| Мы видели, что Мстислав Удалой в 1214 году, выгнавши из Киева Всеволода Чермного, посадил на его место старшего между Ростиславовыми внуками Мстислава Романовича, который и сидел на старшем столе до 1224 года; по смерти Романовича Киев достался по очереди старшему по нем двоюродному брату Владимиру Рюриковичу. В Чернигове по смерти Всеволода Чермного княжил брат его Мстислав, а по смерти последнего в 1224 году – племянник его, сын Всеволода Чермного Михаил, которого мы видели действующим в Новгороде, но занял ли Михаил Чернигов тотчас по смерти Мстислава, трудно решить утвердительно, ибо как-то странно, что в 1224 году он решился променять Чернигов на Новгород; верно одно, что Михаил не мог утвердиться в Чернигове без борьбы с дядею своим Олегом курским; неизвестно, чем бы кончилась эта борьба, если бы на помощь к Михаилу не явился сильный союзник, зять его, князь суздальский Юрий с двумя племянниками Константиновичами (1226 г.); разумеется, курский князь не мог противиться соединенным силам суздальского и черниговского князей и должен был уступить права свои племяннику; в летописи сказано, что Юрий помирил их с помощию митрополита Кирилла; так северному князю удалось нарушить старину и на юге еще при жизни Мстислава Удалого. Племя Ольговичей было многочисленно: летопись упоминает о князьях козельских, трубчевских, путивльских, рыльских. Старшие Юрьевичи суздальские, уступая Киев следующим после них по племенному старшинству Мстиславичам, удерживают Переяславль для своих младших Юрьевичей, которые соответствуют по старшинству Мстиславичам, сидящим в Киеве. Мы видели, как сын Всеволода, Ярослав, был изгнан из Переяславля Всеволодом Чермным в 1207 году, после чего Переяславль одно время был за Ростиславичами, но в 1213 году Всеволодовичи послали туда младшего брата своего Владимира, который было засел на время в Москве, взятый в плен половцами в 1215 году и освободившись из плена в 1218 г., Владимир отправился с братьями на север, где получил от них Стародуб и некоторые другие волости, и умер в 1227 году; в этом же самом году Юрий Всеволодович отправил в Переяславль на стол племянника своего Всеволода Константиновича; кто же сидел здесь во время плена Владимирова и пребывания его на севере – неизвестно; но Всеволод Константинович не пробыл и года в Переяславле, куда на его место Юрий отправил брата своего Святослава. |
| Будучи, как большинство советских школьниц, комсомолкой-атеисткой, мама пришла к вере уже в 70-е годы, потеряв дочь, мою младшую сестру. И воцерковилась в полной мере. При этом ее мама, моя бабушкой, закончившая гимназию в Ростове на Дону, была очень верующей – именно она тайком меня крестила в три месяца, так что я всегда жил с сознанием, что я православный. Алексей Лидов. Фото: Михаил Терещенко МГУ 70-х: искусствоведческий оазис — Что вспоминается вам из времени обучения на отделении истории искусства? — Я поступил почти чудом. Тогда определяющим экзаменом было сочинение, и те, кто не должен был поступить в 1976 году (а был «блатной список»), получали за сочинение двойку или тройку, и дальше могли делать, что угодно. Но поскольку у меня была пятерка аттестата и три пятерки по другим предметам, образовались 23 балла, которые были непроходные, но именно на отделении теории и истории искусств возникло три места, на которые сама кафедра могла взять с полупроходным баллом. И кафедра решила взять тех, у кого были лучшие ответы по специальности. Так я оказался в университете. Надо сказать, что эти трое, взятые с 23 баллами, в итоге стали лучшими студентами курса. Отделение теории истории искусств было оазисом в эпицентре идеологической работы. Исторический факультет рассматривался как факультет идеологический. Многие туда поступали, чтобы сделать партийную карьеру и стать профессиональными аппаратчиками и номенклатурой. А «отделение теории истории искусств» не трогали по причине его бессмысленности и безвредности для идеологической работы. Нас прикрывали кафедры истории партии и истории СССР периода социализма, и мы позволяли себе вести если не диссидентскую, то совершенно не идеологизированную жизнь. 70-е годы, когда я учился в университете, были в некотором смысле парадоксальной эпохой. С одной стороны царили скука и безвременье, а с другой, именно тогда в Академии Наук и университетах появилась целая генерация ярких, выдающихся и независимых ученых. Они не были диссидентами, но независимость их мысли была удивительным явлением, и конечно, вызовом советской власти. Это и Сергей Сергеевич Аверинцев, и Юрий Михайлович Лотман, и Михаил Леонтьевич Гаспаров, и Аарон Яковлевич Гуревич, и Борис Андреевич Успенский, и Вячеслав Всеволодович Иванов и ряд других. В этой системе они существовали на грани фола: их не лишали работы, но при этом по мелочам травили, где могли – не выпускали на научные конференции за границу, мешали изданиям и тому подобное. |
