| 44). Для окружающих же жизнь иноков должна, по мнению Нила, служить ясным признаком «Богоподобия» и всякий человек должен устремиться украсить себя достоинствами, которыми Роняет «божественный образ». К ним Нил относит «справедливость, терпеливость, негневливость, независтливость, благотворительность, сострадание, незлопамятность, добротолюбие, доброту, равночестие, стремление помочь другим, общительность, попечительность, скромность, короче сказать, все, в чем «обилие благости являет Бог» (47). Приближение к этому идеальному состоянию духа и образа жизни било доступно, по мнению Нила, только тем, кто умер для мира той своей частью, которая связана с телесными влечениями и удовольствиями и жив той частью, «какой совершаются добрые дела», т. е., прежде всего, инокам. Но и они не должны быть «праздными для добрых дел», ибо только в последних реализуется собственно духовная жизнь (48). Автору сборника рассказов о жизни подвижников — духа Иоанну Мосху (ум. 619 г.) каждый рассказ представляется прекрасным цветком, а весь сборник — благоухающим «лугом духовным». Из чего же складывается красота подвижнической жизни, какие черты её удостаиваются особой похвалы теоретиков иночества? Нил Анкирский в качестве примера для своих современников-монахов приводит жизнь легендарных древних подвижников, «которые вели жизнь бездомную, бесприютную, не имели на себе одежды, скитались всегда с места на место, с приятностью питались пищей, какая случалась», не заботясь о завтрашнем дне, кочевали где придется и «имели против себя много клеветников и гонителей». Не так живут, сетует Нил, 1 современные ему монахи. У них и прочный кров, и пищи впрок, и одежды запасено на всякое время года. Есть и деньги. Конечно, им трудно равняться в добродетели с древними (De pauper. 3–4). Иоанн Лecmbuчhuk (VI–VII bb.) mak определял сущность иночества: монашество «есть чин и состояние бесплотных, достигаемое в теле вещественном и причастном нечистоте… Монах есть в непорочности сохраняемое тело, чистые уста, просвященный ум… Удаление от мира есть добровольное возненавидение вещества, восхваляемого [миром], и отречение от естества для преуспевания в том, что выше естества» (Scala parad. |
| script. Graec. et Roman. Teubneriana). Текст: 1–52 [=TLG 4118/1]. Georgountzos// Πλτων. Δελτον τς ταιρεας λλνων Φιλολγων. θναι 1984. 36. 130–133; Pattenden//CR 1989. 39. 138. Известны груз. и араб. пер. 1038 . Рус. пер.: 1) ТСО 31 4 .1067). 329–413. Переизд.://Нил.Твор. 4. 1070). 190–234. 2) Д. Е. Афиногенова [по изд. F. Сопса]: Нила монашествующего повесть об убиении монахов на горе Синайской/Пер. с др.-греч., предисл., комм. Афиногенова Д. Е.//Вестник древней истории. М. 1998. 2. 210–212 (пред.), 212–220 (пер.); 3, 241–252 (оконч.). Житие святого Порфирия, епископа Газийского. Нила монашествующего повесть об убиении монахов на горе Синайской и о пленении Феодула, сына его/Пер., сост., статья Афиногенова Д. Е. М. 2002. (Святоотеческая письменность). 88–143. [В предисл. ошибочно утверждается, что пер. в ВДИ является первым рус. переводом. Переводчик придерживается мнения, что Нил Анкирский и Нил Синайский – одно лицо, не анализируя, однако, противоположные доводы]. Исследования 1039 . ChristidesV. Once again the «Narrationes» of Nilus Sinaiticus//Byz 1973. 43. 39–50. 1040 . Conca F. Per una edizione critica de [Nilo] «Narrationes» (PG 79. 589–694)//Acme. Annali della Facoltà di Lettere e Filosofia dell’Università degli Studi di Milano. Milano 1978. 31:1. 37–57. 1041 . Conca F. Osservazioni sullo stile di Nilo Ancirano//JÖB 1982. 32(3). 217–225. 1042 . Conca F. Le Narrationes di Nilo e il romanzo greco//Studi bizantini e neogreci. Atti del IV Congresso nazionale di studi bizantini, Lecce, 21–23 aprile 1980 – Calimera, 24 aprile 1980/Ed. Leone P. L. Galatina 1983. 349–360. (Ist. di storia mediev. e mod. dell’Univ. degli studi di Lecce. Saggi e ric. 7). 1043 . Halkin F. Les moines martyrs du Sinaï dans le Ménologe impérial//Mémorial André-Jean Festugière. Antiquité païenne et chrétienne. Vingt-cinq études réunies et présentées par Lucchesi E., Saffrey H. D. Genève 1984. 267–273. (Cahiers d’orientalisme. 10). [Рассказ о синайских мучениках у св. Нила]. 1044 . Henninger J. |
