| Такая гимназия особенно подобала Москве как центру внутренней промышленности. Так, во-первых, было обеспечено ценное право выбора школы по способностям и по интересу учащегося, и, во-вторых, наметилась первая, тоже очень здравая, грань между гуманитарным и техническим образованием начиная со школьной скамьи. Основной акцент делался на преподавание математики, механики, технологии, коммерческого законоведения. Интересно, что преподаватели давали расписку, что ни к каким масонским ложам и другим тайным обществам не принадлежат. Первым директором гимназии был математик П.Н. Погорельский, домашний учитель П.Л. Чебышева. О его жесткости ходили легенды, но при этом он с заинтересованным вниманием относился к своим ученикам и однажды сумел вернуть в гимназию талантливого мальчика, которого родители заставляли сидеть в лавке: он смог уговорить родителей мальчика разрешить тому продолжать обучение, и тот потом поступил в университет и закончил его по медицинскому факультету – это был знаменитый доктор А.Г. Тарасенков, друг и врач Н.В. Гоголя, оставивший воспоминания о последних днях писателя. Окончил эту гимназию и поэт В.Ф. Ходасевич. Наконец в 1849 году была создана 4-я мужская гимназия, по одним данным – преобразованная из Дворянского института и занимавшая тот же дом Пашкова, а с 1861 года – «московский Зимний дворец» – великолепную усадьбу Апраксиных на Покровке (ныне дом 22). Ее окончили педагог Л.И. Поливанов, Н.Е. Жуковский, филолог А.Н. Шахматов, К.С. Станиславский, который в ее стенах подружился с однокашником Саввой Морозовым, будущим меценатом своего театра. В конце 1840-х годов ясно обозначился «гамлетовский вопрос» русских гимназий – отношение даваемых в гимназиях знаний к нуждам реальной жизни, востребованность и полезность этих знаний. Министр народного просвещения граф С.С. Уваров, автор идеологической триады «Православие, самодержавие, народность», усилил преподавание русского языка, отечественной словесности, истории и законодательства за счет отмены логики и некоторых общеобразовательных дисциплин, придав гимназиям более национальный характер, что усиливало практическую ценность образования. |
| Фотографии из архивного альбома Владимира Гавринева. Летний лагерь «Витязи». Прага Архимандрит Исаакий беседует с детьми Слева направо: Петров, С. Сперанский, архимандрит Исаакий, начальник, пражской Дружины «Витязи» инженер арх. М. Ковалевский и Вл. Гавринев. Сидит внизу: И. Шлепецкий. Июль 1940 г., с. Миленовицы в Южной Чехии Людмила Мясникова в своих воспоминаниях пишет, что именно учитель Закона Божия отогрел своим вниманием, добротой, теплом и любовью ее детское сердце, ожесточенное людской злобой и черствостью. «Так случилось, что после ужасов двухлетней немецкой оккупации на Украине мы оказались всей семьей в Праге. Появление «советских» вызвало бурный интерес в среде наших бывших соотечественников. Многие сочувствовали нам, старались помочь – мы были голые и босые. Но первым делом решено было меня окрестить. Крестил отец Исаакий. По абсолютному своему невежеству, архимандрита Исаакия я восприняла как Самого Бога Саваофа. А потом испытала страшное потрясение, когда он в разговоре упомянул свою маму. Посыпались вопросы: «Разве у Боженьки может быть мать?» Фото с надписью профессора Ломшакова: «Дорогому духовному отцу в день нашей золотой свадьбы с просьбой святых молитв Ваших. Преданные Вам А. и Е. Ломшаковы. Прага. 4.11.1944 год. Профессор А.С. Ломшаков, А.И. Фенин, Е.А. Ломшакова, Д.И. Недзведский, Е.В. Брунст, Э.О. Фенина – 1 ряд. 2 ряд: Коля Уваров (внук Ломшаковых), Миша Левицкий, Е.А. Гололобова, бабушка М.Н. Стоюнина и ея дочь А. В. Лосская . Прага.» Мне было девять лет, но я ни одного дня не ходила в школу, хотя знала все буквы и счет. В Праге меня определили в младший класс русской школы. Учеба пошла так успешно, что к концу года меня перевели в старший класс. До сих пор уверена, что своими успехами я обязана молитвенной помощи отца Исаакия. Все это время я ощущала его ласковое и заботливое внимание к себе. Остальные же со мной не церемонились: меня, «советскую», как говорится, «водили напоказ». Нас считали большевиками и представляли непременно в виде нечистой силы. В гимназии некоторые из девочек в меня плевали, а на улице в мою сторону летели камни. Приходилось давать отпор. Детская моя душа была озлоблена и разочарована. Мир и все окружение казались мне враждебными, безжалостными и опасными. Но вот неожиданно в душу проник тоненький лучик тепла и света – как благодарный отклик на доброту и ласку отца Исаакия, который вел у нас уроки Закона Божия. С этого времени многое во мне изменилось. Я поняла, что в мире существует любовь. Очерствелое сердце ожило, у меня появилось желание жить среди людей». |
