| Появившись у Местоблюстителя в Хэ ровно две недели спустя по выходе в свет «Декларации», епископ Василий задерживается здесь без малого два месяца – срок, по мнению Тучкова, по-видимому, достаточный для того, чтобы в тонкости уразуметь истинную точку зрения Местоблюстителя на этот документ, которая, – в лучшем для Заместителя случае, – не могла быть иной, как нейтральной («неучастие в чужих грехах»). И тут, нежданно-негаданно и вопреки существовавшей тогда практике, Преосвященный Василий отзывается в ближайший центр (очевидно, Тобольск), освобождается от дальнейшего отбывания ссылки (других, подобных случаев, неизвестно!) с заменой ее «минусом-6» и отправляется пока что в... Москву! Дальнейшее известно. Но тут возникает недоуменный вопрос: если, по словам епископа Василия, Местоблюститель вынес от «Декларации» «вполне удовлетворительное впечатление» (т. е. почти хорошее!), то какие же именно абзацы оказались в ней столь оригинальными, что в докладе пришлось специально подчеркнуть и оговорить то обстоятельство, что, поручая передать Заместителю свою оценку «Декларации», митрополит Петр не пожелал или не счел уместным даже «касаться» их!? Вопрос этот не праздный и не ехидный, т. к. ясно, что если сдержанность его относилась к абзацам существенным и принципиальным то, стало быть совершенно отпадает «вполне удовлетворительное впечатление» – ради чего, по-видимому, и писался доклад. Если же эта сдержанность касалась каких-либо стилистических пустяков, то нечего было и упоминать об этом. Возникает и другое – кардинальное – недоумение: Если епископ Василий имел поручение передать Заместителю подлинную точку зрения Местоблюстителя на «Декларацию», то, следовательно, последний был уверен в том, что его «посланец» будет иметь возможность непосредственного общения с Заместителем в самом недалеком будущем? А раз так, то не надежнее было бы Патриаршему Местоблюстителю изложить свою, – будто бы положительную, – эту точку зрения в письменном виде, для переправки через столь верные руки – в Патриархию? Не вернее ли это было бы, чем высказываться в туманных, легко искажаемых даже при объективной передаче речениях, тем более, что дело касалось столь важного вопроса общецерковного значения и чреватого чрезвычайными последствиями? |
| В бытовом отношении, скупые строки письма рисовали страшную картину жизни одинокого и больного старика, оставленного на медленную смерть в тяжких условиях ледяного Заполярья. Письмо это несомненно представляет собою редкий документ той церковно-исторической эпохи и, так как оно едва ли сохранилось до наших дней в достаточном количестве экземпляров, приводим его полностью в том виде, как оно поступило в наши руки более тридцати лет тому назад. Вот, что писал митрополит Петр своему Заместителю: «Высокопреосвященнейший Владыко! Представился случай написать Вам в дополнение к письму, отправленному заказным по Вашему московскому адресу. То письмо писал сильно недомогая, а после и совсем плохо себя почувствовал. Требовалось бы сделать маленькие вставки. Когда пришла почта – редкий наш посетитель – началась суета, да так и сдал, совсем запамятовав о вставках. В одном месте пропущено выражение: “для общего нашего утешения». Это там, где говорится о сохранении расположения к Вам. В другом месте между словами: “среда клира» нужно вставить: “представителей Православного епископата и клира...» это в абзаце об отношении к соввласти. В том же абзаце, помнится, неладно с отрицанием “не». Но эти недочеты сути, конечно, не изменяют. Я постоянно думаю о том, чтобы Вы являлись прибежищем для всех истинно-верующих людей. Признаюсь, что из всех огорчительных известий, какие мне приходилось получать, самыми огорчительными были сообщения о том, что множество верующих остаются за стенами храмов, в которых возносится Ваше имя. Исполнен я душевной боли и о возникающих раздорах вокруг Вашего управления и других печальных явлениях. Может быть, эти сообщения пристрастны, может быть я достаточно не знаком с характером и стремлениями лиц, пишущих мне. Но известия о духовном смятении из разных мест и, главным образом, от клириков и мирян оказывают на меня сильное давление. На мой взгляд, ввиду чрезвычайных условий жизни Церкви, когда нормальные правила управления подвергаются всяким колебаниям, необходимо поставить церковную жизнь на тот путь, на котором она стояла в первое Ваше заместительство. Вот и благоволите вернуться к той, всеми уважаемой Вашей деятельности. Я, конечно, далек