| Читая сказания летописцев, мы отличаем князей защитников и благодетелей России, не щадивших собственной жизни для блага Отечества, каковы были: Ярослав и Георгий Всеволодовичи, Александр Ярославич, Михаил Ярославич и многие другие; но встречаем и таких, которые усугубляли всеобщее бедствие своими распрями и междуусобиями. Современники, страдавшие от них, смотрят на это снисходительно, без особенной желчи и ненависти к ним, скромно выражаясь: «Божиим попущением, по грехам нашим, учинилось зла не мало», «бысть сеча зла»; или приписывают все это доброненавистнику–диаволу; бранят Татар «окаянных и проклятых», но на приведших их князей смотрят не как на злодеев, а как вообще на людей, способных допустить ошибку, уклониться от истины и добродетели. Остережемся и мы произносить строгий суд над их делами, замечая в них более общечеловеческие слабости и ошибки; а не намеренные злодеяния людей преступных и доброненавистных. Углубимся в причины их распрей. Одна Божественная вера может непреткновенно руководить человека во всех его помыслах и делах, – во всех путях его жизни; одно учение Христово, проповедующее мир и любовь, способно ограждать человека от искушений самолюбия, гордости и своекорыстия. И на сколько дух Христов проник в душу и сердце человека, на сколько закон Христов сделался правилом жизни и деятельности христианина, на столько и жизнь его, и дела и все поступки чище, святее, благотворнее. И напротив, хотя бы мы и «соуслаждались закону Христову», но если не поставили его главным началом и руководителем жизни, водясь другими стремлениями; то мы легко изменим этому закону, при первом же противоречии его с нашими пожеланиями и стремлениями жизни, и в действиях наших будет проглядывать самолюбие, своекорыстие, уклонение от чистых правил нравственности. С такой точки зрения можно смотреть на действия наших князей. Ни об одном из князей нельзя сказать, чтобы он не любил своего Отечества и не желал блага своему народу. Но у одних желания эти были чисты, основаны на законе Христовой любвн. Такие князья, с полным самоотвержением и бескорыстием, не щадя собственной жизни, отстаивали благо своего народа. Они твердо помнили и хорошо усвоили заповедь Господа: «будите мудри яко змия, и цели яко голубие» 5 . А другие примешивали к заботе о благе Отечества иныя цели–своекорыстия и самолюбия, которые и увлекали их от прямого пути. |
| Такой чрезвычайной мерой явилось массовое крещение. В первый и единственный раз новгородцам пришлось прибегнуть к единовременному крещению населения зависимой территории. Слова летописи «Ярослав Всеволодич, послав, крести множество корел, мало не все люди», разумеется, нельзя понимать как крещение всего племени. Ведь крещение всего племени вовсе не было необходимо. Карелы северного Приладожья и Беломорья, недоступные для шведского влияния, не требовали такого родозакрепления за Новгородом. Нуждались в нем лишь основные карельские земли на Карельском перешейке и к западу от него, которые могли стать в близком будущем ареной борьбы; к тому же именно через эту территорию проходили русские войска во время походов в Финляндию, отсюда же рекрутировались вспомогательные отряды для этих походов. У нас есть все основания думать, что Ярослав в результате крещения западных карел действительно добился на долгие годы (до последней трети XIII века) закрепления западнокарельской территории в составе Новгородского государства, В ходе последующих событий вплоть до конца 60-х годов карелы неоднократно выступают как новгородские подданные, участвуя в борьбе против шведов и немцев вместе с новгородцами». Тогда же, после похода, «поиде князь Ярослав с княгинею и с детми Переяславю». Ненадолго. Глава 4. Новгород. Михаил Черниговский. 1224–1230 годы В 1224 году новгородским князем снова стал сын великого князя Юрия Всеволод, но ненадолго, он ушёл в Торжок, и в Новгороде стал князем Михаил Черниговский – брат жены великого владимирского князя Юрия Всеволодовича, в 1225 году в первый раз вступивший на новгородский стол именно при поддержке последнего. Вскоре он вернулся в свой стольный град Чернигов. «Не хощу у вас княжити; иду к Чернигову, а вы ко мне гость пускайте, и яко земля моя, якоже земля ваша, а ваша земля, яко же земля моя». Новгородцев такое развитие событие не устраивало – городу постоянно был нужен командующий войском, да и своя земля нужна была тоже – и в том же 1225 году Ярослав Всеводовович в третий раз вернулся княжить в Новгород и правил там до 1228 года. Почти сразу же после прихода в Новгород его дружина отбила набег еми (тавастов) на новгородские земли в Финляндии. |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла Содержание ОДОЕВСКИЙ Владимир Фёдорович (30.07.1804, Москва - 27.02. 