| Завоеваниями науки отмечены практически все области, даже те, что вызывали слабый интерес 20–30 лет назад. Организация планомерных исследований необъятной литературы библейских катен благодаря открытиям Кона и Вендланда, Эрхарда, Кина и других значительно увеличили экзегетическое наследие Отцов Церкви, а его добротный сводный обзор, предоставленный в 1928 г. Деврэссом 72 , 20 лет спустя, должен на данный момент уже быть значительно пополнен не только фрагментами, но и значительными отрывками толкований и даже законченными экзегетическими трудами. Сенсационными находками, такими, как манихейские тексты, найденные в песках Фаюма (1932) или в пещерах Турфана (1905 г. и позже), и в особенности такими, как большая часть трудов Оригена , обнаруженных в заброшенном карьере в Туре, служившем во время войны складом для боеприпасов (1945), мы обязаны папирологии и исследовательским раскопкам в Египте и в Туркестане. Рядом с гностическими текстами, переводы которых были многочисленны в этом веке, особенно с коптского языка, находят свое место и переводы с других древневосточных языков, пополнившие наши знания о греческой патристике новыми текстами. Число ветхозаветных и новозаветных апокрифов увеличилось благодаря нескольким до сих пор неизвестным текстам, таким, как Epistola Titi, и многочисленным фрагментам, нередко важным, разбросанным в текстах самого разного периода и на различных языках исследования, собранные в издании источников по «Вселенским Соборам» Шварца, вернули нам часть наследия Ипатия Эфесского, а также других участников богословских споров V века и эпохи Юстиниана. Даже если в классификации недавно открытых или атрибутированных текстов, среди которых многие оставались неизданными или, будучи переведены, вошли в сокровищницу сирийской и армянской письменности, львиная доля относится к греческой патристике, в особенности к IV-VII вв., латинская патристика также обогатилась, достаточно упомянуть 138 проповедей блаженного Августина , добавленных в 1931 г. к 363, изданным мавристами, увеличив собрание таким образом на целую треть; принимая во внимание еще более чем 20 других текстов, открытых позже, реконструкцию толкования Пелагия и многие тексты разных авторов: Викентия Леринского, Евтропия и проч., найденные в испанских рукописях. |
| Помимо названных крупных патрологических серий, на Западе тексты творений святых отцов издаются и во множестве других серий. Среди них можно отметить такое солидное издание, как «Тейбнеровская библиотека» ( Bibliotheca Scriptorum Graecorumet Romanorum Teubneriana), в котором появился критический текст «Посланий» и «Амфилохий» патриарха Фотия Константинопольского и «О природе человека» Немезия Эмесского; серию «Патристические тексты и исследования» ( Patristische Texteund Studien), где, например, недавно увидело свет критическое издание «Ареопагитик»; так называемую «Лебовскую классическую библиотеку» ( The Loeb Classical Library) и др. Следует также заметить, что в конце XIX–XX вв. большое значение придается изданию сочинений восточных христианских писателей. Так, в 1894 г. в Париже начато издание «Сирийской патрологии» ( Patrologia Siriaca), но, по ряду причин, оно было прервано (вышло в свет всего только 3 тома). Более успешно продвигается «Восточная патрология» (Patrologia Orientalis), начатая в 1907 г. также в Париже (вышло более 30 томов ее). Самым монументальным из такого рода изданий является «Свод восточных христианских писателей» (Corpus Scriptorum Christianorum Orientalium), который включает в себя шесть серий: сирийскую, коптскую, арабскую, армянскую, грузинскую и эфиопскую. Начиная с 1903 г. в Париже издано более 100 томов этого «Свода». Наконец, нельзя не сказать, что в XIX–XX вв. появилось множество переводов творений отцов и учителей Церкви на современные западные языки. Из огромной массы подобного рода изданий можно выделить, например, такие английские серии, как «Доникейская христианская библиотека» (The Ante-Nicene Christian Library; 24 тома, 1866–1872 гг). и «Избранная библиотека никейских и посленикейских отцов христианской Церкви» (А Select Library of Nice-no and Post-Nicene Fathers of the Christian CImrca). Не уступает им и такая немецкая серия, как «Библиотека отцов Церкви», которая выходила в несколько этапов: сначала 80 томов (1869–1888 гг.), затем 61 том (1911–1930 гг). и позднее еще 20 томов (1932–1939 гг.). Все указанные издания и множество других послужили и служат твердым фундаментом для всестороннего и глубокого изучения святоотеческого наследия. Основные этапы развития Патрологии. |
