| Зная по прежнему своему опыту, как трудно бороться с лаврскими иноками, королевский дворянин Ян Кошиц, назначенный для передачи Потею лавры и ее имений, решился начать передачу не с самой лавры, как пытался сделать при Никифоре Туре, а с ее имений, и притом таких, которые находились далеко от Киева, в повете Оршанском, но ошибся в расчете. Лишь только Кошиц с оршанским возным Зенковичем, двумя шляхтичами и несколькими слугами митрополита прибыл 12 октября в первое из этих имений — Печерск, как встретил здесь двух лаврских монахов с множеством казаков, могилевских мещан и других вооруженных людей. Монахи затворили пред Кошицем ворота, не пустили его во двор и кричали прибывшим, чтобы они удалились, а когда Кошиц начал было читать королевские листы, то не захотели его слушать и начали стрелять в него и его спутников и у одного из шляхтичей убили коня. Спустя два дня Потей принес на этих монахов жалобу чрез своего слугу в оршанском суде, а спустя год, сделав внезапное нападение (22 ноября 1600 г.) на Печерск, насильно отнял его и другие соседние села у лавры и подарил (21 генваря 1601 г.) на содержание своей униатской семинарии в Вильне. За лавру заступилось киевское дворянство. Оно чрез своих послов на варшавском сейме настоятельно доказывало королю, что он не вправе назначать архимандритов в Печерский монастырь, что это право принадлежит самим печерским инокам и киевским дворянам. Настояния подействовали на Сигизмунда, и он, опасаясь волнений, обратился с просьбою к папе Клименту VIII отменить прежнюю буллу, которою Киевская лавра предоставлялась униатским митрополитам. Папа согласился и отменил эту буллу своим бреве (от 19 июля 1603 г.), но с тем, чтобы король вознаградил митрополита за лавру чем-нибудь другим, и чтобы старанием короля впредь назначался на архимандритство в лавру добрый католик . Потею очень не хотелось отказаться совсем от имений лавры, и он что же придумал? Он объявил королю, что отказывается от имений лавры, находящихся в Короне Польской, а желает только удержать за собою ее имения, находящиеся в великом княжестве Литовском. |
| После кончины митр. Михаила Рагозы на кафедру вступил Ипатий Потей . 26 сент. и 2 окт. 1599 г. кор. Сигизмунд III передал в его управление Печерскую архимандритию со всеми земельными владениями и с имуществом. Король объявил, что Киево-Печерский мон-рь «на вечные времена» соединяется с «достоинством» униат. митрополитов Киевских. Но Потею так и не удалось вступить в управление обителью (Описание док-тов. 1897. С. 104, 106). 12 окт. 1599 г. шляхтич Ян Кошиц, назначенный королем руководить передачей униат. митрополиту Киево-Печерского монастыря и имений, прибыл вместе с оршанским ввозным Зенковичем, со шляхтичами и слугами в монастырское имение Печерск в Оршанском повете. Здесь их встретили 2 киево-печерских монаха, вооруженные казаки и могилёвские мещане, к-рые не допустили в Печерск представителей короля. Киевский воевода (1559-1608) кн. К. К. Острожский не поддержал посланца. После кончины в 1599 г. архим. Никифора настоятелем был избран игумен Лещинского в честь Рождества Пресв. Богородицы мон-ря Елисей (Плетенецкий) . Новый архимандрит активно боролся против передачи Киево-Печерского мон-ря и его владений Потею. 22 нояб. 1600 г. сторонники Потея по его приказу захватили монастырское имение Печерск в Оршанском повете. 21 янв. 1601 г. доходы от этого имения митрополит передал на содержание униат. коллегии в Вильно. На сейме 1603 г. правосл. депутаты во главе с князьями Александром и Константином Острожскими выдвинули требования офиц. признания Елисея (Плетенецкого) печерским архимандритом и закрепления за братией права последующего избрания настоятелей. Под давлением правосл. фракции кор. Сигизмунд III обратился к папе Римскому Клименту VIII с просьбой об отмене буллы о переходе Киево-Печерского мон-ря в подчинение Киевским митрополитам в связи с тем, что право патроната над обителью принадлежит не королю, а правосл. родам Речи Посполитой. Архим. Елисей (Плетенецкий) Архим. Елисей (Плетенецкий) В февр. 1603 г. на Краковском сейме кор. Сигизмунд III был вынужден впервые официально подтвердить право братии Печерского монастыря выбирать архимандрита без ведома Киевского митрополита. Тем самым польск. власти признали особый, ставропигиальный статус монастыря ( Жукович П. Н. Сеймовая борьба правосл. западнорус. дворянства с церковной унией (до 1609). СПб., 1901. С. 427-428). В мае 1603 г. К-польский патриарх Рафаил II утвердил ставропигию Киево-Печерского мон-ря, подчеркнув в грамоте независимость обители от Киевских митрополитов ( Евгений (Болховитинов). 1831. С. 252). |