от мысли, что Вы решитесь вообще отказаться от исполнения возложенного на Вас послушания – это послужило бы не для блага Церкви. Повторяю, что очень скорблю, что Вы не писали мне и не посвятили в свои н амерен ия. Раз поступают письма от других, то несомненно дошло бы и Ваше. Пишу Вам откровенно, как самому близкому мне Архипастырю, которому многим обязан в прошлом и от святительской руки которого принял постриг и благодать священства. Не подумайте, Владыко, что в центре моего внимания находятся суждения моих соседей – Архипастырей. Не скрою, что как только они прибыли в Обдорск, почтили меня общим письмом; но последнее состояло исключительно из одних приветствий. Затем, около уже года ничего о них не слышу. |
| – Ах, ты – лежишь?.. Ну, ладно, лежи, я сам принесу дров. И, конечно, – пошел и принес. Разумеется, большого героизма в этом поступке нет, но найдутся ли еще митрополиты, которые станут таскать дрова, в то время когда их келейник безмятежно нежится на койке – это вопрос. Святейший Патриарх Тихон и митрополит Петр были безусловно способны на подобные поступки, но указать других святителей такого же стиля – не так-то уж просто. Далее, последние насельницы Серафимо-Дивеевского подворья, что на Мещанской улице, рассказывали: Во второй половине 1920-х годов в стенах подворья на 1-й Мещанской улице 22, кв. 6) проживал печально прославившийся тогда среди московского церковного люда, «знаменитый» Е. А. Тучков, вершитель судьбы Церкви... Совместно с ним «проживали их престарелая мамаша» 77 – старушка (не в пример сыну!) богобоязненная и церковница. «Евгений Александрыч» занимал здесь очень неплохое помещение и к тому же пользовался многообразными и, конечно, бескорыстными услугами подворских монахинь, в ту пору еще кончательно не разогнанных. «Мамаша» была в большой дружбе с матушками; совместно с ними путешествовала по московским храмам, на архиерейские богослужения. «Евгений Александрыч» заранее сообщал им, где именно намечаются такие богослужения, особенно с участием архиепископа Илариона, прославленного любимца тогдашней московской церковной публики; безмерно почитала его также и «мамаша». В те годы сюда, на Мещанскую часто собирались архиереи, вызванные Тучковым для деловых разговоров; в таких случаях их скапливалось здесь до десятка и более. Обыкновенно они долго томились на лестнице в ожидании вызова к начальству. Томясь в тягостном бездействии, они горестно воздыхали, прохаживаясь по лестнице и ее площадкам, не предвидя для себя ничего хорошего от предстоящей встречи. Архиереи выдерживались здесь, как видно, не случайно, а в видах некоей морально-психологической обработки, особенно «строптивых» и непокорных, дабы явиться пред лицо «Евгения Александрыча» с хорошей долей сознания своего убожества и ничтожества и, – наоборот, – укрепленными в уверенности всемогущества этого «значительного лица». |
| О том, в каких условиях содержался и что претерпевал в заключении глава Русской Православной Церкви, стало известно лишь в 1990-е гг., когда были найдены письма Патриаршего Местоблюстителя представителям власти, которые он писал, находясь в одиночной камере свердловской тюрьмы (Внутреннего изолятора при ПП ОГПУ по Уралу) 1286 . В одном из таких писем митрополит Петр писал: «Я постоянно стою перед угрозой более страшной, чем смерть, как, например, паралич, уже коснувшийся оконечностей правой ноги, или цинга, во власти которой нахожусь свыше трех месяцев, и испытываю сильнейшие боли то в икрах, точно кто их сжимает туго железным обручем, то в подошвах, – стоит встать на ноги, как в подошвы словно гвозди вонзились. Меня особенно убивает лишение свежего воздуха, мне еще ни разу не приходилось быть на прогулке днем; не видя третий год солнца, я потерял ощущение его. С ранней весны вынужден прекратить и ночные выходы. Этому препятствуют приступы удушья (эмфизема), с вечера настолько развивающиеся, что положительно приковывают к месту, бывает, что по камере затруднительно сделать несколько шагов. В последнее время приступы удушья углубились и участились. Неизменно повторяясь каждую ночь, они то и дело поднимают с постели. Приходится сидеть часами, а иногда и до утра, не ладно делается и с сердцем – тяжелые боли в нем доводят до обморочных состояний... Много раз умолял врача исходатайствовать мне дневные прогулки, лечебное питание взамен общего стола, тяжелого и не соответствующего потребностям организма..., но все тщетно, неоднократно и сам обращался к начальству с той же просьбой, и также безрезультатно, а болезни все сильнее и сильнее углубляются и приближают к могиле. Откровенно говоря, смерти я не страшусь, только не хотелось бы умирать в тюрьме, где не могу принять последнего напутствия и где свидетелями смерти будут одни стены. Поступите со мной согласно постановлению... отправьте в концлагерь... Как ни тяжело там будет, все-таки несравненно легче настоящей одиночки...» 1287 |