| Помимо названных крупных патрологических серий, на Западе тексты творений святых отцов издаются и во множестве других серий. Среди них можно отметить такое солидное издание, как " Тейбнеровская библиотека " в котором появился критический текст " Посланий " и " Амфилохий " патриарха Фотия Константинопольского и " О природе человека " Немезия Эмесского; серию " Патристические тексты и исследования " (PatristischeTexteundStudien), где, например, недавно увидело свет критическое издание " Ареопагитик " ; так называемую " Лебовскую классическую библиотеку " (TheLoebClassicalLibrary) и др. Следует также заметить, что в конце XIX -XX вв. большое значение придается изданию сочинений восточных христианских писателей. Так, в 1894 г. в Париже начато издание " Сирийской патрологии " (PatrologiaSiriaca), но, по ряду причин, оно было прервано (вышло в свет всего только 3 тома). Более успешно продвигается " Восточная патрология " (Patrologia Orientalis), начатая в 1907 г. также в Париже (вышло более 30 томов ее). Самым монументальным из такого рода изданий является " Свод восточных христианских писателей " (Corpus Scriptorum Christianorum Orientalium), который включает в себя шесть серий: сирийскую, коптскую, арабскую, армянскую, грузинскую и эфиопскую. Начиная с 1903 г. в Париже издано более 100 томов этого " Свода. " Наконец, нельзя не сказать, что в XIX-XX вв. появилось множество переводов творений отцов и учителей Церкви на современные западные языки. Из огромной массы подобного рода изданий можно выделить, например, такие английские серии, как " Доникейская христианская библиотека " (The Ante-Nicene Christian Library; 24 тома, 1866-1872 гг). и " Избранная библиотека никейских и посленикейских отцов христианской Церкви " (А Select Library of Nice-no and Post-Nicene Fathers of the Christian CImrca). Не уступает им и такая немецкая серия, как " Библиотека отцов Церкви, " которая выходила в несколько этапов: сначала 80 томов (1869 -1888 гг.), затем 61 том (1911-1930 гг). и позднее еще 20 томов (1932-1939 гг.). Все указанные издания и множество других послужили и служат твердым фундаментом для всестороннего и глубого изучения святоотеческого наследия. |
| Но в связи с той давней полемикой, которая все-таки способствовала развитию науки, изучение древних христианских авторов в течение XIX в. продвигалось гигантскими шагами, прежде всего в работах немецких исследователей в протестантских кругах. Научное изучение патристики имело двойную перспективу, можно сказать – развивалось по двойному сценарию. С одной стороны, большой всплеск исследований классической литературы неизбежно коснулся и христианских авторов по причинам, о которых мы говорили выше. С другой стороны, еще действовали идеологические мотивы, которые могли принимать вид различных споров, но все же способствовали активному ходу исследований. Тенденция к специализации, неизбежная при развитии исследований и расширении библиографии, довершила остальное. Уже в 1904 г. утверждение Виламовица, с которого мы начали, казалось устаревшим: начатая в 1902 г. публикация монументальной истории литературы Барденхевера 414 убедительно показала современное самосознание нового литературного пространства. Действительно, XIX в. оставил XX в. значительное наследство. Основу его составляла идея замены Patrologia Latina (PL) и Patrologia Graeca (PG) Миня 415 на коллекции древних христианских текстов, опубликованные в соответствии с современными требованиями критики текста 416 . Оценивая достигнутые результаты и понимая эту идею в узком и специальном смысле, на сегодняшний день можно сказать, что она не была реализована, что, по сути, было уже понятно в начале прошлого века. Действительно, не только в рамках двух первых серий, CSEL для латинских источников и GCS для греческих 417 , опубликовано не так много, чтобы заменить хотя бы частично «Патрологию» Миня, но полное замещение не было достигнуто даже после более чем вековой деятельности, несмотря на вклад похожих инициатив, начатых после Второй мировой войны – SC и CCL 418 . Однако значение этих проектов можно расценивать с другой, положительной точки зрения. На самом деле, несмотря на то, что не была достигнута такая полнота охвата, как в «Патрологии» Миня, нельзя не оценить по достоинству значения критической публикации большого числа древних христианских текстов. Также нельзя не отдать должное тому, что подготовка CSEL и GCS породила серию исследований не только по выявлению и изучению рукописей, но также касающихся проблем филологического характера, относящихся к критике публикуемых текстов (хронология, атрибуция, структура, источники, влияния). Серия TU 419 , которую Гарнак желал видеть в качестве дополнения к GCS, сыграла исключительно значимую роль в данном случае. Из этого также следует, что систематические исследования, проведенные во многих библиотеках, в том числе и за пределами Европы, сопровождаемые открытиями новых рукописей, позволили обнародовать древние, ранее неизвестные тексты и даже целые коллекции (например, коллекцию гностических манускриптов, обнаруженную в Наг-Хаммади), в результате чего границы «Патрологий» Миня, и без того уже достаточно обширные, заметно расширились. |