1869, там же), князь, писатель, мыслитель, педагог, муз. критик, гос. деятель; тайный советник (1858), гофмейстер (1858). Из черниговских Рюриковичей, предком О. являлся мч. кн. Михаил Всеволодович Черниговский. Рано потеряв отца, О. воспитывался сначала в доме отчима, П. Д. Сеченова, затем в доме опекуна, двоюродного дяди по отцовской линии ген. Д. А. Закревского, и в Благородном пансионе при Московском ун-те (1816-1822), к-рый закончил с золотой медалью. В 1823 г. О. поступил на службу в Московский архив Коллегии иностранных дел, войдя в круг «архивных юношей», как называли впосл. историки и биографы О. и его друзей. В 1823-1825 гг. О. состоял председателем «Общества любомудрия», в которое входили И. В. Киреевский , Д. В. Веневитинов, А. И. Кошелёв , С. П. Шевырёв и др. Заседания об-ва проходили на квартире О. в Газетном пер. В это же время О. совместно с В. К. Кюхельбекером издавал литературно-философский альманах «Мнемозина». В 1826 г. он переехал в С.-Петербург, где женился на дочери гофмаршала С. С. Ланского и поступил на службу в Цензурный комитет Мин-ва внутренних дел, работал в Мин-ве гос. имуществ. В 1846 г. О. назначен помощником директора Имп. публичной б-ки в С.-Петербурге и директором Румянцевского музея в Москве. В 1846 г. О. написал устав новоучрежденного «Общества посещения бедных просителей в Петербурге», просуществовавшего 9 лет; все это время оставался его председателем. В 1861 г. О. был уволен с должности директора Румянцевского музея и получил место сенатора в Москве. В февр. 1865 г. назначен на должность первоприсутствующего 8-го департамента правительствующего Сената, в к-рой и оставался до конца жизни. В молодости О. увлекся учением Ф. В. Й. Шеллинга , мистической натурфилософией. Уже в пору председательства в «Обществе любомудрия» О. стремился к раскрытию представления о мире как органическом целом и надеялся сконструировать некую всеобъемлющую философскую систему. |
| Личность Владимира Мономаха , этого, по выражению летописи, доброго страдальца за русскую землю, принадлежит к числу замечательнейших личностей нашей истории и достаточно характеризуются словами, помещёнными в эпиграф настоящей статьи. Действительно, умный, образованный по своему времени и неутомимо-деятельный Мономах до такой степени умел приноравливать свою деятельность к обстоятельствам эпохи и понятиям современников, что не только сделался великим князем киевским, без прямых прав на это достоинство, но и до того, и после не переставал пользоваться симпатией народа, видевшего в нём и могучего витязя, и грамотея, и потомка царей греческих, и грозу грозных тогда Половцев, словом – нечто подобное прадеду его, красному солнышку Владимиру, великому князю киевскому. Такое воззрение на личность Мономаха, сложившись при жизни самого князя, сделалось, по смерти его, заветным преданием, из уважения к которому никто, даже в самый разгар удельных междоусобий, не решался поднимать оружие на многочисленных монах Мономаховичей, – хотя последние, не только никогда не слыли, подобно предку своему, «добрыми страдальцами за Русскую землю», но, напротив, зачастую своекорыстно подвергали её тяжким и продолжительным страданиям. Заметим кстати, что, поступая таким образом, Мономаховичи, конечно, руководились теми же самыми побуждениями, какими управлялась и деятельность Мономахова, т. е. они и он, люди почти одной и той же эпохи, следовательно почти одного и того же развития, да к тому заинтересованные одним и тем же, хлопотали прежде всего о себе и для себя. Но если самый характер хлопот предка и потомков является столь неодинаковым в глазах современников, а затем и на страницах истории, это зависело едва ли не более от различия положений, в которые случайно поставлялись Мономах и Мономаховичи, нежели от достоинств или недостатков, заслуг или отсутствия заслуг, приписываемых или присущих предку и потомкам. Как бы то ни было, историческое значение Мономаха, благодаря отдалённости времени, в которое жил он, можно считать окончательно установившимся, а потому и настоящий очерк должен, по необходимости, ограничиться простым хронологически последовательным изложением жизни и деятельности этого государя, восхваляемых – иногда в ущерб исторической истине – Карамзиным и другими, но, в сущности, мало различных от жизни и деятельности всех русских государей удельного периода. |
