| Труба затрубила второй раз; после третьего противники по условию должны были сходиться. Их разделяло теперь только небольшое пространство, посыпанное серой золой, над которым, казалось, витала, как зловещая птица, смерть. Однако, прежде чем труба затрубила в третий раз, Ротгер приблизился к колоннам, между которыми сидели князь с княгиней, поднял свою закованную в сталь голову и произнес таким громким голосом, что его услышали во всех уголках галереи: – Призываю в свидетели Бога, тебя, достойный князь, и все рыцарство этой земли, что я неповинен в той крови, которая сейчас прольется. При этих словах снова сжались сердца зрителей, пораженных тем, что крестоносец так уверен в себе и своей победе. Но Збышко, человек прямодушный, обратился к своему чеху и сказал: – Противна мне похвальба этого крестоносца, ибо уместна она была бы не теперь, когда я еще жив, а после моей смерти. У этого бахвала павлиний чуб на шлеме, а я сперва дал обет сорвать три таких чуба, а потом столько, сколько пальцев на обеих руках. Вот Бог и привел! – А что, пан, – спросил Глава у Збышка, наклонившись и набирая в горсти золы со снегом, чтобы рукоять секиры не скользила в руках, – коли я с Божьей помощью быстро управлюсь с этим прусским мозгляком, нельзя ли мне тогда если не ударить на крестоносца, то хоть рукоять сунуть ему меж колен, чтобы свалить его наземь? – Боже упаси! – с живостью воскликнул Збышко. – Ты бы покрыл позором и меня и себя. Но вот труба затрубила в третий раз. При звуках ее оруженосцы стремительно и яростно бросились друг на друга, рыцари же выступили навстречу друг другу медленно и важно, как и подобало им по достоинству их и званию выступать до первого столкновения. Мало кто обращал внимание на оруженосцев, но опытный глаз рыцарей и слуг, которые смотрели на них, сразу уловил, какое огромное преимущество на стороне Главы. Секира тяжело ходила в руках у немца, и щит его двигался медленней. Длинные ноги, видневшиеся из-под щита, были гораздо слабее упругих и сильных ног чеха, обтянутых узкими штанами. |
| фон Гумбольдт называл синонимией двух языков; если же вариантов перевода несколько, то мы имеем дело с синонимией одновременно и двух и одного языка. Поскольку синонимы – суть разные понимания одного эйдоса, разные воплощения одного эйдоса в инобытии, то закономерен вопрос о том, какое именно понимание соответствует данному контексту. Кроме того, как писал В. фон Гумбольдт, «было бы полезно предпринять двоякое сравнение: слов, употребляемых в разных языках для выражения одинакового в общих чертах понятия (то есть эйдоса. А.К.), и слов одного и того же языка, относящихся к одинаковому роду понятий. Во втором случае духовная самобытность вырисовывается как нечто единое в своей неповторимости: сопутствуя всем объективным понятиям, она неизменно остаётся собой. В первом случае мы увидим, как одно и то же понятие, например, понятие души, осмысливается с разных сторон, и на путях исторического исследования ознакомимся как бы со всем диапазоном возможных для человека способов представления» 306 . В герменевтическом плане, как это будет показано ниже, сравнительное изучение синонимов оказывается тем ключом, который вскрывает лингвистический смысл употребления слова и позволяет производить оценку вариантов выражения эйдоса, поскольку оценка, как мы помним, является неустранимым моментом в познании. Рассмотрим ряд примеров из славянского Апостола и Евангелия от Марка по изданиям Г.А. Воскресенского. 1. Φυσω – кичити – дмети Β 1 Послании Коринфянам ап. Павла сказано: разоумъ оубо кичитъ. а любы созидает ( 1Кор.8:1 -Г). Слово кичити – «иметь о себе чрезмерно высокое мнение, зазнаваться» (Сл. РЯ вв.7:143) образовано от кика «волосы, чуб» и значит, собственно, «поднимать чуб» (Фасмер II, 241). Таким образом, эйдос гордости и зазнайства в инобытии древнерусского языка был отождествлён с задиранием чуба (ср. задирать нос). Греческий же глагол φυσω восходит к «и.-е. –, – „дуть, пыхтеть“, звукоподражательное чередование от –, –, –, родственно слов. (Boisacq 1042–1043). Это значит, что в инобытии греческого языка тот же эйдос был отождествлён с пыхтением, раздуванием; славянский разум «задирает чуб», а греческий разум «пыхтит, раздувается». |