| Правила общества изложены в проекте, Высочайше утвержденном 6 декабря. В 1813 году 11 января, в доме главноуправляющего духовными делами иностранных исповеданий (дом министра Двора на Фонтанке, между Симеоновским и Цепным мостами), было первое собрание общества. В нем приняли участие: митрополит Амвросий, архиепископ минский Серафим, духовник Его Величества протопресвитер П. В. Криницкий, ректор С.-Петербургской духовной академии архимандрит Филарет, римско-католический митрополит Сестренцевич-Богуш, английский пастор Питт, сарептского евангелического общества пастор Шейерль, голландский пастор Янсен; из светских, кроме князя Голицына, граф Кочубей; министры: народного просвещения граф Разумовский и внутренних дел Козодавлев; сенаторы: Донауров-Томара, Габлиц и З. Я. Карнеев; граф К. А. Ливен, гофмейстер князь А. Н. Голицын, князь П. С. Мещерский, С. С. Уваров, Н. Д. Жулковский, С. С. Джунковский, Я. Л. Лазарев и др., и члены великобританского общества – пастор Патерсон и Пинкертон 10 . Из среды членов, по избранию, составился комитет С.-Петербургского библейского общества. Президентом избран князь А. Н. Голицын 11 . Тогда же выбраны: вице-президенты, директоры, два секретаря – В. М. Попов и А. И. Тургенев, и казначей – Я. И. Шмит. Из духовных православных никто не был выбран ни в какое звание. С первых же действий общества к первоначальной цели его присоединилось „облегчение способов к получению библии или книг ветхого и нового завета на славянском языке, издаваемых от Святейшего Синода“. Комитет предположил достигать этой цели приобретением покупкой библий на славянском языке от Святейшего Синода, распродажей оных библий за самую малую плату и снабжением оною бедных – бесплатно. Государь принял на себя звание члена общества и пожаловал ему 25 тысяч рублей единовременно, а на будущее время по 10 тысяч рубл. ежегодно 12 . Общество имело, по уставу, генеральные и частные собрания. Все генеральные собрания общества происходили, с особого каждый раз Высочайшего разрешения, в таврическом дворце; частные – в помещении князя Голицына. В 1816 году Государь пожаловал обществу дом на берегу Екатерининского канала, к которому принадлежало еще место, составляющее в длину 47, а в ширину 35 саж. 13 В доме этом помещались: типография, книгохранилище, книжная лавка и квартира для Патерсона. |
| Память его распространялась не на одни лишь данные научного порядка. Во время редактирования «Освобождения» он поражал меня и других тем, что знал служебную биографию и как бы мог на память составить послужной список едва ли не всех видных русских бюрократов (включая и губернаторов). В «Русской Мысли» он завел особый ежемесячный отдел некрологов, который он составлял сам, поминая жизнь и деятельность иногда до десяти людей, скончавшихся в истекшем месяце. Он очень дорожил такой биографической работой; когда однажды в редакции возникли сомнения в надобности этого отдела некролога, он горячо воскликнул: «Нет, уж оставьте мне моих покойников». Для своих друзей и собеседников он был ходячим энциклопедическим словарем. Эта память, в связи с любовью к книге и быстротой усвоения прочитанного, делала его несравнимым знатоком общей литературы; он всегда умел находить бесконечно много забытых, мало кому известных или оставшихся неоцененными книг и был в этом отношении совершенно исключительным наставником. Некоторые факты, сюда относящиеся, из моего общения с ним я уже приводил; приведу здесь еще некоторые другие. В самом начале нашего знакомства он однажды написал мне: «Знаете ли вы письма Флобера? 669 Вот чтение для богов – и для вас!» Благодаря этому указанию я ознакомился с одним из величайших – по мыслям и форме – произведений французской литературы XIX века – кажется, доселе недостаточно оцененным. Много позднее, он обратил мое внимание на замечательного и мало кому известного поэта Щербину 670 . Но главная ценность его детальной литературной и исторической осведомленности состояла в том, что она существенно исправляла ходячие ложные суждения о деятелях прошлого. Так например, от него я узнал, что Тредьяковский – обычно только нарицательное имя для поэтической бездарности и педантизма – имеет заслугу первого введения в русскую литературу философской терминологии, или что Сенковский (в беллетристике – ничтожный «барон Брамбеус»). был первоклассным ученым лингвистом, или что bete noire 671 русской радикальной новейшей истории – граф С.С.Уваров – был не только заслуженным либеральным государственным деятелем, но и одним из самых образованных людей своего времени, ученым классиком, другом и почитателем Гёте 672 . |