| Важной чертой истинного христианина, и прежде всего монаха, отцы-подвижники, вслед за многими апологетами, считали нестяжательность (κτημοσυνη) Отказ от всякой собственности и искоренение из души жажды приобретения и накопления материальных ценностей представлялись многим отцам церкви и теоретикам монашества важной предпосылкой перехода от материальной жизни к духовной — созерцательной и добродетельной. По свидетельству Афанасия, Антоний Великий, раздавший всё, свое имущество перед уходом в пустыню, призывал своих учеников к нестяжательной жизни: «Ибо какая выгода приобрести то, чего не возьмем с собою? Не лучше ли приобрести нам то, что можем взять и с собою, а именно: благоразумие, справедливость, целомудрие, мужество, рассудительность, любовь, пристрастие к нищете, веру в Христа, негневливость, страннолюбив?» (Vita S. Ant. 17). Много внимания уделил нестяжательности в своих работах Нил Анкирский, посвятив ей специальный трактат. Продолжая линию раннехристианских апологетов, Нил осуждает богатство, как источник всяческих бед и преступлений. Владение имуществом, богатство вызывают споры и распри между людьми, являются причиной грабежей и убийств. «Посему, — заключает Нил, — так как приобретение имущества сопровождается великим вредом и, как нечто болезнетворное, служит поводом ко всем страстям; устраним самую причину, если только помышляем о благополучии души. Страсть вещелюбия (φιλοχρηματα) уврачуем нестяжательностью» (De monast. 72). Эти призывы, в первую очередь, были обращены к людям сострадательным. Их убеждали христианские идеологи отдаться от богатства, главного источника социального неравенства, раздать имущество нищим и таким способ создать на земле равенство людей. В противном случае, грозили христиане, богачей ожидают вечные муки. Только любовь к нищим и раздача имущества и привести их к вечной жизни (Perist. V 3). Обладание имуществом не способствует и занятиям «истинной философией», которая, по мнению Нила, доступна только инокам (De monast. 11). Нестяжательность — не просто отказ от имущества. |
| Нестяжательность – не просто отказ от имущества. Это целостная нравственно-этическая позиция человека, осознавшего, что духовные ценности для него имеют большую значимость, чем материальные. Нестяжательностью, писал преп. Нил, называется не невольная нищета, но сознательный отказ от большинства жизненных благ в пользу скудного образа жизни. Она требует от человека непреклонной воли, большого труда, постоянных духовных и физических упражнений. Красота человеческого тела и блеск драгоценных материалов равно возбуждают страсти и вожделение. Требуются мужественная душа и крепкие мышцы, чтобы устоять против такой приманки, которая соблазняет даже людей вроде бы незыблемо утвердившихся в духе (De pauper. 2). Таким образом, нестяжательность противопоставляется Нилом Анкирским физической красоте и богатству и означает переориетацию человека от чувственных наслаждений к духовному блаженству. Истинно нестяжательную жизнь вел в раю, по мнению Нила, первый человек до грехопадения (15). Среди людей только древние святые, скитавшиеся почти голыми по миру, приближались к идеалу нестяжательной жизни. В современном ему окружении Нил не находит уже ничего подобного (3). Из трех типов монастырской жизни: нестяжательного, умеренного («овеществленного») и многостяжательного (низшего) – у своих современников он усматривает в основном третий тип; встречались ему подвижники умеренной жизни, уделявшие лишь некоторое внимание телу и имевшие минимум вещей, но истинных нестяжателей среди современных ему иноков Нил не встречал. Принцип нестяжательности поддерживался многими идеологами иноческой жизни практически на протяжении всей истории монашества. Иоанн Лествичник , к примеру, считал нестяжательность одной из важных ступеней на лестнице духовного совершенства и определял ее следующим образом: «Нестяжательность есть отложение забот, непопечительность о житейском, беспрепятственно проходящий путник, вера в заповеди; ей чужда печаль» (Scala parad. 17, 1). Иоанн Мосх в «Луге духовном» приводит много примеров нестяжательной жизни иноков, однако отмечает, что уже в VI в. она была нетипичной для основной массы монахов. Герой одного из его рассказов авва Илия говорит: «Во дни отцов любили три добродетели: нестяжательность, кротость и воздержание; теперь же среди монахов преобладает корыстолюбие, чревоугодие и дерзость» (Prat, spirit. 52). |