| —562— ности в некоторых вопросах, например, о mem clausum в Исаии 9, 7 (стр. 257). Обращаясь от наличности работы г. Волнина к desideria касательно ее имеющего явиться продолжения и завершения, нужно пожелать отчетливого, насколько позволят источники, выяснения ветхозаветной идеи заместительного страдания и смерти, причем с одной стороны важно изучение продолжения и развития ветхозаветной культовой идеи о vicima vicaria в талмудической интерпретации этой идеи, с другой стороны освещение ветхозаветной обрядности новозаветными изречениями о жертвах вообще и особенно о жертве Христовой, хотя бы по плану новейшей работы Schmitz: Die Opferauschanung des Spätjudentums und die ОВие Ориегаизсииапип» без 8раг.щбеЩитз ииб бие Opferauschanung des Neuen Testaments. Tüb. 1910. Что касается до патристических творений и филологического метода, то автор показал себя достаточно искусным в пользовании этими средствами для экзегесиса. Степени магистра богословия г. Волнин заслуживает». б) Экстраординарного профессора Академии по кафедре библейской истории, в связи с историею древнего мира, Д.И. Введенского : «Сочинение г. Волнина «Мессия по изображению пророка Исаии» состоит из 1) краткого предисловия, в котором автор выясняет задачу своего исследования (I–VIII), из 2) указателя литературы предмета (IX–XII), оглавления (XIII–XIV) и библейско-богословского и критико-экзегетического исследования пророчеств Исаии о лице Мессии. В 1-ой главе 1-й части исследования г. Волнина дается обстоятельный разбор общих и частных оснований рационалистического понимания пророчеств Исаии о Еммануиле в связи с филологическим анализом отдельных терминов, напр., lma, immanu’el и др.; во 2-ой главе изъясняются тексты пророчества Исаии ( Ис. 7, 14–16; 9, 1–7; 11, 1–5, 10; 28, 16 ); во 2-ой части в первой и единственной главе, после справок из истории экзегеса пророчеств об Отроке Иеговы и установки мессианского понимания этих пророчеств, делается разбор коллективистических и индивидуалистических теорий о личности Отрока Иеговы в связи с критическою оценкою рационалистических возражений против мессианского смысла пророчеств Исаии. |
| И все же мы также теперь можем понять, почему христианские, прежде всего, католические ученые адаптировали эти постренессансные построения для своих целей куда более несовершенным и неочевидным способом по сравнению с тем, который можно отметить на примере взаимодействия ранних христиан с эллинистической культурой. Какими бы убедительными ни были эти новые методы, приоритетное положение классического и раннехристианского периодов поставило перед многими фундаментальные вопросы о статусе схоластического богословия и даже об авторитете Церкви в вынесении суждений о своем прошлом и своих текстах. Неслучайно именно с конца XV в. мы отмечаем возникновение theologia positiva («позитивного богословия»), подразумевающего изучение источников христианской веры, тщательно отличаемого от theologia speculativa («спекулятивного богословия»), — различие, которое жестко ограничивает спекулятивную (умозрительную) практику схоластического рассуждения. В то же время если обратиться к истории XVII–XVIII вв., становится более очевидным, что развитие современной филологии и науки, тесно связанное со становлением современной интеллектуальной культурной среды, часто сознательно противопоставляется традиционной христианской вере. Заметный историографический импульс, благодаря которому расширилась культурная дистанция между интерпретатором и текстами, которых он изучает, как правило, приводил к возникновению релятивистской позиции по отношению к какому угодно последовательному учению или истине, что остается справедливым, если эти методы в различных формах характерны для любого серьезного исследования прошлого христианской традиции . Если это комплексное наследие является необходимым условием для любого такого исследования, то тогда это в значительной мере определяет форму догматического диалога. Как в таком случае мы могли бы обобщить оптимальную практику научной работы для ученого, который сегодня занимается исследованиями в рамках этой традиции? Проявление внимания к тому, что именно говорят тексты, а о чем – умалчивают, — является основным требованием (это также справедливо и по отношению к цели исследования, которую легко упустить, принимая во внимание нашу склонность к прочтению текстов в свете грандиозных повествований и схем, обладающих, на первый взгляд, беспрекословным авторитетом). |