| В минувшем октябре основано было в Москве Археологическое общество, председателем коего избран был граф А.С. Уваров, а меня почтили званием действительного члена оного. По этому званию, на основании § 7-го устава, я долгом почел препроводить на имя председателя, для библиотеки общества следующие, мною изданные, сочинения: 1., Указатель для обозрения московской патриаршей ризницы; 2., Указатель для обозрения библиотеки; 3., Sacristie patriarcale dite synodale de Moscou, и 4., Палеографические снимки с греческих и славянских рукописей московской синод. библиотеки VI–XVII в. 7-го числа, преосвящ. Леонид, чувствуя себя не совсем здоровым, просил меня быть, вместо него, на экзамене в Александровском женском училище. А в след за тем, 10-го ч., я обращался с просьбою к его преосвященству. Вот в чем была сущность моей просьбы: «Позвольте обратиться к вам с покорнейшею просьбою. Вчера взяли у меня для образца к какому-то мастеру одну рипиду, а сегодня я получил приказание служить у Покрова в Красном селе. Мой казначей посылал было за рипидами к вашему ризничему; но он так строго блюдет ваши церковные сокровища, что отказал ему в том. После сего посылали в Чудов, но и там получен отказ. Не будете ли вы милостивее вашего скевофилакса, не прикажете ли отпустить мне для сегодняшнего только служения ваши рипиды? Как здравие вашего преосвященства? Поправилось ли оно настолько, чтобы уже явиться вам на Троицкое подворье?» —187— 1864 г. Служение в Покровской церкви назначено было по случаю открытия на церковной земле при этой церкви Малютинского дома успокоения для престарелых и болезненных священноцерковно-служителей с их семействами. Когда, по совершении водоосвящения, я обходил покои в доме, то не мог без сердечного умиления видеть слезы водворенных тут старцев и стариц. Дом называется Малютинским, потому что основан на средства Московского 1-й гильдии купца П.С. Малютина, умершего в сентябре 1860 г. Отпевание его совершал сам митрополит; при отпевании был и я в сане архимандрита, в бытность мою тогда ректором Моск. семинарии. |
| у маниаков); ожерелья имелись у рубашек, зипунов, а также у священных риз и стихарей. Когда именно появились эти оплечья в Греции, в IX ли веке, как полагает граф А. С. Уваров, пока подлежит разбору, и нам было бы излишне входить в рассмотрение этого вопроса, в высшей степени интересного, но мало, только со стороны, касающегося наших украшений, благодаря тому смешению предметов, которое доселе допускалось. Мы только хотим заметить одно существенное обстоятельство, что матерчатое оплечье, перешедшее из Персии в Византию 157 на родине своей было принадлежностью военной формы, и встречается на персидских воинах в изображениях битв, в Византии же стало деталью штатского облачения, по-видимому, придворного. Украшения таких оплечий, сохранённые нам памятниками живописи, монетами и т. д., состоят из шитых жемчужных полос и кругов, обычных разводов и орнаментов, даже фигурных, как на всяких шёлковых, парчовых и золотых тканях, или из драгоценных камней, саженых рядами, но опять-таки не имеют ничего общего с металлическими подвесками, о которых под именем барм мы теперь рассуждаем. Неверно также и то, что византийские оплечья-маниаки были достоянием только императорской фамилии: указываемые нами списки одежд, снабжённых маниаками, для чинов двора, правда, высоких, это опровергают. А потому и у нас бармы не были, видимо, выше общего княжеского достоинства, к какому на первых порах были вообще причислены Византией варварские владетельные князья, подымавшиеся императорами, сообразно политике, значению для империи, из достоинства патрициев в достоинство нобилей, нобилиссимов, кесарей и, наконец, королей. Мы не гнали даже самого происхождения слова «барма» 158 , а потому и не имели возможности сказать, было ли это оплечье усвоено нами от Византии в XIV веке, или же оно существовало ранее, как натуральная форма древне варварского (восточного, персидского, по преимуществу) военного костюма, только в самой Византии уже приспособленное к известному мундиру варварских военачальников, а потому и вошедшее в отдел отличий, жалуемых императором начальникам дружин и союзным князьям. Правда, мы не знаем доселе в византийских древностях образца подобного нашим металлическим гривнам (медальонам), но и того уже указания, что древнейшие из них, киевского происхождения, носят специальный византийский характер, достаточно для нашего руководства в отыскании источников этого образца. |