| Так что ротный повар лишь доваривал-дожаривал выданное сверх нормы зампотылом из общаковых трофейных припасов – на сегодня это были гороховые лепёшки с маргарином. Да поддерживалось постоянное кипение в баке – верная примета того, что ушедших на задание здесь дождутся. Всех дождутся. За столом их отделения уже полный сбор. И за двумя другими тоже плотно – секретная весть о скором задании разлетелась мгновенно. Ели молча, черпали споро, старательно выцарапывая остатки ложками, коротко перебрасываясь редкими малозначными фразами. Даже обожавший всеобщее внимание Живчик только зыркал по сторонам из-под чуба, по-лагерному накрывая котелок всем телом. - Всё, бойцы? На перекур? – Вытянувшийся старшина Воловик, в свои сорок два естественно воспринимаемый всеми отцом-верховодом, рывком затянул кожаный офицерский ремень, поправил кобуру и ножны. Тыльной стороной ладони привычно разогнал по верхней губе, всем на зависть, как у моржа вислые усы и с нескрываемой нежностью прогладил введённые два месяца назад погоны. – Айда-те наверх, за хату. Дьяк, в три затяжных глотка опустошив кружку и, поблагодарив дежурного, поспешил за своими. Хотя чего спешить-то? Без него всё решат, ему только кивнуть с умным видом. Обходя разорванный прямым бомбовым попаданием немецкий полугусеничный пушечный тягач «ганомаг», задержал дыхание – трупы фрицев захоронили, но запах горевшего человеческого жира неистребим. Апрель на Кубани ломал все его предыдущие представления о весне. Дома-то, в Томской области, сейчас только-только сугробы осели, вдоль дорог с насолнечной северной обочины грязно вычернели ледяные соты-коросты. Да наросли полутораметровые сосульки – с крыш до земли. Ещё, поди, свиристели и снегири в тайгу не улетели. А здесь уже цветы распускаются. И это же подумать только, на абрикосах! На абрикосах, Господи помилуй. Молодая, явно озимая, какая-то вся кружевная травка плотно покрывала давно просохшую землю. Даже вспомнить страшно, какая в России в апрелях гиблая распутица. Жуть. К тому же у Дьяка была особая причина не любить грязь: из-за проклятой жижи прошлым октябрём он поймал снайперскую пулю. Тянули связь, два-три шага, и сапоги от тебя отставали. Вот он и задержался на долю секунды, не спеша падать животом, грудью, влипать руками по локти в эту тестообразную ледяную глину. Долю секунды – и вот теперь чешется рубец вдоль левых рёбер. |
| Драматический задор, жажда дела и общая динамичность, несомненно, свойственны, далее, музыкальному образу Деда Мороза, в особенности когда последний поет свой припев: «Любо мне!» Истинным драматизмом полна волшебная сцена третьего действия, а также и упоминавшиеся выше танцы скоморохов. В особенности эти танцы. Здесь движение доведено прямо до своего рода экстаза. Все дело, стало быть, заключается в том, что у Римского–Корсакова драма происходит в сфере уже достигнутых блаженных сфер. И поэтому с точки зрения обыкновенной обывательской душонки, привыкшей видеть драму лишь в своих «реальных» переживаниях, «Снегурочка» предстанет как лироэпическая пьеса. На самом же деле это, как сказано, синтез всего — и лирики, и эпоса, и драмы. С глубинно–эстетической точки зрения это значит: личная актуальность доведена в «Снегурочке» до высших степеней гармонии, доступных земнородному; и созерцание, и самосозерцание, и произволение слиты здесь в единое и совершенное нераздельное бытие личности, уже воскресающей от своего земного тлена. И имя этой гармонии с самой собою и с миром для