| Даю твердое обещание до конца своей жизни быть преданным пролетарскому Государству. Прошу поверить в искренность моих слов; я человек старый, мне уже 70-й год и почти умирающий; я знаю, что Советская власть принимает во внимание чистосердечное заявление, и на этом основании не откажите удовлетворить мою просьбу. Митр[ополит] Петр Полянский Опубликовано: Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти, 1917–1943/Сост. М. Е. Губонин. М., 1994. С. 881–882. 33. Письмо митрополита Петра председателю ОГПУ В. Р. Менжинскому 25 мая 1931 г. Решаюсь снова обратиться к Вам с ходатайством. Начался уже 10-й месяц моего ареста (с 17 августа 1930 г.), а в ходе моей жизни не произошло никаких перемен и лишь в ходе моих болезней последовало ухудшение. В настоящее время я настолько изнурен, что затрудняюсь двигаться, стоять и даже говорить. Припадки удушья, иногда совместно с обморочными состояниями участились, и всякий раз после них делаюсь совершенно разбитым и словно немыслящим. Лишение существенных потребностей слишком велико, и все мои мысли фиксированы на одном вопросе: когда же наконец окончатся мои скитания по тюрьмам и ссылкам, продолжающиеся вот уже 9 лет? Особенно трудно обходиться без необходимых медицинских применений (массажа, банок, клизмы и др.), без постоянного ухода, без соответствующего питания и пользования открытым воздухом. За все время ареста я еще ни разу не видел солнца. Мне приходится положительно подвизаться, сидя в камере. Мои 20-ти минутные прогулки (точнее – сидение у тамбура, ведущего в каменный подвал) по условиям тюремной жизни обычно совершаются между 10–11:30 ночи, да и то с перерывами. Угнетает также изоляция, лишение права переписываться с родными и получать от знакомых пищу. Каждый день, проведенный в тюрьме, действует на меня убийственно, причем сознание своей полной невиновности невольно вызывает тревожную мысль, что как будто бы я являюсь каким-то отверженным человеком, от которого необходимо во что бы то ни стало избавиться. Это, в свою очередь, окончательно подрывает весь организм. |
| Впрочем, можно вспомнить, что был момент в декабре 1925 г., когда Нижегородский митрополит, только-только вступая в должность Заместителя, выражал вполне адекватное понимание объема заместительских прав, так же как митрополит Агафангел в 1922 г. Сам митрополит Сергий призывал тогда, в декабре 1925 г., чтобы «возникающие в епархиях дела решались по возможности на месте». «И только дела, не нашедшие почему либо решения на месте, или дела по существу своему, восходящие к центру (утверждение избранных в архиереи, патриаршие награды и под[обное]), – писал он на заре своего заместительства, – должны быть направлены ко мне в Нижний Новгород» 1304 . Как видно, дистанция между Заместителем Местоблюстителя митрополитом Сергием, образца 1925 г., и им же, образца 1931 г., образовалась огромная. «Таким образом, – делал вывод о своих собственных полномочиях митрополит Сергий, – по документальным нашим данным, Заместитель облечен патриаршей властью в том же объеме, как и заменяемый им Местоблюститель» 1305 . В качестве «документальных данных» митрополит Сергий явным образом признавал только то, что мог истолковать в свою пользу, прежде всего, распоряжение Местоблюстителя от 6 декабря 1925 г. Письмо митрополита Петра, написанное ему четыре года спустя и разъясняющее передаточный тот акт, документом для него не стало. Стоит обратить внимание на слова Заместителя «заменяемый им Местоблюститель». Можно вспомнить, что сам митрополит Петр писал митрополиту Сергию в декабре 1929 г.: «Для меня не было сомнений, что заместитель прав восстал не заменить Местоблюстителя» 1306 . Митрополит Сергий, таким образом, прямо противоречил разъяснению митрополита Петра, по сути дела утверждая, что он не заместитель, а именно заменитель Местоблюстителя. «Да и существом дела, – с пафосом писал он в своей статье «О полномочиях», – это требуется, иначе не было бы ответственного кормчего у церковного корабля, и тогда не было бы и цели вообще кому бы то ни было передавать власть». Единственное отличие, которое признавал между собой и Местоблюстителем Заместитель, состояло в том, что «Заместитель является как бы спутником Местоблюстителя: сохраняет свои полномочия до тех пор, пока Местоблюститель остается в своей должности. |