| Рубрики Коллекции Героика и святость 6 мин., 30.01.2014 Поделиться 28 января в рамках Рождественских чтений прошел круглый стол «Герои нашей истории» Кого считать настоящими героями истории сегодня, кого считал наш народ образцами для подражания в прошлом? На эти вопросы постарались ответить участники круглого стола, о главных выводах которого рассказывает его модератор, доктор исторических наук Дмитрий Володихин. В эпоху языческую образцом героя для нашего народа служил великий боец и бесстрашный завоеватель. Таким героем являлся, например, князь Святослав. Летопись сберегла его «портрет», каким он сохранился в народной памяти: «Был… он храбр, и ходил легко как пардус, и много воевал. Не возил за собою ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину, или зверину, или говядину и зажарив на углях, так ел; не имел он шатра, но спал, постилая потник с седлом в головах, — такими же были и все остальные его воины. И посылал в иные земли со словами: “Хочу на вы идти”». А вот его же облик глазами врагов, византийцев: «Среднего росту, ни слишком высок, ни слишком мал, с густыми бровями, с голубыми глазами, с плоским носом, с бритою бородою и с густыми длинными висящими на верхней губе волосами. Голова у него была совсем голая, но только на одной ее стороне висел локон волос, означающий знатность рода; шея толстая, плечи широкие и весь стан довольно стройный. Он казался мрачным и диким. В одном ухе висела у него золотая серьга, украшенная двумя жемчужинами, с рубином, между ними вставленным. Одежда на нем была белая, ничем, кроме чистоты, от других не отличная». Вот так: любил не богатство, а сами походы, сам процесс завоевания. Не требовал себе больше, чем могли иметь его же дружинники. Бывало, садился на весла и греб вместе с ними. Легко шел на войну, без страха вступал в рукопашную… С приходом христианства многое изменилось. Понятия «герой» и «христианский подвижник» во многом совпали. Не напрасно великим почтением пользовался у русских князь Михаил Всеволодович Черниговский, в Орде отдавший жизнь за веру. |
| 1240 г. Уже Батый давно слышал о нашей древней столице Днепровской, ее церковных сокровищах и богатстве людей торговых. Она славилась не только в Византийской Империи и в Германии, но и в самых отдаленных странах восточных: ибо Арабские Историки и Географы говорят об ней в своих творениях. Внук Чингисхана, именем Мангу, был послан осмотреть Киев: увидел его с левой стороны Днепра и, по словам Летописца, не мог надивиться красоте оного. Живописное положение города на крутом берегу величественной реки, блестящие главы многих храмов, в густой зелени садов, – высокая белая стена с ее гордыми вратами и башнями, воздвигнутыми, украшенными художеством Византийским в счастливые дни Великого Ярослава, действительно могли удивить степных варваров. Мангу не отважился идти за Днепр: стал на Трубеже, у городка Песочного (ныне селения Песков), и хотел лестию склонить жителей столицы к подданству. Битва на Калке, на Сити, – пепел Рязани, Владимира, Чернигова и столь многих иных городов, свидетельствовали грозную силу Моголов: дальнейшее упорство казалось бесполезным; но честь народная и великодушие не следуют внушениям боязливого рассудка. Киевляне все еще с гордостию именовали себя старшими и благороднейшими сынами России: им ли было смиренно преклонить выю и требовать цепей, когда другие Россияне, гнушаясь уничижением, охотно гибли в битвах? Киевляне умертвили Послов Мангухана и кровию их запечатлели свой обет не принимать мира постыдного. Народ был смелее Князя: Михаил Всеволодович, предвидя месть Татар, бежал в Венгрию, вслед за сыном своим. Внук Давида Смоленского, Ростислав Мстиславич, хотел овладеть престолом Киевским; но знаменитый Даниил Галицкий, сведав о том, въехал в Киев и задержал Ростислава как пленника. Даниил уже знал Моголов: видел, что храбрость малочисленных войск не одолеет столь великой силы, и решился, подобно Михаилу, ехать к Королю Венгерскому, тогда славному богатством и могуществом, в надежде склонить его к ревностному содействию против сих жестоких варваров. Надлежало оставить в столице Вождя искусного и мужественного: Князь не ошибся в выборе, поручив оную Боярину Димитрию. |