| Например, он подчеркивает реальную связь «свода Дионисийских сочинений» с Литургией, так противоречащую раздвоению Ваннесте, и важность указанную Мозесом в «Мистической теологии» на «дионисийский прототип… для иерархии» в «церковных именах». С другой стороны, поскольку его внимание сосредоточено на источниках Ареопагита в Неоплатонизме, в частности, Ямвлиха, и поскольку утверждение (характерное и для Хорнуса), что эта философия принципиально чужда христианской вере, для ученого Лютеранской церкви, его представление Ареопагита подчеркивается позднее как исключительно интеллектуальное усилие, своего рода «мозговой штурм»: «В целом дионисийское произведение является главным образом эпистемологией». Имеется кое-что, являющиеся подлинно христианским мнением о Дионисии. В одной статье Рорем даже использует довольно неуверенно, предположение Хатауэя о том, что Иоанн Дамаскин (или кто-то из его окружения) является настоящим автором корпуса дионисийских сочинений.Это убеждение проникает в поздние работы, но Христос Дионисия остается «космической фигурой», служащей украшением системы, чьи строгие метафизические обоснования в конечном счете освобождаются от любых христианских элементов.Ключом к предположению Рорема является абсолютные единства корпуса как такового. Его утверждение, что «Мистическая теология» представляет собой «методологический пролог» для последующего исследования Дионисием библейских и литургических символов. Аргумент, который требует (строения) трактатов (новый порядок используется для его перевода корпуса), успешно представляет «Мистическую теологию» как своего рода разрядку. Отрицательный метод неизбежно уничтожает христианские атрибуты для того, чтобы обнаружить «бесконечные» структуры неоплатонистского мировоззрения. Поэтому Рорем принужден настаивать раз за разом на отсутствие у Дионисия какой-либо эсхатологии. Он просто лишен этого. Но все же, как мы увидим, тексты свода представляют некоторые трудности. Вдобавок исключительное внимание Рорема к Ямвлиху как источнику дионисийского духовного истолкования кажется предотвращает его от исследования дионисийских источников в христианской традиции, например у Оригены , который использует подобные понятия в рамках христианского платонизма и имеет явный эсхатологический пафос. Подобное обращение к адаптации Ареопагитом сочинений Ямвлиха, mone-proodos-epistriphe, что Рорем обоснованно подчеркивает как центральное, но чью трансформацию под мыслью Дионисия он отказывается видеть. Корпус в глазах этого ученого остается тем же, чем оно было для философа, – способом описания «бесконечного» отношения, достигнутого между причиной и следствием. Короче говоря, неудача изучения Дионисия в его патристическом контексте придает ограниченность и однобокость трудам Рорема, так как то, что они есть, выражается не без некоторой иронии. Его описание Ареопагита завершается как «бесконечность» и абстракция. |
| Проблема «параллелей» чрезвычайно осложнена подходом средневековых «интеллектуалов» к своим задачам. Они сами сосредоточенно искали «параллелей», прибегая к патристике и не пренебрегая апокрифами. Они достигали большой полноты «самовыражения», пользуясь материалом, освященным именами авторитетов. Они «разыгрывали» их сочинения, безупречно отсчитывая количество и высоту звуков, отвечавших их собственной заданности. Это был «хорошо темперированный клавир», но с расчетом на слух современников, а не исследователей, которые ничего, кроме «параллелей», в нем не воспримут. Исследование «параллелей» вне историзма и ведет в «заколдованный круг», от которого нас предостерегает Хёш. И наконец. Разве итальянские гуманисты Марсилио Фичино и Джованни Пико делла Мирандола, к идеям которых мы приводили древнерусские (XVI в.) параллели, сами не прибегали к «параллелям»? К прямым заимствованиям из античных и позднеантичных авторов? Прибегали, что указывает не на компилятивность, тем более не на подражательность, а на преемственные связи в культурно–историческом развитии. Существенны параллели иного характера. Мы писали о единстве основания умозаключений итальянских (конечно, и немецких) гуманистов, из которого у них следовали далеко идущие выводы. Таковое составляли библейские тексты (Второзаконие. XXX. Ст. 15 и 19), утверждавшие за человеком свободу выбора между добром и злом. Здесь начальный пункт умозаключений гуманистов, приходивших в итоге к признанию суверенитета человеческой личности. Тот же самый исходный пункт служил авторам «Лаодикийского послания», «Написания о грамоте» (и другим), чтобы пройти свой отрезок пути к утверждению самоценности человека. Много ли, мало ли продвинулись русские авторы в разработке и утверждении самоценности человека, вопрос другой. Важен отправной момент и направление хода их мыслей. Вот о каких параллелях идет речь, а сводить исследование к обнаружению тех или иных текстовых созвучий в разных памятниках литературы и общественной мысли, как это ни существенно, означает остаться в преддверии исследования. |