| А именно, здесь мы находим замечательно декоративные кресты, также чисто сохраненную византийскую орнаментику, и вообще тип Суздальских барм наиболее приближается к эмалевым рисункам на золоте 153 . Не останавливаясь, затем, на вопросах формы и фактуры в серебряных бармах, перейдём к существу вопроса о том, какого рода и значения предметы мы в этих древностях имеем. Известно, что первое определение подобного рода предметам дано по случаю Рязанского клада 1822 года, который принято было называть бармами, по догадке Оленина и Калайдовича, повторенной Снегиревым. Предметы, коротко говоря, были отнесены к числу церемониальных великокняжеских украшений, которые под именем «святых барм – еже есть диадима» были известны древней Руси, а под этим именем впервые упомянуты в грамоте Ивана Даниловича Калиты (1328 года). Правда, и дошедшие до нас так называемые «святые бармы Владимира Мономаха », и все известия 154 указывают, с бесповоротною точностью, что великокняжеские бармы всегда были матерчатым оплечьем, но это препятствие к сближению двух форм полагали возможным обойти путём гипотезы, что металлическое ожерелье было только более раннею формою, а в новейшее время граф А. С. Уваров предложил 155 догадку, что металлические ожерелья, не только Суздальского, но Рязанского и Владимирского кладов (в то время единственно заключавших в себе так называемые бармы), нашивались, «в том порядке, в каком изображены на рисунке, на особый воротник или оплечье из дорогой парчи. Различное число дробниц в каждом кладе (в Суздальском шесть, в Рязанском тринадцать, во Владимирском шесть?), да сверх того кресты металлические и яшмовые, найденные вместе с Рязанскими и Владимирскими дробницами, доказывает, что настоящая форма этого украшения еще не была окончательно установлена». Принять эту догадку не возможно. Все вновь найденные ожерелья из металлических блях и прежде известные носились, очевидно, сами по себе, никогда не нашивались на какие бы то ни было оплечья, и такое их устройство и способ ношения ясно указывается дужками у каждой бляхи в виде прорезного шарика, и находимыми при ожерельях бусинами, которые имели целью разобщать между собою медальоны и удерживать их на шнуре в числе трёх или пяти на груди и, быть может, даже на спине. Матерчатыя оплечья 156 , бармы или «диадимы», появились к нам из Византии, и, по верной догадке графа А. С. Уварова, уже сравнительно в позднюю эпоху, т. е. не ранее XIV века, и упоминаются в старых духовных под именем «пристежного» ожерелья, «саженого» на четыре пуговицы жемчужные ( |
| В гражданском – законодательство, которое до того времени представляло нестройную громаду, где терялся ум самого опытного правоведа. В рескрипте об утверждении особого отделения по приведению в порядок отечественных законов говорилось: «Желая сколь можно более удостоверить успешное совершение (сих трудов), признал нужным принять их в непосредственное мое ведение. Для сего приказал я учредить в собственной моей канцелярии для них отделение». Во главе дела был поставлен знаменитый Сперанский. И вот, через 7 лет, а именно 19 января 1833 года, чрезвычайному собранию Государственного Совета было представлено 15 томов Свода Законов. Монументальняя работа! В первый же год своего царствования Император Николай обратил отеческое внимание на дело просвещения. В 1826 г. он повелел учредить особый Комитет для пересмотра всех уставов учебных заведений. Замечателен его рескрипт, в котором определился характер общественного образования и воспитания. «Необходимо, – говорится в рескрипте, – чтобы повсюду предметы учения, и самые способы преподавания были по возможности соображаемы с будущим вероятным предназначением обучающихся, чтобы каждый, вместе с здравыми для всех общими понятиями о вере, законах и нравственности, приобретал познания наиболее для него нужные, могущие служить к улучшению его участи». Государь написал: «Профессора есть достойные, но их немного, и нет им наследников, их должно готовить». И вот возник в Юрьеве Профессорский Ииститут, потом Педагогический Институт в Петербурге, Университет в Киеве. Потом учреждены археографическая Коммиссия, Пулковская Обсерватория. Посланы были ученые экспедиции на Кавказ и в северные страны. Министерством Народного Просвещения очень долго управлял знаменитый граф Уваров, муж высоких качеств, европейски образованный. При вступлении на должность, он писал попечителям округов: «Общая наша обязанность состоит в том, чтобы народное образование, согласно с высочайшим намерением августейшего Монарха, совершилось в соединенном духе православия, самодержавия и народности». И в этом направлении велось дело просвещения почти до конца царствования, украшенного такими великими писателями, как Пушкин, Гоголь, Лермонтов и т.п. |