| Вторжение Бонапарта Михаил Андреевич Огинский (так его звали на русский манер) встретил в Вильно, откуда отступал вместе с русскими войсками до Витебска, после чего выехал Петербург. После изгнания Наполеона Огинский поселился в имении Залесье (ныне Гродненская область), где занимался творчеством и прожил до 1822 года. Его сын Ириней Михайлович Огинский честно служил российскому престолу, имел чин статского советника и должность камергера при дворе русского императора. История княжеского рода Огинских свидетельствует в том числе и том, что на Белой Руси даже в самые мрачные и жестокие времена владычества Речи Посполитой, гонений на русскость и православную веру русское начало на белорусских землях было неистребимо, хотя временами приобретало совершенно скрытые формы. Носителями русского начала был не только простой народ (православные и тогдашние униаты, многие из которых были криптоправославными), но и по крайней мере часть западнорусской знати, принявшей католичество и внешне ополяченной. Эти обстоятельства необходимо учитывать при рассмотрении исторических событий XVII, XVIII и XIX веков. Еще одним историческим персонажем, крайне противоречивым и при этом относящийся к упомянутой категории знати, является Лев Иванович Сапега. Происходил он из смоленских бояр; несколько раз менял вероисповедание - православие, кальвинизм, католицизм - занимал высшие государственные посты в Литовско-Русском великом княжестве и Речи Посполитой (писарь великого княжества, королевский писарь, подканцлер и великий канцлер великого княжества); был сторонником Брестской церковной унии (1596 г.), принимал непосредственное участие в её организации, но при этом был против жёстких методов её внедрения. Лев Сапега. Личность крайне противоречивая, но благодаря ему, русский язык был государственным в Великом княжестве Литовском и Русском В то же время во время выборов в 1587 году короля Речи Посполитой он выступал за избрание на королевский престол русского царя Фёдора Иоановича. Сторонники царя Фёдора рассчитывали, что избрание его королём позволит установить с Русским царством дружеские и союзнические отношения и защитит Великое княжество Литовское и Русское от нарастающей польской гегемонии. Стараниями Льва Сапеги был подготовлен и в январе 1588 года принят на сейме Речи Посполитой и утверждён королём Сигизмундом III третий Статут Великого княжества Литовского, который действовал в качестве кодекса законов на территории белорусских губерний и после их возврата в лоно Русского государства вплоть до 1840 года, когда на этих территориях было введено общероссийское законодательство. |
| Власть Юрия Всеволодовича над своими братьями и племянниками, как видно, не слишком отличалась от власти киевского князя на юге. Во всяком случае Ярослав не слишком считался с братом. Залесье раскололось на полусамостоятельные уделы, и Юрию Всеволодовичу, как до него и Константину, приходилось лавировать между интересами родственников, давая им возможность по очереди княжить в Переяславле Русском. Гасить недовольство удавалось не всегда и в 1229 г. Ярослав с Константиновичами едва не начали усобицу. В 1232 г. Ярослав снова поднялся на брата. Дошло даже до военных действий, которые, правда, к кровопролитию так и не привели. При этом великое княжество еще и сохраняло способность проводить активную внешнюю политику в отношении других русских земель и соседей на востоке. В эти годы Рязань, ослабленная страшной междоусобицей, окончательно утратила независимость. Вновь вынужден был признать определенную зависимость от " низовской земли " и Новгород. Особенно после небывалого разорения от литовцев в 1225 году, когда отличился разгромивший их Ярослав. В 1226 г. Юрий с племянниками Константиновичами лично водил войско на помощь Михаилу Всеволодовичу Черниговскому против Олега Курского. Вмешательство Владимирской силы быстро привело к миру. Наиболее активной была владимирская политика в мордовских землях, ставших ареной противоборства Руси и Болгарии. Зимой того же года Юрий послал в мордовские леса Святослава и Ивана с дружинами. Не встречая большого сопротивления юрьевские и стародубские дружины разорили мордовские села. " Вряд ли можно,- пишет Ю.А. Лимонов, - представлять русско-мордовские отношения только как набеги с обеих сторон. Уже в начале XIII в. существовали определенные союзы, вассально-даннические отношения между великим князем владимирским и мордовской знатью. Причем эти отношения носили весьма развитой характер " . К тому же владимиро-суздальские князья оказались втянуты в междоусобную войну мордовских правителей - Пургаса и Пуреша, поддержанных соответственно Болгарией и Русью. В борьбу включились и половцы, страдали от нее и русские колонисты в мордовских землях - " русь пургасова " . Усобица в Мордовии продлилась до самого монгольского нашествия. |
|
|
