увещанием оставить свое самочинное предприятие и тем дать возможность мне снять с Вас запрещение. |
| Наконец, мое распоряжение, вышедшее из тюрьмы, несомненно, будет истолковано, как вынужденное, с разными нежелательными выводами. Если вспомните, подобные распоряжения уже имели место при аналогичной обстановке, но одни из них не прошли в жизнь, а другие оказались неудачными и лишь были аннулированы, однако до сих пор не перестают нарушать церковный мир. Откровенно скажу, что лично о себе я не хлопочу: дней моей жизни осталось немного, да и, кажется, я уже потерял интерес к жизни, скитаясь в общем более 8 лет по тюрьмам и ссылкам. Я только опасаюсь, что распоряжением, с деланием 1563 наобум, могу нарушить свой долг и внести смуту в среду верующих. Позволю еще обратить Ваше внимание на один момент. После 2/3 месяцев моего заключения мне совершенно неожиданно было предъявлено обвинение в том, что, находясь в ссылке, я будто бы вел среди населения пораженческую агитацию. И без того измученный, усталый, едва движущийся, я долго не мог успокоиться от этой потрясающей душу клеветы. Никто из ближайших представителей власти раньше не связывал меня [ни] с чем подобным. Ни одним словом не намекал на это и приезжавший на место моей ссылки представитель ПП ОГПУ (с ним я и уехал) и пробывший там несколько дней. Но вот прошло уже более 8 месяцев, как предъявлено обвинение, и более 2-х месяцев, как расследование по нему, согласно заявлению здешнего уполномоченного, отправлено в центр, я же все еще продолжаю находиться в заключении, досиживая 7-й месяц. Правда, я не могу не выразить искренней признательности администрации за внимательное отношение к моим нуждам. Но мое крайне слабое здоровье с сильными припадками удушья, участившимися обморочными состояниями, тяжелым миокардитом, ларингитом, катаром желудка и болезнью печени требует такого ухода, сложного лечения, постоянного пользования внешним воздухом и диеты; передачи мне не разрешены. Я совершенно беспомощен. Усердно прошу Вас освободить меня из заключения, и если будет признано невозможным возвратиться на место моего постоянного жительства, то разрешите поселиться в таком пункте, который был бы обеспечен умеренным климатом и наличием медицинской помощи и хорошей библиотеки. Проживать буду в качестве частного обывателя и от всего стоять в стороне. |
| Уже на обратном пути к митрополиту Сергию епископ Павлин зашел в Москве к епископу Евгению (Кобранову), подпись которого стала 23-й – подробнее об этом чуть дальше, а во Владимире побывал у епископа Афанасия (Сахарова) – 24-го архиерея в списке. «У последнего, – показывал епископ Павлин 15 января 1927 г., – застал священника, мне неизвестного, и последний, узнав от меня, что я еду к митрополиту Сергию, предложил мне отвезти к Сергию документ [...] и сообщил мне, что это – декларация Соловецких епископов или, вернее, он сказал просто, что это – “соловецкая декларация». Я этот документ представил митрополиту Сергию вместе с своими бумагами (документ 24-х) и назвал его. Сергий оставил его у себя, а когда я уезжал – он мне возвратил его [...]. Передавая его мне, сказал, что читать ему этот документ некогда было. [...] Я сам “соловецкой декларации» не читал» 1038 . В тот же день, когда епископ Павлин дал эти показания, из Секретного отдела ОГПУ во Владимир была послана телеграмма с распоряжением немедленно арестовать епископа Афанасия. 16 января он был арестован, допрошен и тут же спецконвоем препровожден в Москву. Уже 17 января Ковровский епископ заполнял анкету арестованного на Лубянке 1039 . На допросе у следователя Казанского 20 января епископ Афанасий отказался рассказывать, зачем к нему приезжал епископ Павлин, но на вопрос: «А каково Ваше личное мнение об избрании митр[ополита] Кирилла в патриархи?» – ответил прямо: «Я считаю его наиболее достойным кандидатом» 1040 . Что касается «Соловецкой декларации», то трудно представить, чтобы митрополит Сергий, находившийся тогда в центре церковной жизни и имевший весьма широкий круг общения, и впрямь так и не ознакомился с этим документом особой важности (равно как неправдоподобны и слова епископа Павлина, что он сам ее «не читал»). Согласно показаниям Г. А. Косткевича, Заместитель, напротив, с «Соловецкой декларацией» не просто был хорошо знаком, но, будучи с ней вполне солидарным, способствовал ее широкому распространению. «Этот документ, – показал Косткевич в 1931 г., – Страгородский через курьеров рассылал по всему СССР, как директиву низовым группировкам организации. Всеукраинский центр через Пискановского, ездившего в Нижний, также получил этот документ и передал его затем в Киев через меня в конце 1926 – начале 1927 г.» 1041 Весьма вероятно, что митрополит Сергий имел у себя послание соловецких епископов еще до того, как ему его привез епископ Павлин, поэтому и не стал читать его по новой, тем более, что действительно был в тот момент занят. Епископ Павлин выполнил требование митрополита Сергия собрать «примерно до 20–30» епископских подписей под обращением к нему и представил Заместителю «документ 24-х». Игнорировать эту инициативу митрополит Сергий уже не мог. Наступал, по выражению архиепископа Корнилия, 2-й момент: «это обращение митр[ополита] Сергия с письмом к русской иерархии с предложением высказаться и голосовать запечатанными пакетами» 1042 . |