реальной личности есть — музыкальное ощущение любви и природы. В этом наиболее субстанциальная основа мироощущения Римского–Корсакова. И «Снегурочка» в смысле этого любования природой при полной светлоте душевной превзошла все остальные создания Римского–Корсакова. В «Майской ночи» до высоты откровений «Снегурочки» поднимается, может быть, только ария Левка в третьем действии. В «Ночи перед Рождеством» общей музыкальности чрезвычайно портит сильный бытовой элемент. Как уже сказано, на глубинный синтез с музыкой может рассчитывать лишь такое слово, которое уже потеряло свою первичную пространственно–временную форму, а быт есть как раз пространственно–временная определенность. Поэтому совершенно пропадают для музыки (и уж подавно для музыкальной драмы) такие сцены, как диалог дьяка и Солохи в 3–й картине «Ночи перед Рождеством». Во всей «были–колядке» только песня Чуба с бандурой в 3–й картине да колядные песни в начале 4–й представляют некоторый подъем в смысле упомянутого выше любования. |
| – И что же? – вытягивая шею, спросил король. – Что он вам сказал? – Вот что он мне сказал: «Надо было на тынецкой дороге прощения просить, – вы не захотели, ну а теперь я не хочу». – А почему же вы не захотели? – Да он хотел, чтобы мы спешились и пешими просили прощения! Король заложил волосы за уши и хотел что-то сказать, но в это мгновение вошел придворный и доложил, что рыцарь из Лихтенштейна просит аудиенции. Ягайло поглядел на Яська из Тенчина, затем на Мацька и повелел им остаться, должно быть, в надежде, что в этом случае ему легче будет уладить дело своей королевской властью. Тем временем вошел крестоносец, поклонился королю и сказал: – Милостивый государь! Вот письменная жалоба на оскорбление, нанесенное мне в вашем королевстве. – Жалуйтесь ему, – ответил король, показывая на Яська из Тенчина. Глядя прямо в лицо королю, крестоносец ответил: – Я не знаю ни ваших законов, ни ваших судов, одно только я знаю: посол ордена может жаловаться лишь самому королю. Ягайло от нетерпения замигал глазками, однако протянул руку, взял жалобу и отдал ее Тенчинскому. Тот развернул жалобу и начал ее читать; по мере того как он читал, лицо его становилось все более печальным и озабоченным. – Вы, пан рыцарь, – сказал он наконец, – так настаиваете на казни этого отрока, точно он страшен всему вашему ордену. Неужто вы, крестоносцы, боитесь уже детей? – Мы, крестоносцы, не боимся никого, – надменно ответил комтур. А старый каштелян тихо прибавил: – Особенно же Господа Бога. На другой день в каштелянском суде Повала из Тачева делал все, что только было в его силах, чтобы смягчить вину Збышка. Однако он тщетно приписывал его поступок ребячеству и неопытности, тщетно говорил о том, что если бы даже рыцарь постарше, пообещав три павлиньих чуба и помолясь о ниспослании ему их, увидел внезапно перед собой такой чуб, то мог бы тоже усмотреть в этом руку Провидения. Одного достойный рыцарь не мог отрицать, а именно того, что если бы не он, копье Збышка пронзило бы грудь крестоносца. Куно велел принести на суд доспехи, которые в тот день были на нем, и оказалось, что они были из тонкого и хрупкого железа и надевали их только в торжественных случаях, так что Збышко при его необычайной силе неминуемо проткнул бы их насквозь своим копьем и убил бы посла насмерть. |
