| («Основа», 1862 г., май, статья Лазаревского, «Стат. свед. об украинских народных школах и госпиталях в XVIII столетии»). Большинство шпиталей, как и школ, состояли при церквах и обычно содержались на средства местных братств. Весьма важный материал по этому предмету находится в сочинениях преосв. Филарета «Истор. стат. описание Черниговской епархии», и в «Истор. стат. описание Харьковской епархии», а также в сочинении Шафонского, «Топограф. описан. Черниговского наместничества». Институт шпиталей начал разрушаться в Малороссии еще в конце прошлого столетия, когда братства пришли в упадок, прихожане лишились прежнего влияния на церковные дела, и когда вообще была парализована самодеятельность южнорусского общества. О. Уманец, земский деятель в Черниговской губернии, передавал Ефименко, что шпитали были отменены в начале нынешнего столетия в следствии каких-то злоупотреблений, открытых в некоторых из них; кажется, вследствие того, что в шпитали иногда попадали подозрительные личности. См. некоторые сведения о шпиталях у Якова Маркевича. «Дневные записки» I, 507, а также в стат. «Шпиталь в м. Боромле» (Ахтыр. уез. Харьк. губ.), Киев. Старина, сент. и октябрь 1883 года. 208 Другой исследователь братских обычаев, К. Василенко (в стат. «Остатки братств и цехов в Полтавщине», Киев. стар. 1885 г., 9) замечает, что старинное медоварение к храмовым праздникам встретило затруднения и противодействие после введения откупов, и потом акциза. В Свод. галиц. русской летоп. Петрушевича (с 1700 по 1772 г.) приводится целый ряд фактов, подтверждающих это положение. 1) В 1764 году учреждена Новороссийская губерния и в 1777 году в Новороссии был уже откуп, приносивший казне 20.000 руб. П. С. Зак. 14.663. (стр. 188); 2) Под 1752 годом в этой летописи занесено: в том году всем людям мирским и духовным и казакам в Киеве запрещено шинковать, исключая Киевского Михайловского монастыря, и с тех пор это запрещение не переставало повторяться. П. С. Зак. 9846, 11 128 (стр. 191); 3) При Петре Вел. в 1716 г., потом при Анне Иоанновне, 1731 г., при Елизавете Петровне 1755 г. и наконец при Екатерине II постоянно подтверждали, что право винокурения принадлежит одним помещикам, но с 1767 г. право делать наливки окончательно перешло к откупщикам (стр. 198); 4) Под 1761 г. значится, что универсалом гетмана Разумовского винокурение ограничено для казаков (стр. 216); 5) В уставе о винокурении 1765 года было определено ясно и окончательно: «вино курить дозволяется всем дворянам, а прочим никому, П. С. Зак 12, 448. (стр. 262). Читать далее Источник: Папков А.А. Жизнь и деятельность братств во второй половине XVII и в XVIII веках.//Богословский вестник. 1898. Т. 3. 9. С. 281-309; Т.4. 11. С. 149-184; 12. С. 298-323. Вам может быть интересно: Поделиться ссылкой на выделенное |
| Пересмотрев свои прежние взгляды, Костомаров в 1874 г. писал: «В народной речи слово «украинец» не употреблялось и не употребляется в смысле народа; оно значит только обитателя края: будь он поляк, иудей – все равно: он украинец, если живет в Украйне; все равно, как, напр., казанец или саратовец значит жителя Казани или Саратова». Касаясь исторической традиции словоупотребления, историк, кроме того, отмечал: «Украина значила вообще всякую окраину. Ни в Малороссии, ни в Великороссии это слово не имело этнографического смысла, а имело только географический». Филолог М. Левченко на основании собственных этнографических изысканий и в соответствии с мнением Максимовича указывал, что «украинцы – жители Киевской губернии, которая называется Украиною». По его словам, они были частью «южноруссов» или «малоруссов», которых правильнее было бы называть «русинами». Также сохранялось представление конца XVII – XVIII вв. о казацкой этимологии слова «украинцы». В стихотворении П. Чубинского (1862), положенном в основу современного гимна Украины, говорилось: «Ще не вмерли в