| Противостояние продолжалось. На аресты епископов у украинских «тихоновцев» был уже испытанный ответ – новые посвящения. В показаниях 1931 г. Косткевич, описывая ситуацию осени 1926 г., сообщал: «Прежде всего, в связи с рядом арестов и ссылок руководящего епископата возникла нужда пополнить ряды руководства надежными с точки зрения организации и способными проводить ее политику лицами. С этой целью на протяжении осени и был проведен выбор таких лиц по указанию Харьковского центра: это были Остальский, Проценко, Козуля, Жевахов и Ващинский. Акты избрания их, неизменно в каждом случае составляемые в Харькове, подписываемые членами центра, затем оформлялись путем собрания подписей епископов других городов Украины, а затем утверждались м[итрополитом] Сергием в Нижнем. Все это совершалось тем же Пискановским – курьером Всеукраинского центра, ездившим по городам Украины и в Нижний. Как сами избрания, так и последующие оформления их и посвящения кандидатов в Нижнем совершались строго конспиративно. Это, а также и то, что кандидатов выдвигал центр организации, свидетельствует о том, что это были акты, имевшие серьезную политическую подкладку и что их, стало быть, нельзя рассматривать иначе как систему вербовки кадров организацией» 995 . Можно оставить на совести следствия слова про «политическую подкладку» и «систему вербовки», но историческим фактом является то, что за все годы своего заместительства и местоблюстительства больше всего епископских хиротоний митрополит Сергий совершил именно в 1926-м в условиях нелегальности. Значительную часть среди посвященных тогда составляли архиереи для Украины – названные Косткевичем епископы Аркадий (Остальский) , Стефан (Проценко), Варлаам (Козуля), Иоасаф (Жевахов) и Феодосий (Ващинский). Конспиративными архиерейскими хиротониями, однако, мероприятия по защите Церкви не ограничивались, и той же осенью 1926 г. в окружении митрополита Сергия возник куда более масштабный замысел, но об этом чуть позже. События первой половины 1926 г. выявили поддержку митрополита Сергия со стороны широких церковных кругов, которая, в свою очередь, в значительной степени определялась продемонстрированной Заместителем Местоблюстителя способностью достаточно эффективно оберегать внутреннюю свободу Церкви от богоборческой власти. |
| «В деле веры всегда есть та несомненная, живая и чистая струя, которая омоет всякую скверну и возродит идею еще чище и выше, чем она была в предшествующие времена. Словом, ликвидацию веры далеко не так легко сделать в обществе, как кажется, несмотря ни на какие скверные и компрометирующие видимости». «Обдумав зрело Ваше предложение, я пришел к окончательному решению, о котором и желаю Вас известить, чтобы прекратить неопределенность. К сожалению, принять предложение я не могу». «Надо преносить свое несчастие с силой воли и покорностью воле Божией. Легко дойти до такого состояния, когда то, что сегодня кажется несомненным, завтра при малейшем колебании мысли становится источником мучительных сомнений. Как желательно найти такое спокойствие для своей старости, которое сделало бы и смерть легкой. Посылаю то, что только и могу послать – душевной твердости, спокойствия и радости в жизни». «Думаю, что имеете сведения обо мне. Если так, то понятны причины, почему N... временно не пишет. Не могу выразить словами, как ценю Вашу заботу, ибо и Ваши дружеские чувства, которые так велики, что право трудно благодарить за них простыми словами». «Всякое обвинение должно быть формулировано с возможною определенностью: иначе оно не обвинение, а простое злословие, недопустимое для серьезных людей... нечего и говорить, что злонамеренные люди с умыслом распускают самые нелепые и позорящие слухи с целью восстановить против меня общественное мнение и дискредитировать мой моральный авторитет. Источник таких слухов без сомнения может быть только черная клевета, против которой ничем не оградишься. Как хорошо известно, слухи подобного рода обладают способностью распространяться и принимать размеры чрезвычайно увеличенных и тревожных сообщений. Держусь непоколебимого христианского настроения и идеалов и потому не могу в свое служение церкви вложить какое-либо раздвоение или пожертвовать им в пользу личного благополучия. Я считал бы себя бесчестным не только перед верующими, но и перед самим собою, если бы личные интересы предпочел своему долгу и любви к церкви. – Веруй и умей нести свой крест. Отдаюсь на волю провидения, памятуя, что всякое незаслуженное страдание является залогом спасения. Религия очень реальный и могущественный фактор». |
|
|