| 109). И тут точка, на Вознесении. Мы теперь можем синхронизировать Кавасилу натянутыми интерпретациями, но у него текст заканчивается именно так, и для него, очевидно, «время» присутствия Христа в Литургии «заканчивается», по крайней мере в этом конкретном месте – Вознесением. Нет «второго и славного Пришествия». Итак, является ли Кавасила «небиблейским» теологом? Может, на самом деле, и сами православная Литургия и литургика – «забывали эсхатон» вплоть до новейших времен? Или, может быть, совершенно неуместно ожидать, что отцы будут отвечать на установленные богословские критерии (такие как эсхатоцентризм) во всех эпохах и текстах? Это вопросы, которые требуют особых исследований. Но еще до того, как мы найдем на них окончательные ответы, мы должны предостеречь себя от того, чтобы не предъявлять отцам требования «библейности» и «традиционности», по крайней мере не как идеологические требования, по которым мы им будем судить. В любом другом случае нам придется либо выбирать только тех отцов и их тексты, которые поддерживают нашу идейную позицию (избирательный подход, к которому Митрополит Зизиулас, к сожалению, склонен), либо проводить какую-то оценку святоотеческих текстов, а иногда, когда свидетельство отцов явно не в нашу пользу, и спорить с ними. Следовательно, будет методологически правильнее, а теологически плодотворнее – вообще не требовать от отцов, чтобы отвечали на заранее установленные критерии и позволить им свидетельствовать, без необходимости стать лишь фрагментом в нашей теологической мозаике. Игра слов. – Прим. Из объемной литературы о взаимосвязи между Христианством и платонизмом как особенно информативную для нашей публики, при этом не склонную к дихотомиям и зажигательным поляризациям, выделяем замечательную книгу: С. Аверинцев, Ad fontes. Огледи из патристичке Београд, 2017, особенно с. 94-110. В.: Лаут, Извори мистичког од Платона до Ареопагита, Београд – Карловац, 2009, с. 24-111. Вернер Платонизам у у: Платонизам у Нови Сад, 2009, с. 15. Вернер Платонизам у у: Платонизам у Нови Сад, 2009, с. |
| —561— ском употреблении, но всюду в меру, в тесной органической связи с своею общею идеею. Г. Волнин удачно вводит исторические справки в курс своего филологического исследования, избирает Надежный путь толкования трудных мест, привлекая параллельные тексты Библии (разумею не вербальные параллели, даваемые конкорданциею, но идейные параллели). Цитация в сочинении г. Волнина, конечно, могла бы быть расширена, но умеренность ее свидетельствует о том, что автор чужд тенденции рекламировать свою ученость и трудолюбие, все лучшее в западной экзегетике автором изучено в достаточной мере, непрочитанное им по общей ветхозаветной Мессиологии, как отделу Библейского богословия, восполнено собственными выводами и рассуждениями ad hoc. Разночтения LXX у г. Волнина интерпретируются во всей текстуально-экзегетической части его работы, у него нет пристрастия к какому-либо одному тексту: в одном случае он справедливо выдвигает чтение LXX, как лучшее чем масоретский textus receptus, которому воздает подобающее в другом месте сочинения. Раввинистические параллели заимствуются г. Волниным из старинных сборников Шотгенния, Вюншэ, а потому цитация подлинных еврейских сочинений весьма смутная. Цитация из отеческих толкований, если и не пестрит страницы сочинения, зато основательна, далеко не в типе механического введения патристических данных instar florum. Вообще об авторе рецензируемой работы нельзя сказать, чтобы он был в частной сфере своего исследования аргусом, а вне ее, в вопросах соприкосновенных, – кротом, – в нем чувствуется не просто библеист-филолог, но и библеист историк, мыслитель. Рассматриваемое, как целое, исследование г. Волнина бесспорно производит благоприятное впечатление, встречающиеся в нем недочеты требуют не столько указаний в отзыве, сколько выяснения на коллоквиуме, они относятся, не касаясь погрешностей стиля, к lapsus по части еврейской грамматической терминологии, к дефектам пунктуации, к неверной передаче заглавий еврейских толковательных сочинений. Знакомство с лучшими критическими изданиями текста книги Исаии, с его масорою, особенно с еврейскою палеографиею избавило бы автора от беспомощ- |
|
|