слава, воля,/Ще нам, браття доля! покажем, що ми, браття, козацького роду». Несколько позднее в журнале «Киевская старина» было опубликовано стихотворение неизвестного автора «Ответ малороссийских козаков украинским слобожанам [Сатира на слобожан]», в котором для обозначения казаков фигурировало слово «украинцы». Текст стихотворения якобы был найден в глуховском архиве Малороссийской коллегии, он не имел датировки, но был связан с событиями 1638 г. и представлялся как достаточно древний. Однако оригинал текста «Ответа» неизвестен, а его стиль позволяет судить, что на самом деле произведение было создано незадолго до публикации. Стоит отметить, что Костомаров, в частности, считал присутствие слова «украинцы» в изданных текстах старых малороссийских песен одним из признаков подложности. Историк С.М. Соловьев еще в 1859-1861 гг. использовал слово «украинцы» для обозначения жителей различных российских окраин – как сибирских, так и днепровских. Гр. А.К. Толстой в своей сатирической «Русской истории от Гостомысла до Тимашева» (1868) написал о Екатерине II, распространившей крепостное право на Малороссию: «…И тотчас прикрепила/Украинцев к земле». В отличие от подобного словоупотребления, радикальный публицист В. Кельсиев пользовался этим понятием для обозначения галичан-украинофилов. |
| Отличными дарованиями, обширными и основательными сведениями в преподаваемой им науке и благородством характера приобрел громкую известность и неоспоримое право на общее уважение. Его двенадцатилетнее, весьма ревностное и полезное при академии служение тем более заслуживает благоволительного внимания высшего начальства, что он, не смотря на неоднократные приглашения его на иную, более выгодную в хозяйственном отношении службу, с благородною твердостью уклонился от предложенных ему материальных выгод и продолжает действовать на поприще своего первоначального призвания. Весьма способный, сведующий и трудолюбивый наставник. 12-ти летняя, усердная и полезная служба его заслуживает поощрения. 10) Экстраординарный проф. церковного законеведения и греч. языка Александр Лавров-Платонов 268 , – с 1854 г. Весьма способный, ревностный и сведующий наставник. За 10-ти летнюю, постоянно усердную, службу заслуживает поощрения. При способностях очень хороших, отличается необыкновенною любовью к преподаваемым им наукам, в особенности к физике, и примерно усерден к исполнению своих обязанностей; заслуживает особенного внимания высшего начальства. Весьма способные, сведующие и трудолюбивые наставники. Способные и усердные наставники. Сведущ и опытен в делах экономических, бескорыстных, блакопокрлив и весьма усерден к исполнению своих обязанностей. За свыше двадцатипятилетнюю усердную службу при академии в должности эконома заслуживает милостивого внимания высшего начальства. Очень сведующий в своем деле и ревностный исполнитель своих обязанностей. Обозревавший М. Д. Академию Савва, еп. Можайский. 133 Иванович, студент XXV курса Моск. Академии, впоследствии инспектор народных училищ в Киевском Учебном Округе. 137 Казанцев, архиеп. Ярославский- с 1853 г. увол. на покой и управлял Донским монастырем; † 1871 г. 27 июля. 138 Воспоминания о П. А. Тучкове, Н. В. Сушкова – в Душеп. Чт. 1864 г. ч. 1. стр. 31–37, Ср. Русская Старина 1880 г., авг., стр. 736–752, – и 1881 г. ноябрь, стр. 514, и сл. |