| При сем благопочтительнейше представляю Вашему Высокопреосвященству: 1) формулярный список о службе Полянского, составленный по требуемой форме, 2) краткий список, 3) кандидатский диплом и 4) проект отношения от имени Вашего Высокопреосвященства в Департамент Герольдии Правительствующего Сената. Вашего Высокопреосвященства Милостивейшего Архипастыря и Отца нижайший послушник Ректор Академии архимандрит Антоний 1800 Декабря 10 дня 1892 года. ЦИАМ. Ф. 229. Оп. 4. Д. 5477. Л. 2–3. В Департамент Герольдии Правительствующего Сената Ректор Московской Духовной Академии архимандрит Антоний представил мне, что состоящий на службе при Московской Духовной Академии помощник инспектора Петр Полянский просил его ходатайствовать об утверждении его в гражданском чине по ученой степени кандидата богословия, со старшинством по закону. При обсуждении прошения Полянского Ректором Академии принято было во внимание следующее: 1) Высочайше утвержденного... (пр[едствленного] представления) 15 июня 1892 г. Принимая во внимание отлично-усердную и полезную службу помощника инспектора Петра Полянского , Ректор Академии на основании вышеизложенных узаконений и §§ 18 и 19 устава духовных академий, просил меня войти в сношение с Департаментом Герольдии Правительствующего Сената об утверждении Полянского в чине Коллежского Секретаря со старшинством, на основании ст. 371 Уст[ава] о служб[е] [по определению от] Правит[ельства], со дня вступления его в действительную службу, т. е. 15 июня 1892 г. Признавая представление Ректора Академии заслуживающим уважения, честь имею покорнейше просить Департамент Герольдии Правительствующего Сената об утверждении помощника инспектора Петра Полянского в означенном чине с испрашиваемым старшинством. При сем прилагаю: 1) формулярный список Полянского, 2) краткий о службе его список и 3) его кандидатский диплом за 327. Декабря 14 дня 1892 г. ЦИАМ. Ф. 229. Оп. 4. Д. 5477. Л. 4–4 об. 57 Можно дополнить сведения о Жировицком периоде деятельности Петра Полянского следующими деталями: «В 1900 году П. |
| Впрочем, эта «безумная затея», как все-таки вынужден сознаться автор, была сорвана единодушием, с которым архиереи, находящиеся в России, признали Местоблюстителем «никому не известного» митрополита Петра 104 . Итак, в итоге всего этого фонтана словесных помоев, которым «миролюбивые» обновленцы встретили появление митрополита Петра на посту Главы Русской Церкви, окончательно завравшись в своем злопыхательстве, они же сами вынуждены были помянуть и то единодушие, «с которым архиереи, находящиеся в России, признали» его Местоблюстителем! Спрашивается, а что же это за архиереи «находящиеся в России»? И на поверку, в переводе с обновленческой тарабарщины на русский язык, окажется, что это (ни мало, ни много!) – вся иерархия Православной Русской Церкви, сохранившая верность канонам и своей архиерейской присяге. Скажем прямо: неплохо!.. Значит для нее, т. е. для всей православной русской иерархии сохранившей верность Церкви, «никому не известный» митрополит Петр был не только в достаточной степени известен, но даже и приемлем во главе высшего церковного управления, коль скоро появление его здесь было встречено единодушно! Вряд ли тогдашний наш епископат, еще включавший в свои ряды крупнейших и ученейших иерархов предреволюционного времени, отнесся бы «спустя рукава» к первостепенной важности вопросу о том, кто именно приемлет в свои руки высшую власть церковную и пропустил бы на этот пост «ничем не замечательного» и «никому не известного» митрополита Петра. В том-то, как раз – и дело, что митрополит этот был прекрасно известен всему епископату и, особенно, его маститой прослойке, еще по далекому, уже дореволюционному времени, и именно это обстоятельство было до крайности невмоготу всем обновленческим выскочкам, действительно неведомым ни иерархии, ни клиру, ни народу церковному... Отсюда – вся ярость и все злопыхательство раскольничьих лжецов. И, хотя по авторитетному свидетельству Ф. М. Достоевского «вранье есть единственная человеческая привилегия перед всеми организмами» 105 , все-таки любителям пользоваться этой привилегией, – особенно в церковной среде, – следовало бы не забывать и библейского: «Велика есть истина и премогает» [ 2Езд. 4,41 ]. |