| Униженно и слезно прошу именем Божиим: не увлекайся гневом, но с спокойным и умиленным смыслом прочитай наши артикулы. Увидишь, что в них нет ничего нового или касающегося нашей веры, кроме одного календаря, но календарь не есть догмат веры, а такая церемония, которую без нарушения совести Церковь может отменить. Дал бы Бог, чтобы я с Вашею милостию мог где-либо повидеться пред моим отъездом к королю, к которому я должен по его приказанию отправляться немедленно; знай, что я побываю прежде в Люблине, на трибунале по моим тяжебным делам с добрыми соседями» . Князь Острожский, без сомнения, внимательно прочитал присланные ему в копии условия унии и соборное послание митрополита и епископов к папе, но увидел, что это совсем не та уния, которой он желал и о которой писал в Брест к Потею, что она заключается без согласия Восточных патриархов и всего московского духовенства и князя, заключается одними западнорусскими владыками, без участия даже их низшего духовенства и паствы. И неудивительно, если князь написал в ответ Потею суровое письмо, в котором прямо говорил, что не признает его более за пастыря Церкви и хочет всеми силами противиться такой унии . И вслед за тем разразился еще следующим воззванием ко всем православным обитателям Литвы и Польши, духовным и светским (от 24 июня): «С молодости моей я воспитан моими преименитыми благочестивыми родителями в истинной вере, в которой с Божиею помощию и доселе пребываю, и надеюсь непоколебимо пребывать до конца жизни. Я научен и убежден благодатию Божиею, что, кроме единой истинной веры, насажденной в Иерусалиме, нет другой веры истинной. Но в нынешние времена злохитрыми кознями вселукавого дьявола сами главные начальники нашей истинной веры, прельстившись славою света сего и помрачившись тьмою сластолюбия, наши мнимые пастыри, митрополит с епископами, претворились в волков, и, отвергшись единой истинной веры святой Восточной Церкви, отступили от наших вселенских пастырей и учителей, и приложились к западным, прикрывая только в себе внутреннего волка кожею своего лицемерия, как овчиною; они тайно согласились между собою, окаянные, как христопродавец Иуда с жидами, отторгнуть благочестивых христиан здешней области без их ведома и вринуть с собою в погибель, как и самые сокровенные писания их объявляют. |
| К. Острожского, который более всех содействовал возведению Потея в сан епископа Владимирского. В марте, четвертого числа, Сигизмунд III извещал князя Острожского, что дал владычество Владимирское брестскому каштеляну Адаму Потею за его заслуги пред королем и Речью Посполитою, и приказывал сделать распоряжение о передаче Потею всех имений Владимирской кафедры, а двадцатого числа король послал грамоту митрополиту, чтобы он посвятил брестского каштеляна, человека фамилии старожитной, способного, искусного в греческом законе и благочестивого, в сан епископа Владимирского . В лице нового владыки Владимирского уния приобрела себе такого поборника, какого прежде не находила между русскими владыками. Он имел пред ними три важные преимущества. Превосходил их своею знатностию: был сенатором и находился в связях с самыми высшими государственными сановниками. Превосходил своим образованием: хорошо понимал и православие и латинство, владел даром слова и искусством излагать свои мысли, знал язык латинский. Превосходил своею привязанностию к унии, тогда как Кирилл Терлецкий и другие владыки решались принять унию по своекорыстию, искали в ней только собственных выгод, как засвидетельствовала уже первая грамота к ним короля, Потей действовал по убеждению, по крайней мере вначале, и показал свою пламенную ревность об унии еще в то время, когда был светским лицом и не мог ожидать себе от нее личных выгод, хотя впоследствии, в сане епископа и он увлекся тем же своекорыстием. Все эти преимущества, естественно, ставили Потея на одно из первых мест в круге лиц, желавших единения с Римскою Церковию . К числу таких лиц принадлежал на ту пору и князь К. К. Острожский, хотя он понимал унию несколько иначе, чем другие. Едва прошло около трех месяцев с посвящения Потея во епископа, как Острожский написал к нему послание (от 21 июня). Князь говорил (представим вкоротке сущность этого замечательного послания): «С давнего времени, видя крайний упадок и оскудение матери нашей, святой Восточной Церкви, «всех Церквей начальнейшей», я размышлял и заботился о том, каким бы способом возвратить ее в прежнее, благоустроенное состояние. |