| Стебницкий добросовестно вчитывался в произведения раскольничьей литературы и прислушивался к живому говору раскольников». Однако критика единодушно осуждала концовку повести, указывая, что обращение раскольников в православие носит «водевильно-комический» характер (С. Т. Герцо-Виноградский. Очерки современной журналистики — «Одесский вестник», 1873, 25 апреля). К общей положительной оценке «Запечатленного ангела» (хотя и с осуждением развязки); присоединился и Ф. М. Достоевский, печатавший тогда в «Гражданине» свой «Дневник писателя» («Смятенный вид» — Ф. М. Достоевский. Собрание сочинений, М. — Л., т. 11, 1929, стр. 55–57). В другой статье «Дневника писателя», уже полемического содержания («Ряженый» — там же, стр. 89–92), Достоевский дал очень интересное определение стилистического своеобразия Лескова, впервые с такой полнотой проявившегося именно в «Запечатленном ангеле». Речевую характеристику, принятую Лесковым для своих героев, Достоевский назвал эссенциями «У типиста-художника он (герой. — И. С.) говорит характерностями сплошь, по записанному, — и выходит неправда. Выведенный тип говорит как по книге. Публика хвалит, ну а опытного старого литератора не надуете» («Ряженый» — там же, стр. 90). Дружное осуждение критикой развязки «Запечатленного ангела» запомнилось Лескову. Через десять лет в заключительной главе «Печерских антиков» («Киевская старина», 1883, т. V, апрель) Лесков написал «нечто вроде пародии» на финал «Запечатленного ангела»: «Такого происшествия, какое передано в рассказе, в Киеве никогда не происходило, то есть никакой иконы старовер не крал и по цепям через Днепр не переносил. А было действительно только следующее: однажды, когда цепи были уже натянуты, один калужский каменщик, по уполномочию от товарищей, сходил во время пасхальной заутрени с киевского берега на черниговский по цепям, но не за иконою, а за водкою, которая на той стороне Днепра продавалась тогда много дешевле. Налив бочонок водки, отважный ходок повесил его себе на шею и, имея в руках шест, который служил ему балансом, благополучно возвратился на киевский берег с своею корчемною ношею, которая и была здесь распита во славу св. |
| Ему было 50 лет, когда открывался университет 12 – далеко еще не такой возраст, чтобы предполагать у него ослабление сил. Но первые впечатления в Одессе были такого свойства, что заставили его пожалеть о Казани и лишили надежд на осуществление тех планов, которые он составил ранее. Словом, Одесса во многом обманула его ожидания. «Пока еще не открыт в Одессе университет, – писал он, – можно высказывать смело сомнения в его пользе. Наружная просвещенность едва прикрывает бесхарактерность общества, отвлекаемого материальными интересами. Университету среди такого общества несдобровать. Он волей неволей будет служить пошлому космополитизму, и им будут пользоваться скорее жиды, да и вообще чужие, чем русские. Здешнее общество, мне кажется, не имеет еще искренней потребности в науке. Что, сказать о той науке, которой посвящаю себя? Называя свое направление византийско-славянским, я надеялся найти здесь пособия. Но можно ли найти их среди славян, зараженных фанариотизмом 13 более греков, среди людей высшего класса, которым политическая болтовня заставляет забыть, что есть еще грамматика, история, география, старина... При таких обстоятельствах тяжело трудиться на юге. Если ничего не удастся сделать, то единственная моя мысль – просить начальство воротить меня на службу в Киевский или Харьковский округ». Прежде всего, столкновения с коммерческими практическими людьми Одессы охладили его идеальность и рассеяли его заветные мечты о славянской взаимности. «Всякая идеальность, – писал он, – разбивается среди той обстановки, в которой приходится мне действовать. Это будет понятно всякому, кто имел несчастье разочароваться в своих мечтах»... Далее Григорович разбит был на всех пунктах по отношению к задуманной в Казани программе: он не достиг такой постановки преподавания славянской филологии, о какой мечтал; не нашел в местном греческом и славянском обществе сочувствия к своим научным идеям; ему, наконец, не удалось организовать ученое издание. Потерпев поражение в том, что он считал настоятельной потребностью русского просвещения, Григорович не нашел более достаточных поощрений во внутреннем неугасающем огоньке, который согревал его казанские произведения. Он начал малодушествовать, жаловаться на обстоятельства. Под этими неудачами развилась и его выдающаяся черта – смирение паче гордости, которая ставила собеседников его в большое недоумение. Как будто в оправдание постигших неудач, он часто повторял следующее: «Дабы заслужить доверие, нужно пользоваться сочувствием, а для этого необходимо владеть духом смиренномудрия и любви». Но как в человеке неудовлетворенном средой и претендующем на общественную руководящую деятельность, в нем заявляло себя при этом не самоотречение, а скорей отщепенство. |