| Но главное в молитву, вершина молитвенного состояния — это сверхчувственное и сверхразумное постижение божества в нём разумом, полное слияние с ним в акте бесконечной любви, духовного ликования, «…молитва, — пишет Нил, — начало невещественного и многоразличного знания» (85). Но это не философское знание, т. к. в молитве ум не должен останавливаться «на голых пред-шегавлениях вещей» (55); это и не образное познание, j6 которым человек имеет дело в искусстве, ибо Нил постоянно предупреждает: «молясь, не представляй в t божество в образах» (66), «не домогайся того, «v6bi во время молитвы увидеть тебе образ или облик» 114); «блажен ум, который во время молитвы достиг свершенного отрешения от образов» (117). Только так совершенно «нематериальным» (выше образов и выше всяких понятий), человеческий дух может в Молитве подступить к «нематериальному» божеству и соединиться с ним» (66). В молитве мистическое постижение божества неразрывно соединено с его глубочайшим почитанием и ликующим восхвалением (воспеванием). «Кто молится в духе и в истине, тот уже не в тварях чествует Создателя, но песнословит Его в Нем Самом» (59). Поэтому молитвы, как правило, соединялись с псалмопением (83, 85), хотя наиболее опытные подвижники умели воспевать Бога и без слов и мелодий — в духе. Показателем достижения молитвенного состояния Является неописуемая духовная радость, охватывающая молящегося. «Молитва, — пишет Нил, — есть оплот радости и благодарения. Молитва есть исцеление от печали и уныния» (15–16). Молитва приводит человека в «возвышенное состояние» (47). На истинной молитве монах ощущает «радость, которая выше всякой другой радости» (153) и делается «равноангельным» (113). В этом для подвижника истинный смысл молитвы, в этом её цель и значение, в этом, наконец, оправдание монашеского подвига. У последующих подвижников и теоретиков иноческой жизни можно найти повторение и развитие суждений Нила Анкирского о молитве. Наиболее интересно в VII веке их развивал Исаак Сириянин, предпринявший в своих «Подвижнических словах» попытку выявить отдельные стадии молитвенного состояния. |
| Существенной чертой истинного христианина, и прежде всего монаха, отцы-подвижники вслед за многими апологетами считали нестяжательность (κτημοσνη). Отказ от всякой собственности и искоренение из души жажды приобретения и накопления материальных ценностей представлялись многим отцам Церкви и теоретикам монашества важной предпосылкой перехода от материальной жизни к духовной – созерцательной и добродетельной. По свидетельству св. Афанасия, Антоний Великий , раздавший все свое имущество перед уходом в пустыню, призывал своих учеников к нестяжательной жизни: «Ибо какая выгода приобрести то, чего не возьмем с собою? Не лучше ли приобрести нам то, что можем взять и с собою, а именно: благоразумие, справедливость, целомудрие, мужество, рассудительность, любовь, пристрастие к нищете, веру в Христа, негневливость, страннолюбие?» (Vita S. Ant. 17). Много внимания уделил нестяжательности в своих работах Нил Анкирский , посвятив ей специальный трактат. Продолжая линию раннехристианских апологетов, Нил осуждает богатство, как источник всяческих бед и преступлений. Владение имуществом, богатство вызывают споры и распри между людьми, являются причиной грабежей и убийств. «Посему, – заключает Нил, – так как приобретение имущества сопровождается великим вредом и, как нечто болезнетворное, служит поводом ко всем страстям, устраним самую причину, если только помышляем о благополучии души. Страсть вещелюбия (φιλοχρηματα) уврачуем нестяжательностью» (De monast. 72). Эти призывы, в первую очередь, были обращены к людям состоятельным. Их убеждали христианские идеологи отказаться от богатства, главного источника социального неравенства, раздать имущество нищим и таким способом создать на земле равенство людей. В противном случае, грозили христиане, богачей ожидают вечные муки. Только любовь к нищим и раздача имущества могут привести их к вечной жизни (Perist. V 3). Обладание имуществом не способствует и занятиям «истинной философией», которая, по мнению Нила, доступна только инокам (De monast. 11). |