| При увязанье этого Слуцкого монастыря и его имений за Потеем последний не встретил никаких сопротивлений: ярый латинянин Ходкевич не мог бы допустить того. Но в среде слуцкого белого духовенства нашлись лица, которые не хотели покориться новому митрополиту как униату. Получив об этом известия, Потей написал к слуцкому духовенству послание (29 мая 1600 г.), в котором, величая себя не только митрополитом Киевским и владыкою Владимирским, но также и архимандритом печерским и слуцким, убеждал непокорных повиноваться ему как своему законному архипастырю и в заключение присовокуплял: «Знаю причину вашей непокорности, вы боитесь новины, но не всякому духу верьте. Пишу к вам как отец к детям, как пастырь к овцам, не столько моим, сколько Христовым. Но если вы пренебрежете и этим нашим отеческим напоминанием, то на непослушных есть и иное лекарство, о котором вы сами ведаете из правил богоносных отцов, а короче сказать: помните, что я вам не Рагоза». Вслед за тем Потей послал своего наместника слуцкого протопопа Афанасия Герасимовича, разумеется преданного унии, чтобы он обозрел все церкви не только в Слуцке, но и в окрестных местах и обратил внимание, как священники совершают таинства и службы, преподал церковным причтам надлежащие наставления и вразумления, раздал им святое миро от имени Потея, собрал с них Потею обычные куницы и таким образом утвердил в духовенстве подчиненность и покорность новому, униатскому митрополиту . В 20-й день декабря 1599 г. король послал Потею вторичный позыв явиться на генеральный сейм в Варшаву и дать ответ по жалобе на него, Потея, и Кирилла Терлецкого, заявленной русскими послами еще на сейме 1598 г., но тогда не рассмотренной и отложенной до сейма 1600 г. Потей и Терлецкий явились. Король назначил для выслушания их 15-е число марта, но только решился выслушать обвиняемых владык не пред лицом всего сейма, как следовало бы и как просили русские послы, а лишь в присутствии одних своих сенаторов. В чем обвинялись Потей и Терлецкий, мы уже знаем. |
| Ну, и приходит к старику, уж Господь его знает какой, странник — калика прохождающий. — Бог помощь, — говорит, — лесовой лежебочина! А старику обидно: — А как так я лежебочина, я Богу молюсь и тружусь, труды полагаю, потею! — Потеть-то потеешь, — сам улыбается странник, — а когда у Господа благовест, к обедне звонят и пора обеда, чай, не знаешь! А вот на поле крестьянин благочестивый, тот знает, — и пошел. Ушел, уж Господь его знает какой, странник — калика прохождающий, ушел, и остался старик один и взял себе в разум: «Как же так, жил он столько лет в лесу, в лес ушел, чтобы Богу угодить, молился, думал, что уж все у Бога знает, в святые попал, а и того не знает, когда к Господней обедне благовестят?» И решил старик, идти ему на поле, искать того человека, который звон Господен слышит. И вышел из леса, идет старик по полю и видит, мужик поле пашет. — Бог помощь! — подошел старик к пахарю. — Иди себе с Богом, добрый человек! — поздоровался пахарь, а сам, знай себе, пашет. И хотел уж старик дальше идти: что с такого возьмешь, так мужичонка корявый, — да присел на межу отдохнуть и раздумался. Сидит старик на меже, молитву творит, а пахарь все пашет. И долго сидел так старик и, хоть корешками питался, о корешках мысли пошли, а пахарь все пашет. Терпел старик, терпел, встал. — А обедал ли ты, добрый человек? — не вытерпел, встал старик. — Какой там обед, еще у Господа благовест не идет! — ответил пахарь, а сам, знай, все пашет. И опять присел старик на межу: и уж и голод забыл и молитву не творит; сидит, ждет, слушает, когда у Господа заблаговестят. А пахарь допахал полосу, поставил лошадь, снял шапку, перекрестился. — Ты чего, добрый человек, перекрестился? — А вот благовест к обедне начался, звон Господен, обедать пора, — сказал пахарь, вынул краюшку, присел закусить. Слушает старик, — ничего не слышит, слушает, — никакого звону не слышит. И долго стоял так старик и ничего не услышал. И ясно ему, этот пахарь, мужичонка корявый, больше его у Бога знает. И пошел старик назад в лес и опять стал молиться, и домолился старик, в святые попал. |