| — Ксения Леонидовна, милая, да неужто вы не понимаете, что если даже напишите полную лабуду, Князев будет вас хвалить? Вы же любимая дочь самого Леонида Павловича Тяпкина, друга и помощника всесильного главы энского района Абакумова. — Я не понимаю… — Ой, Ксения Леонидовна, только вот этого не надо! — Михайловна, а может барышня и впрямь не понимает. — Тогда объясняй ты. Орлов стоял перед женщинами все в той же позе — нога за ногу, руки в карманах брюк. Он уже собирался открыть рот, как в притихшей комнате раздался голос Галины Аркадьевны, до этого тихой мышкой сидевшей за книжным шкафом. — Володя, не надо ничего объяснять. Пожалуйста. — Да не буду я ни о чем жалеть, радость моя. Вот я тут о любви к профессии распекался, а ты знаешь, мне уже давно стыдно за то, что я журналист. Стыдно за газету, которую мы делаем. — Не тебе одному, друг, — одарил коллег неполноценной чеширской улыбкой Саша Ремизов. — Так хоть здесь пар выпущу… Но — продолжим. — Орлов вновь повернулся к Тяпкиной. — Ксения Леонидовна, посмотрите на часы. — Десять тридцать. — Полтора часа мы ждем начальника. В пятницу его уже в полдень на работе не было. И если бы не его заместитель… — Да ладно тебе, Орлов. — Помолчи, Лариса Ивановна. Это только Ксения Леонидовна не видит, кто, собственно, выпускает газету. Я тоже не безупречен. Скажу больше: перед вами пьяница. Бытовой пьяница. Вчера я пил, но вчера было воскресенье. Выпью и сегодня, но — вечером. И никто и никогда не увидит меня дошедшим до положения риз. Повторюсь, Ксения Леонидовна, я — бытовой пьяница. И пью не потому, что не могу не пить, а потому что жить, как мы живем, тошно. Увы, пока никто лучшего лекарства от тоски не придумал. А вот наш с вами начальник — просто алкаш. По большому счету мне его жалко. Его лечить надо. Вот вы спросили у Марии Михайловны, о какой прическе идет речь. А речь шла о прическе Владимира Николаевича, точнее, о его чубе. Когда хозяин чуба трезв, чуб спокойно лежит на высоком князевском чале. Правда, сам Князев, когда трезв, злой как собака. Тогда к нему лучше не подходить. Но стоит хозяину «принять», как чуб моментально принимает боевую стойку. |
| В статье, опубликованной уже в 1947 году, Янов выделил новую группу среди изученных ЕУ, назвав ее среднеподольской. Она представлена четырьмя рукописями 203 . Все они датируются концом XVI в. и все восходят к одному источнику, хотя и не непосредственно. Вопреки мнению В.Н. Перетца эти ЕУ не имеют никакого отношения к проповедям Скарги и Вуека. Они испытали влияние «Постылли» Рея, хотя и являются не переводами, а переработками его текстов. Некоторые поучения опираются на тексты из традиционного ЕУ 204 , т.е. учительного Евангелия, приписываемого патриархам Каллисту и Филофею 205 . В последние годы изучение (однако, как и прежде, почти исключительно с точки зрения истории языка) учительных Евангелий было продолжено 206 . Г.В. Чуба установила одно чрезвычайно важное обстоятельство: все три основные редакции украинских учительных Евангелий были созданы в 1570–1580-е гг. XVI в. Самое значительное собрание рукописных учительных Евангелий находится во Львове; большинство – в ОР ЛБАН 207 . Я. Янов попытался установить связь между некоторыми из львовских рукописей и «Постыллей» М.Рея 208 . В инвентарном описании рукописей Национального музея во Львове нам удалось выявить 10 рукописных учительных Евангелий. Три из них относятся к концу XVI в., четыре – к началу XVII в., одно – к XVII в., два – к XVIII в. 209 В собрании Ю.А. Яворского в ОР РНБ имеется 10 учительных Евангелий XVI–XVIII вв. причем 4 из них 13, 14, 16) принадлежат к одной редакции; во многом схоже с предшествующими, но во многом и отличается; 18, 19 отличаются друг от друга и от предшествующих; 21 принадлежат к особой редакции и относятся к XVIII веку 210 . Ряд учительных Евангелий сохранился в ОР ЦНБ в Киеве 211 и в польских собраниях 212 . О нескольких ЕУ специально писали И.Я. Франко 213 , В.Н. Перетц 214 , В. Сичинский 215 . Я. Янов посвятил специальные небольшие работы ЕУ попа Андрея из Ярослава 216 и ЕУ из Тростянца 217 . Недавно издано учительное Евангелие 1588 г. 218 О распространенности и влиятельности ЕУ в православной среде говорят и большое число списков, и некоторые прямые свидетельства. В частности, давно известно считавшееся анекдотичным сообщение К. Саковича в его «Перспективе», что некий львовский поп предлагал после службы прихожанам послушать «казанье от св. Рея» 219 . Эта ошибка была замечена одним из влиятельных католиков и стоила попу конфискации книги и штрафа в 2 вола 220 . О распространенности еретических «постыль» в православной среде писал И. Потей в «Унии греков с костелом римским» 221 , К. Транквиллион-Ставровецкий 222 и Мелетий Смотрицкий. Биографы М. Рея утверждали, что в православных землях над Днестром, где Рей родился, священники вместо проповедей читали поучения из «Постылли» 223 . |