| —480— общий взгляд преосв. автора на значение учения этого св. Отца для богословской науки. «Психологический элемент, которым проникнуто все нравоучение св. Отца, – пишет он, – имеет большое значение и для науки настоящего времени. Недавно один богослов наш, в своей статье: ««Задача нравственного богословия, как науки»», решая вопрос, почему у нас нравственное богословие ««считается наукою скучною и отличается особенною бесцветностью своего содержания»», – в числе стихий научного свойства, могущих оживить эту науку поставляет, прежде всего, расширение и усиление в ней психологического элемента (Хр. Чт., Март 1868 г.). Еще прежде этого другой наш богослов делает уже попытки описать нравственно-христианскую жизнь человека именно с психологической точки зрения. Он описывает состояние души и всех её способностей у человека-грешника и состояние тех же душевных способностей у человека праведного (Письма о христианской жизни) и, описывая это, во многих местах пользуется именно учением св. Исаака Сирина … По нашему мнению, если бы начала нравственного учения препод. Исаака пополнить новыми психологическими сведениями, добытыми наукою после него; если бы его воззрение на жизнь добавить вновь выработанными долговременными опытами христианских нравоучителей о том же предмете: то из этого учения вышла бы целая система опытно-христианского нравоучения» (стр. 396–7). Взгляд, по нашему мнению, и широкий и правильный, – вместе и христианский и научный. Около рассмотренной нами монографии, которая образует как бы центр историко-патристических трудов преосв. Иустина, группируются и другие его труды сходного содержания, – труды весьма разнообразные, а именно: 1) «Препод. Нил, подвижник Сорский и устав его о скитской жизни» (посвящается всем православным – инокам, инокиням и ревнующим о благоговейном житии мирянам); 2) «Житие св. Иустина философа »; 3) «Жизнь св. Димитрия Ростовского »; 4) «Жизнь и страдание св. мученика Феодора Анкирского и св. 7 мучениц дев»; 5) «Жизнь и страдания священномученика Климента, епископа Анкирского». Начало тома образует краткий курс патристики, под оригинальным и выразительным заглавием: «Светила |
| Вскоре отец и сын воссоединились, и Феодул по просьбе отца поведал о своих злоключениях в плену (Ibid. VII). По окончании рассказа отец сообщил сыну о том, что дал обет полностью посвятить себя Богу. Феодул поддержал отца в этом решении и дал аналогичный обет. Неясно, идет ли речь об окончательном решении стать монахами (возможно, до этого они подвизались как послушники) или имеется в виду лишь изменение формы монашеской жизни - строгое отшельничество. Епископ Элусы возложил на них «иго священства», хотя они того не хотели, «щедро напутствовал» их на предстоящий долгий путь и отпустил с миром. О том, куда именно отправились путники, не сообщается. Обращают на себя внимание драматизм и психологизм «Сказания...». Хотя автор считает себя монахом-философом, речь его весьма эмоциональна: он подавлен горем, нерешителен, терзается от неизвестности, находится на грани отчаяния. В кратком синаксарном Житии высказывается легкое критическое замечание в адрес Н. С.: Нил «оплакивал его (своего сына.- Е. Т.) как пленника более положенного, как об этом повествуется в составленном им сочинении» (SynCP. Col. 217). Не совсем понятно, является ли этот психологизм лит. выдумкой или действительно отражает чувства автора, повествующего о драматическом событии в своей жизни. Проблема авторства и датировка Вопросы о достоверности автобиографических сведений о Н. С., содержащихся в «Сказании...», а также о тождестве автора этого текста с автором аскетических сочинений т. н. корпуса Нила Анкирского нельзя решить определенно. Доказательств в пользу или против историчности рассказа о пленении Феодула в наст. время не существует. Этот рассказ примерно с одинаковой степенью вероятности может оказаться автобиографическим повествованием, лит. вымыслом или чем-то средним между тем и другим. Ясность могло бы внести открытие новых источников о жизни Нила Анкирского. Вместе с тем гипотеза о нетождественности Н. С. Нилу Анкирскому основывается исключительно на сравнительном анализе стиля «Сказания...», аскетических трактатов и писем. |