| Стоп! Чей это голос вот эту последнюю фразу сказал?! Кто меня такие мысли думать заставляет?! Ах, ты!.. Ну все! Завтра я с тобой разберусь! Пойду к отцу Константину, и ничто меня больше не остановит! Утром, услышав будильник, я вскочила как на пожар и помчалась умываться. Пожара не было, но было почему-то очень жарко. Подхожу я к ванной, а папа вместо доброго утра: — Что это ты такая красная? — Разве? — Дай-ка лоб… Ой, — сказал он. — Пошли температуру мерить. Пока я сидела в кухне с градусником, меня знобило так, что зубы клацали. В глазах стояла красная пелена, было то как в бане, то как в холодильнике. — Тридцать девять и пять! — ужаснулся папа. — Вирус, что ли? Откуда, вчера ж никаких признаков не было? — Не было, — подтвердила я. — Как конь скакала, еще перед сном целый час растяжки делала… — Быстро в постель, — скомандовал папа. — Чеснок, мед, лимон! — АЦЦ, антифлу, горчичники, — уныло добавила я. — Вирус горчичниками не лечат, — авторитетно произнес папа. — Лежать не сходя с места до моего возвращения. И чтоб никаких растяжек, знаю я тебя! Ты и телевизор норовишь смотреть, сидя на шпагате! — А ты куда уезжаешь? В магазин? — Нет. В собор. — А… А ты чего, теперь каждое воскресенье туда ходить будешь? — Не знаю. Но пока похожу. Постоишь на службе, и как-то устаканивается все, тише на душе становится… — Завидую, — мрачно сказала я и пошла ложиться. Хлопнула дверь за уходящим папой. Я надела свитер, шерстяные носки, положила поверх одеяла плед. Лежу, трясусь, потею. И все, все мне про мою болезнь понятно: я не учла — забыла — что мой враг умеет порчу насылать! И ясно, почему ему это удалось: зло на зло примагничивается… Я вспомнила мощную ангину, которую Пузик наслал на меня осенью, когда нас с дядей Волей привораживал. А кстати, непонятая болезнь, когда у всей моей семьи и у Нагаевых было отравление после пасхального обеда, — не его ли, Пузика, это был прикол?.. Точно так же, как сейчас, — раз, и в койку…А ведь отец Константин предупреждал про ловушки. Небось, если б у нас в доме лифт был, вполне могла бы застрять сегодня… |
| Спустя несколько минут я стала читать Псалтирь Божией Матери, прочла одну кафизму. Затем открыла 15-ю главу Евангелия от Иоанна. Когда я стала читать, то у меня было ощущение, как бы волосы зашевелились на голове, по телу прошли мурашки, так как первый вопрос был из этой главы. На следующее утро отнесла книгу и рассказала ей обо всем. Она от радости плакала. Потом сказала, чтобы я прочла Евангелие четвертую главу от Марка. Когда я стала читать, трудно передать мое состояние, так как последующие два вопроса были из этой главы. Нам рассказал про себя батюшка, который служит в нашем городе. «Когда я был еще молодым диаконом, приехал в Загорск, в Лавру, на исповедь. Хожу и выбираю священника, у которого мне исповедоваться, но мне ни один священник не понравился, все казались неподходящими. Вдруг идет молодой иеромонах (это был отец Савва) и спрашивает меня: «Вы на исповедь? Подходите ко мне». Когда я подошел к нему, он говорит: «Ну, кайся, в чем ты грешен?» Но я не знал, с чего начать. Тогда меня отец Савва спрашивает: «Ты веруешь в Бога?» Я про себя подумал: «Я же диакон!» «Если ты верующий, прочитай Символ веры », – сказал он. К своему удивлению, я никак не мог прочитать «Верую». Тогда отец Савва раскрыл книгу и просит прочитать Символ веры по книге. Я стал читать. Так удивительно, что даже по книге не мог прочитать: путаюсь, сбиваюсь, краснею, потею, не знаю, куда деваться. Вот как меня смирил отец Савва». В 1977 году мы приехали в Печоры. Пошли в обитель, в Михайловском храме шла исповедь, и отец вышел на исповедь. Когда он шел, народ расступился, пропуская его. Дойдя до места исповеди, он рукой сделал знак, чтобы исповедники подходили к нему ближе. В том числе подошла и я. Вдруг отец своим указательным пальцем стукнул меня по лбу и сказал: «А ты не выходи в огород поливать огурцы и помидоры, не помолившись, хотя Серафимово правило прочитай: «Царю Небесный» – один раз, «Отче наш» – три раза, «Богородице Дево, радуйся...» – три раза и «Верую». Спутницы мои, с которыми я приехала, стояли рядом со мной. Я их спросила: «Вы слышали слова отца, обращенные ко мне». Они ответили, что слышали, но не поняли, к кому они относятся. |