| 57. Словом " приближенные " мы передаем греческое " " , так как Святослав и верхушка его дружины сидели в лодке, хотя в тексте читаем " етероч - другим " . Оба эти слова произносились византийцами одинаково, т. е. мы предлагаем конъектуру, которую предусматривал уже Газе. 58. Греческое " " ученые переводят по-разному: некоторые - как " с обеих " (Рансимен. 1930, 213; Газе. 157; Лоретто. 143; Силистра. 1927. 152; и др.), другие - как " с одной " (Оленин. 1814, 58; Левченко. 1956, 207; Златарский. 1972, 533; Попов, 97; Гедеонов. 1876, I, 361; Террас, 1965, 402 и т. д.). Иногда полагают, что прическа Святослава - далекий образец малороссийского чуба, однако более близкой представляется связь с обычаями степняков (о внешности князя см.: Шевченко. 1965). Облик киевского властителя должен был производить ошеломляющее впечатление на византийцев, ибо противоречил их собственным нормам самым вопиющим образом: ромеи стригли волосы только по случаю траура или судебного осуждения. Ходить стриженым представлялось уделом шута или фокусника. Усы мужчины, видимо, брили, зато бороды отпускали. Наконец, серьги среди мужчин носили только дети и моряки (Кикилис. 1951, 356-360; 386). 59. Лев Диакон так описывает мирные переговоры, как будто сам был их очевидцем. Но вряд ли это так. Он, возможно, правильно - по рассказам очевидцев - рисует наружность Святослава, но повествование его не вызывает доверия из-за особого пристрастия подражать древним авторам. В данном случае, как показал Газе (489), описание наружности Святослава напоминает описание Приском Аттилы. 60. Такая обстановка переговоров обусловливалась соображениями безопасности и была обычным делом: согласно Феофилакту Симокатте, с лодки разговаривал с аварским хаганом византийский полководец Приск в конце VI в. (262-263); по Константину Багрянородному, так же вели переговоры с печенегами имперские послы (Адм.). Однако тот факт, что Святослав сидел перед императором, имел, может быть, особый смысл. 61. О так называемых фтирофагах рассказывают Геродот (IV, 109), Страбон (XI, 2, 14; 19), о них упоминают Плиний Старший, Помпоний Мела, Арриан, Птолемей и др. Слово " " имеет два основных значения: " вошь " и " шишка " . Что здесь хотели сказать античные авторы, не совсей ясно (не снимает вопроса и специально посвященная этому статья Беляева (1964), в которой, кстати, Лев Диакон не упомянут). Однако можно быть уверенным, что наш историк пишет именно о " вшеядности " печенегов: хотя само слово заимствовано из геродотовой традиции, на что указывает и употребленное далее " - живущие в повозках " , также встречающееся у Геродота (IV, 121). Возможно, что Лев Диакон привязал к стереотипу известные ему факты: арабский путешественник Х в. Ибн-Фадлан, вряд ли испытавший на себе влияние Геродота, во время пребывания нр Волге видел, как аборигены поедали вшей, и описал это во всех ужасающих подробностях (Ибн-Фадлан, 130). |