| А из малого зерна началось развитие раскола. Сначала небольшое согласье великорусских, московских протопопов и попов возбудило клерикально-иерархическое, поповщинское движение против греко-киевского исправления старых великорусских церковных книг и против сурового, строгого патриаршества Никона. Многие попы, дьяконы, дьячки, особенно так называемые тяглые, с радостью приняли новое поповщинское учение. Вопрос о старых церковных книгах, по которым народ издревле учился грамоте в своих земских училищах, которые предки завещевали детям, скоро стал вопросом народным, земским. Это тем скорее, что исстари вопросы и дела церковные на Руси считались столько же земским делом, сколько и церковным. Областные общины, как, например, в смутное время, сами собою, по согласию своих земских советов, делали религиозные распоряжения, постановления. Даже сельские общины, по мирскому уложению, сами собою установляли для себя религиозные заповеди, узаконения; новгородско-поморские общины, вместе с псковскою, особенно отличались этим общинным земским вмешательством в церковные дела. На этом основании и вопрос, поднятый расколом стал вопросом земским. И тем более он получил земское значение, что раскол скоро представил перед народом царя Алексея Михайловича – Антихристом; отверг «Уложение», по многим узаконениям тяжкое для земства, и стал за исстаринные великорусские земские обычаи против иноземских, немецких нововведений. При том же один из сильных расколоначальников духовник царя, протопоп Стефан Вонифатьев, – как мы видели, – заступался за массу земства, за крестьян, защищал их от вельможей, бояр, писцов, ямских сборов и расходов. Проникнув в массу земства, вопрос, поднятый расколом, глубоко затронул грамотников народных. Начались толки грамотников и стали появляться разные толки раскола, комбинируясь, обобщаясь в согласья. Грамотников этих, как своих народных учителей, с полной верой слушал весь простой народ: слушали земские люди, гости, купецкие и посадские люди, крестьяне, стрельцы, казаки, и обращались в согласья раскола. И стал раскол, таким образом, ученьем, толком, согласием земским, народным, жизнью и историей массы народной. Старина религиозная и мирская, гражданская, была основой этого ученья. |
| Идея завоевания и колонизации казалась привычной и естественной. В польском " катихизисе " , который был широко распространен в первой половине XIX века, об этом говорилось прямо: " У Польши есть своя Индия: Украина и Литва, - колонии эти с Польшей составляют одно целое и, при разуме и умении вести дело, никогда в материальном отношении не будут от нее отторгнуты " (Муравьев М.Н. Записки его об управлении Северо-Западным краем и об усмирении в нем мятежа 1863-1866 гг.//Русская старина. Т.36, 1882.). С конца XVI века православных, не принявших унию, официально стали называть " диссидентами " . Православные диссиденты не могли рассчитывать на спокойное пользование своими имениями и на личную безопасность. Идея уравнения в правах православных диссидентов и католиков, которого требовали российские власти, вызывала яростное сопротивление со стороны магнатов, шляхты и католического священства. Краковский епископ Солтык, например, говорил так: " Не могу без измены отечеству и королю позволить на увеличение диссидентских прав. Если б я увидел отворенные для диссидентов двери в Сенат, избу посольскую, в трибуналы, то заслонил бы я им эти двери собственным телом - пусть бы стоптали меня. Если б я увидел место, приготовленное для постройки иноверного храма, то лег бы на это место - пусть бы на моей голове заложили краеугольный камень здания " (Соловьев С. М. Сочинения: в 18 кн. - Кн. XIV. - М., 1998. - С. 164). Фактически православных уравняли таким образом с язычниками. Брак вместо войны Между тем до XVI века город Слуцк (Случеск) уже несколько столетий находился в руках мудрых и деятельных поборников православия князей Олельковичей, потомков великого Ольгерда. Некоторые из них сидели на Киевском престоле, другие были князьями Новгорода Великого. Именно при них Слуцк стал третьим по величине городом на территории Белой Руси после Гродно и Бреста. Деды и прадеды святой Софии в своих завещаниях особо просили сыновей попечительствовать Свято-Троицкому монастырю в Слуцке, не отнимать у обители данных ей пожертвований и привилегий, и главное - твердо держаться Православия во что бы то ни стало. А ведь в те времена быть православным в этих краях означало постоянно чувствовать себя человеком второго сорта и платить непомерные подати. |
| Кроме того, еп. Кирилл вновь стал читать лекции на латинском языке, что также было возвратом к традициям старой академии. Принципиальные перемены в преподавании богословских дисциплин произошли после назначения на должность ректора КДА (в 1830) свт. Иннокентия (Борисова). Еще до назначения в КДА, когда свт. Иннокентий был профессором СПбДА, его уничижительно называли «неологом», т. е. богословским новатором. Это обвинение выдвигали и в годы его преподавательской деятельности в КДА. Свт. Иннокентий полностью перешел на рус. язык в преподавании богословия, что привлекло к его лекциям особое внимание студентов. Как вспоминал один из его учеников, «когда стал читать лекции… Иннокентий, то он до того увлек нас, что мы находили его несравненным» ( Соколов Н. И., прот. Восп. и автобиография//Киев. старина. 1906. Т. 94. 10. С. 180). На студентов производила особое впечатление сама манера его преподавания: «Слушатели Иннокентия видели у него богословскую истину, строгую и важную, в таком блестящем облачении, какого они никогда себе и не представляли, привыкши к прежней схоластической манере изложения» (Сб. из лекций бывш. профессоров КДА. 1869. С. III). В 1830/31 уч. г. свт. Иннокентий прочел студентам 5-го академического курса лишь 2-ю часть программы лекций по богословию (1-ю часть успел прочесть прежний ректор - архиеп. Смарагд (Крыжановский)). Студентам 6-го академического курса (1831-1833) он преподавал введение в круг богословских наук и полный курс догматики. 7-му академическому курсу в 1-й пол. 1833/34 уч. г. он также прочел введение в богословие, во 2-й половине года и в следующем 1834/35 уч. г.- богословие нравственное (т. н. деятельное). Догматику этому курсу читал бакалавр иером. Мелитон (Переверзев). Но 8-му академическому курсу (1835-1837) свт. Иннокентий, по-видимому, уже не преподавал. Став епископом, он лишь изредка читал лекции на отдельные темы. В нач. 1836 г. его сменил на богословской кафедре архим. Димитрий (Муретов). Т. о., в полном объеме курс догматического богословия был прочитан свт. |
| Но старина восточного звериного стиля не исчезает, она становится достоянием народных художеств (напр. в поливной посуде, о чём ниже) и доживает до XII века, когда вновь переходит в орнаментику южной и северо-западной Европы, под именем «стиля романского». Понятно, какое значение получает киевская Русь в истории этих брожении вкусов и стилей, связанных с передачею вековой культуры Востока европейскому Западу. Тесные преемственные связи древней Руси с современною культурою древнего Востока вспоминаются по преимуществу нашими былинами. Когда былина описывает город, то чтобы она ни разумела под «Индиею богатою», воспевая то её «белокаменные палаты» с «точеными» колоннами, «золочеными крышами», то «самоцветные маковки» церквей и «сорочинские сукна», «разостланные» «на мостовых», но певец в своём воображении рисует такую же восточную картину, старинное начертание былого, как Гомер, когда, представляя себе древне- финикийские изделия, описывает щит Ахиллеса. В «крепкой городской стене» ворота железные, «крюки-засовы все медные, стоит подворотня – дорог рыбий зуб, мудрены вырезы вырезано, а и только в вырезу мурашу пройти» – по-видимому, восточная ажурная резьба, с выкладкой, работы индо-персидских мастерских. Еще яснее детали восточной архитектуры в воспеваемых «трёх теремах златоверховых»: «красота поднебесная» там дверь – на семи вёрстах; около двора – железный тын, на всякой тынинке – по маковке, по жемчужинке. Первые ворота – вальящатые, другие – хрустальные, третьи – оловянные. Подворотенки – серебряные (или рыбий зуб). При входе блесте поволоченая (кольцо). Терема – высокие, златоверхие, или с золотыми маковками: палата – белокаменная: крыльцо – белодубовое: сени – решетчатые иди стекольчатые. Грядки – белодубовые, покрыты седым бобром, потолок – черных лисиц; матица вальженая, пол середа одного серебра, а иногда кирпичный. Крюки да пробои у дверей по булату злачены. Окошки косящетые, оконницы хрустальные или стекольчатые, причалины серебряные, обиты окошечки лисицами, куницами и соболями. |
| Постепенно в руках у историка стал накапливаться обширный архивный материал. Зачастую он выходил за хронологические рамки исследования и поэтому не вся масса документов могла быть целиком включена в сочинение. Между тем возникало желание ввести собранные исторические материалы в научный оборот. С этой целью С.Г. Рункевич обратился в редакцию «Минских Епархиальных Ведомостей» с предложением начать в них публикацию документов, касающихся истории Минской архиепископии, причем материалы брался предоставлять бесплатно, без всякого гонорара 107 . Тогдашний редактор «Ведомостей», инспектор Минской духовной семинарии А.И. Черницын 108 , охотно откликнулся на предложение С.Г. Рункевича . С декабря 1891 года в «Минских Епархиальных Ведомостях» началось печатание присылаемых С.Г. Рункевичем документов под общим заглавием «Материалы для истории Минской епархии». В предисловии к публикации молодой историк писал: «Тринадцатого апреля 1893 года исполнится только столетие со дня учреждения Минской епархии, а между тем и за этот, сравнительно недолгий, период своего существования Минская епархия представляет такое богатство исторической жизни, что в этом отношении едва ли может сравниться с нею какая-либо другая из российских епархий, кроме разве Киевской. Довольно сказать, что Минская епархия успела выделить из себя такие три громадные епархии, как Волынская, Подольская и Литовская; кроме того, ее части отошли к епархиям: Киевской, Екатеринославской, Подольской и др. Таким образом, история Минской епархии тесно связана с церковной историей всего западнорусского края. Между тем, для истории Минской епархии, собственно в ее нынешних пределах, сделано очень мало, а это в то время, когда для отошедших от нее окраин сделано довольно значительно. В Вильне, том за томом, выходят в свет «Акты Виленской Археографической Комиссии» и «Археографический Сборник»; в Киеве – «Архив юго-западной России»; в Витебске – «Витебская Старина»: во всех этих исторических сборниках местной церковной истории отведено видное место. Кроме того, на страницах киевских, литовских, волынских и других епархиальных ведомостей то и дело появляются различные исторические документы – то в целом виде, то в большей или меньшей обработке. Только в Минске местной истории как-то несчастливилось. После издания в 1848 году «Собрания древних грамот и актов городов в Минской губернии» в Минске не было обнародовано в печати из исторических документов почти ничего, так что в чужеместных изданиях можно найти гораздо более материалов для минской истории, нежели в изданиях минских» 109 . |
|
|