| В молитве человек достигает концентрации всех своих сил на объекте молитвы и погружается в его созерцание, доставляющее ему величайшее наслаждение. Макарий Египетский писал, что во время молитвы «внутренний человек с великим наслаждением восхищается в молитвенное состояние, в бесконечную глубину оного века, так что всецело устремляется туда парящий и восхищенный ум. На это время разум забывает о земном мудрствовании, потому что помыслы насыщены и пленены божественными и небесными, беспредельными и необъятными предметами, и чем-то удивительным, чего человеческим языком выразить невозможно» (Homil. spirit. VIII 1). Нил Анкирский посвятил молитве, её сути, подготовке к ней и самому молитвенному состоянию специальный трактат, постоянно обращаясь к этой теме и в других работах. Молитва, наряду с чтением Св. Писания, дисциплинирует разум человека, прекращает бессмысленные блуждания ума и ориентирует его в одном направлении — возводит к небесным сферам, «…она подготавливает к собеседованию с Богом, и долговременным навыком вводит в содружество с ним» (Perist. IV 1–2). Трактат Нила «О молитве» состоит из 153 глав афористических высказываний, из которых складывается полное представление о значении молитвы в жизни монаха. «Молитва есть беседа ума с Богом» (De orat. 3). «А что выше этого — беседовать с Богом и быть привлекаемым в общение с ним? Молитва есть восхождение ума к Богу» (34–35). Но чтобы достичь этого возвышенного состояния ума, нужно много потрудиться. Стремящийся к молитвенному состоянию должен отречься ото всяческих земных дел и помыслов. Во время молитвы необходимо сделать ум свой «немым и глухим» ко всему земному (11). До тех пор, пишет Нил, пока во время молитвы ты обращаешь внимание на внешние предметы, пока ум твой наслаждается церковными украшениями, не достиг ты ещё области молитвы и далек от тебя её. блаженный путь (152). Во время молитвы необходимо молиться, во-первых, об очищении от страстей, во-вторых, об избавлении от неведения и в-третьих — о спасении от всякого искушения и оставления (37). |
| псом против действительных псов, любомудрым против немудрых и христианином для всех. Он пристыжает высокомерие киников сходством наружности, а малосмысленность некоторых из наших - необычностью одеяния, и доказывает собой, что благочестие состоит не в маловажных вещах, и философия - не в угрюмости, но в твердости души, в чистоте ума и в искренней наклонности к добру» ( Greg. Nazianz. Or. 25. 6//PG. 35. Col. 1205). В одном из стихотворений, рассматривая «примеры добродетели», к-рые христиане могут почерпнуть у греч. философов, свт. Григорий упоминает о нищете и умеренности «синопского пса» Диогена и о нестяжательности Кратета; он также приводит историю о том, как один из К., получив от царя талант золота, тут же на весь этот талант купил один хлеб, говоря, что он нуждается лишь в этом. По словам свт. Григория, такая жизнь приличествует христианам, призванным руководствоваться евангельским призывом к преодолению многозаботливости (ср.: Мф 6. 25-34). Вместе с тем свт. Григорий предупреждает, что К., «чтившие нестяжательность и свободную жизнь» нередко стремились к совершенству неверными путями; во-первых, «у них было больше тщеславия, чем любви к добру»; во-вторых, умеренность часто проистекала у них от лени и нежелания трудиться, а не была аскетическим самоограничением ( Greg. Nazianz. Carmina. I 2. 10. 218-284//PG. 37. Col. 696-700). Похвально отзывался о нестяжательности К. Нил Анкирский (IV-V вв.), отмечавший, что они, «наподобие псов, жили не под кровлей и пищу принимали, когда случалось и какую только могли найти». Нил видел в этом верное осознание того, что для «умозрения нужно иметь чистое разумение, не тревожа себя какими-либо заботами о житейских делах», и призвал христиан, «первенствующих пред эллинами в догматах», не быть вторыми по сравнению с ними в жизни и освобождаться от многостяжания ( Nil. Ad Magnam. 39-40). Отрицательные оценки кинизма встречаются уже у раннехрист. апологетов. Так, Татиан насмешливо упрекал К. в том, что они, провозглашая возвращение к природе, вместо уподобления Богу решили уподобляться животным ( Tat. |
|
|