| „Мы не чернецы“, продолжал запорожец: „а люди грешные. Падки, как и всё честное христианство, до скоромного. Есть у нас не мало таких, которые имеют жен, только не живут с ними на Сече. Есть такие, что имеют жен в Польше; есть такие, что имеют жен в Украйне; есть такие, что имеют жен и в Турещине“. В это время кузнецу принесли башмаки. „Боже ты мой, что за украшение!“ вскрикнул он радостно, ухватив башмаки. „Ваше царское величество! Что ж, когда башмаки такие на ногах, и в них, чаятельно, ваше благородие, ходите и на лед ковзаться, какие ж должны быть самые ножки? думаю, по малой мере из чистого сахара“. Государыня, которая, точно, имела самые стройные и прелестные ножки, не могла не улыбнуться, слыша такой комплимент из уст простодушного кузнеца, который в своем запорожском платье мог почесться красавцем, несмотря на смуглое лицо. Обрадованный таким благосклонным вниманием, кузнец уже хотел было расспросить хорошенько царицу о всем: правда ли, что цари едят один только мед да сало, и тому подобное — но, почувствовав, что запорожцы толкают его под бока, решился замолчать; и когда государыня, обратившись к старикам, начала расспрашивать, как у них живут на Сече, какие обычаи водятся — он, отошедши назад, нагнулся к карману, сказал тихо: „Выноси меня отсюда скорее!“ и вдруг очутился за шлахбаумом. — „Утонул! ей богу, утонул! вот: чтобы я не сошла с этого места, если не утонул!“ лепетала толстая ткачиха, стоя в куче диканьских баб посереди улицы. „Что ж разве я лгунья какая? разве я у кого-нибудь корову украла? разве я сглазила кого, что ко мне не имеют веры?“ кричала баба в козацкой свитке с фиолетовым носом, размахивая руками. „Вот, чтобы мне воды не захотелось пить, если старая Переперчиха не видела собственными глазами, как повесился кузнец!“ „Кузнец повесился! вот тебе на!“ сказал голова, выходивший от Чуба, остановился и протеснился ближе к разговаривавшим. „Скажи лучше, чтоб тебе водки не захотелось пить, старая пьяница!“ отвечала ткачиха: „нужно быть такой сумасшедшей, как ты, чтобы повеситься! он утонул! утонул в пролубе! Это я так знаю, как то, что ты была сейчас у шинкарки“. |
| В только что появившийся отчет одного из сельских братств Симбирской епархии занесено указание на заведенную этим братством небольшую аптечку, с необходимыми медикаментами, и на большую пользу, приносимую этою аптечкою. Маракулин Ин. Как беседуют безпоповщинские «отче»//Миссионерское обозрение. 1901 г. 2. С. 293–294 На пасхальной седмице филипповцы старики-наставники объезжают, обычно, раскольнические селения и устраивают мольбы (молебны). И рады бывают несчастные наши заблудшие братья прибытию такого собора, рады как Светлому Дню. К первому дню Св. Пасхи не готовятся так, как готовятся к дню прибытия наставников-стариков. По примеру прежних лет и ныне Евланинцы (жители с. Евланина) ждали наставников в конце Пасхальной Седмицы. Но с тугой сердечной ехали старики в означенное селение. Знали они, что хотя и готовы для них белые, вкусные пироги и проч., но что прежде того попросят их доказать от Писания и то и это. Горе бедных взяло. Да и как не горевать, когда трое из лучших начетчиков начинают восставать на «древлее благочестие». Не радостно поют безпоповские старики «Христос Воскресе», будучи злой тоской удручены… Кончилась служба. Рядком по лавке уселись старички-наставники, чуб чуба больше, борода бороды шире, только на макушке головы или плешь, или выстрижено. Один из них и говорит: «а что ныне Евланинская молодежь не желает отцам-старикам и поклону отдать?!» На это начетчик А. Н. лет 50-ти заметил: «а велик ли пестер-то (ранец) на поклоны привез. Поклоны то собирать ты горазд, а спросить от писания, так вокурат и не знаешь». Зароптали старики. Начетчик И. Ф. сделав старикам поклоны, высказал, что всем православным нужно держаться Св. Писания и доказывал непобедимость Соборной Церкви и необходимость Св. Причащения. Но такие речи не по душе пришлись наставникам старикам. Зашумели старики и бабы и особенно неграмотная тётушка Лаврушиха. Тогда начетчик Т. Ив., подойдя к столу, сказал, что беседовать Св. отцы учат со кротостью и страхом, а не с бранью, и предложил рассмотреть его выписки из патриарших книг, и если они сделаны правильно, утвердить, а если неправильно, то указать, что неправильно. |
|
|