| 98 Офицер Преображенского полка, в 1817 г. вышел в отставку и поселился в Москве; занимался благотворительностью. 104 Дата в письме без указания названия месяца, помещено между письмами от 8 февраля и 27 февраля 1841 г. 113 Императорское семейство посетило Москву в связи с бракосочетанием наследника. С ним в Москву прибыли и два наследных герцога Саксен-Веймарских и Гессенских Эмилий и Александр. Кто именно из них был у святителя, неизвестно. 114 В 1841 г. попечитель Московского учебного округа подал министру народного просвещения представление о неудобствах преподавания канонического права профессорами богословия. Министру был предложен конспект, составленный ординарным профессором Московского университета по кафедре римского права Н. И. Крыловым, в котором содержались следующие предложения: 1) читать каноническое право только на юридических факультетах; 2) поручать чтение лекций по церковному праву профессорам, получившим юридическое, а не богословское образование; 3) преподавать в университетах церковное право общего содержания для всех христианских исповеданий. Проект был передан Святейшему Синоду, а им в свою очередь – митрополиту Филарету, который дал о нем свой отзыв. Определением от 7 апреля – 28 мая 1841 г. Святейший Синод поддержал мнение митрополита Филарета, и преподавание церковного права в университетах осталось в прежнем виде. 115 Резолюция от 18 февраля 1841 г.: «По недостатку, усмотренному в словесном органе, советуется ученику избрать такую службу, в которой сие не было бы препятствием». 117 Софья Сергеевна Мещерская (урожд. Всеволожская, ум. 1848) – княгиня, супруга И. С. Мещерского. Писательница и переводчица, сотрудница Библейского общества. 118 Иван Сергеевич Мальцов (ум. 1880) – дипломат, литератор, переводчик, с 1843 г. член Совета Министерства иностранных дел. 125 Речь идет о Гефсиманском ските, который архимандрит Антоний намеревался устроить для ревнителей безмолвной жизни. Его желание осуществилосьв 1844 г. 129 Сергей Семенович Уваров (1786–1855) – граф, министр народного просвещения (1833–1849), президент Академии наук (1818–1855). |
| Синоде приняв во внимание, что в учебнике средней истории П. С-ча отдел о Византийской истории, имеющий особенную важность при изучении всеобщей истории в семинариях, представлен с большею полнотой, чем в других учебниках, рекомендовал труд П. С-ча в учебное пособие для преподавателей духовных семинарий. В отзыве об учебнике П. С-ча было сказано: „К числу наибольших заслуг автора следует отнести то, что он посвятил больше, чем это обыкновенно делается, внимание истории Византии, рассматривая её не как придаток только к истории западных государств, но как отдел истории вполне самостоятельный и имеющий большое значение для христианского и мусульманского Востока, и также и для самого Запада, Изложив обстоятельно причины разрыва между Западом и Востоком, автор рассматривает за тем Византию как государство, воспитывавшее под сенью православия и высокой своей цивилизации славянские племена. При изложении крестовых походов автор точно также становится на более высокую и верную точку зрения, рассматривая это явление как одну лишь часть борьбы христианства с магометанством и сопоставляя с ним борьбу Византии и России с Турками и Монголами“. П. С-ч хотел напечатать свою историю средних веков, но по недостатку средств не мог выполнить своего намерения. Учёные труды П. С-ча рано обратили на него внимание русского учёного мира. Уже в 1847 году Императорское Общество истории и древностей российских за услуги, оказанные отечественной истории и истории русской Церкви, избрало его в действительные члены. В 1850 году Петербургское Археологическое Общество избрало П. С-ча, вместе с A. В. Горским, в члены корреспонденты. Как к знатоку церковной истории и археологии обращались к нему с вопросами и учёными поручениями видные представители исторической науки: Сахаров, Бодянский, Погодин, Срезневский, Уваров, Герц и другие. П. С-ч никогда не отказывался принимать участие в трудах учёных и охотно делился своими познаниями 41 . Сохранившиеся письма русских учёных к П. С-чу показывают, с каким глубоким уважением относились представители светского образования к скромному представителю духовного образования в то время, когда наша духовная школа мало пользовалась известностью и вниманием в образованном русском обществе. |
|
|