| В 1918–1919 гг. с «благословения» центральной власти ее местные органы по всей стране проводили кампанию по закрытию монастырей и по вскрытию мощей почитаемых Русской Церковью ее святых угодников. Эти вскрытия вызвали протесты верующего народа, а иногда и серьезные эксцессы. Один из них произошел под Москвой в Саввино-Строжевском монастыре. Московский Ревтрибунал в 1919 г. рассмотрел дела привлеченных по этому делу и вынес приговор, но в апреле 1919 г. следствие было продолжено и к нему были присоединены дела еще ряда лиц, в основном из московского духовенства, которые были обвинены в активной пропаганде против антирелигиозной деятельности, среди них оказались и А. Д. Самарин и Н. Д. Кузнецов, которые «правоохранительными органами» советской власти были признаны «главными вдохновителями всех контрреволюционных организаций, имевших цель [...] вызвать в самой гуще не совсем осознавших свое классовое положение крестьян и рабочих [...] активное сопротивление Советской власти [...], чтобы свергнуть ее [...] и вернуть власть царя, помещиков и капиталистов». А. Д. Самарин и Н. Д. Кузнецов, можно сказать, в значительной мере заслонили собой других привлеченных по делу лиц. Сам процесс получил название «процесса Самарина-Кузнецова», по делу проходило 17 человек. 11–15 января 1920 г. состоялся показательный судебный процесс. Московский Губернский Революционный Трибунал обвинил участников процесса в «организации контрреволюционного общества под названием “Совет объединенных приходов " » и постановил: Самарина А. Д. и Кузнецова Н. Д. , как «вдохновителей церковной контрреволюции и явных врагов Рабоче-Крестьянской власти расстрелять, но, приняв во внимание мощь пролетарского фронта, героические победы рабочих и крестьян над мировой буржуазией и амнистию ВЦИК от 5 ноября 1919 г., Самарину и Кузнецову расстрел заменить заключением в концлагерь до окончательной победы пролетариата над мировым капитализмом». Вскоре этот период конкретизировали – присудили заключение на 25 лет. 24 июня 1920 г. постановили не применять к ним амнистии как активным врагам пролетарской власти. 26 ноября 1920 г. Ревтрибунал сократил срок по амнистии до 15 лет. По постановлению Ревтрибунала А. Д. Самарин был освобожден в марте 1922 г. |
| По телеграмме в Коллегии Архипастырей на первом месте поставлены Вы, а потом архиепископы Николай Владимирский и Димитрий Томский, а в резолюции на первом месте архиепископ Николай, а на втором архиепископ Димитрий, и только на третьем месте Ваше Высокопреосвященство. Это как будто мелочь, но мы знаем, что если за Коллегию и от имени ее действует и подписывается ее первенствующий член, это ни в ком сомнения не вызывает, но когда подписывается и станет действовать третий, мы имеем право спросить, уполномочила ли его на это Коллегия? И вот по справке окажется, что Коллегия еще и не собиралась. Значит, все Ваши теперешние действия от имени Коллегии являются новым Вашим самочинием, притом худшего порядка, т. к. прикрываются несуществующей Коллегией. Наконец, по телеграмме рядом с Коллегией Местоблюстителем благословлен ВЦС, который и делает мне начальственное распоряжение. Резолюция же отнюдь не предполагает такого несколько непонятного существования двух Коллегий, а говорит о приглашении других Архипастырей к сотрудничеству с первыми тремя в той же Коллегии. При этом имена четырех приглашенных указаны самим Местоблюстителем, имена прочих будут указаны Коллегией. Теперь: названные четверо в состав Коллегии еще не вошли, кроме них никто еще не приглашен (т. к. и основное ядро Коллегии, три Архипастыря, еще не сорганизовались); из членов ВЦС в составе Коллегии Местоблюстителем упоминаетесь только Вы: из кого же состоит тот Высший Совет, который издает распоряжение и управляет Русской Церковью? Значит и здесь самочиние и произвол прикрыты именем Совета, в действительности несуществующего. Так, заинтересованность, при всем желании быть правдивым, заставляет иногда человека говорить не то, что бы он сказал, не будучи заинтересованным. Но резолюция и прямо обнаруживает некоторые неточности Вашего доклада. В ней, например, говорится, что митрополит Сергий «не вправе выехать из Нижнего». Ваш доклад писался не позднее 18(31) января, а, может быть, и ранее, между тем 14(27) января я от Вас получил телеграмму, в которой, между прочим, читаем: «Испросив Вам разрешение выезда, братски просим пожаловать в Москву». |
|
|