| - Подождите! Я задыхаюсь. - Вы шагаете, как солдат. На привокзальной площади я замедлил шаг. Мицу тяжело дышала, лицо ее посинело, на кончике носа выступил пот. - У тебя что, сердце не в порядке? - Нет, я всегда так потею. - Гм... - Простите меня. Я виновата, но я не хотела вас огорчить. На площади было ветрено. Девушки из ночного кабачка, окончив работу, быстро, так что грязь не успевала отлипать от их туфель, бежали по склону холма вниз, к вокзалу. Если бы я понимал, почему они так спешат домой, я бы, наверно, понял и Мицу, стоящую передо мной: каждую из них дома ожидали муж, дети, любовь, тихое семейное счастье... А Мицу... - Что же мне делать? Огни на привокзальной площади уже были потушены. Светились только окна двух-трех магазинчиков; возле одного из них стоял старик, похожий на пугало в своей потрепанной голубой форме Армии спасения. В руках он держал ящик для пожертвований. Мицу подошла к нему. - Оставь, ведь он же ничего не продает. Просит пожертвований, а на самом деле все, что ни дадут, присваивает себе. Но Мицу уже открыла свой красный кошелек и, выбрав десятииенную монетку, сунула ее в ящик. Из бокового кармана брюк старик вытащил маленькую черную коробочку. - Смотрите! - Мицу держала дешевый металлический крестик и глуповато улыбалась, думая, что я тоже обрадуюсь ее покупке. - Дайте еще два, - она бросила в ящик две десятииенные монеты, и старик невозмутимо протянул ей две черные коробочки. - Зачем ты покушаешь это барахло? - Я потеряла свой талисман. А один крестик я вам подарю. - Нужен он мне, этот крестик! - Возьмите. Он обязательно принесет вам счастье, - она насильно вложила мне в руку коробочку и засмеялась, широко раскрывая рот. - Ну хватит, - сморщился я. - Пойдем домой. - А вы на меня не сердитесь больше? В самом деле не сердитесь? Хотите, встретимся в следующее воскресенье? Я могу приехать к вам домой. При последних словах я скорчил такую рожу, что она поняла - этого делать не стоит. Представляю, как будет смеяться Нагасима, да и другие жильцы, если ко мне припрется эта деревенщина. |
| Я будто окаменела, все во мне застыло. Не могу сказать ни слова, двинуться с места, даже не могу заплакать. Непередаваема горечь переполнила мое сердце от сознания, что отец так долго меня звал перед своей кончиной, а теперь все – я его больше никогда не увижу здесь, на земле, не подойду к нему за благословением, не поцелую его руку. Места себе не находила, в душе пустота. Мои родные всегда были против, когда я уезжала в Печоры, а тут сами стали меня посылать. Я поехала Пришла в Пещеры, со слезами попросила у отца прощения и он, как и прежде, меня утешил и успокоил. А это рассказал батюшка, который служит в нашем городе: «Когда я был еще молодым диаконом, приехал в Загорск, в лавру, на исповедь. Вдруг идет молодой иеромонах (это был отец Савва) и спрашивает меня: «Вы на исповедь? Подходите ко мне». Когда я подошел к нему, то не знал, с чего начать. Тогда он меня спрашивает: «Ты веруешь в Бога?» Я про себя подумал: «Как же я могу быть неверующим? Я же диакон!» – «Ну, тогда прочитай Символ веры », – сказал батюшка. К своему удивлению, я не смог прочитать «Верую». Тогда отец Савва попросил прочитать Символ веры по книге. И опять я не смог прочитать: путаюсь, сбиваюсь, краснею, потею, не знаю, куда деваться. Вот так меня смирил отец Савва. В 1977 году мы приехали в Печоры. Пошли в Михайловский храм. Видим, отец Савва вышел на исповедь и рукой сделал знак, чтобы исповедники подходили к нему ближе. Подошла и я. Вдруг он указательным пальцем стукнул меня по лбу и сказал: «А ты не выходи в огород поливать огурцы и помидоры, не помолившись, хотя бы Серафимовское правило прочитай!» А ведь я действительно по утрам выходила поливать огурцы и помидоры без молитвы… Отец знал задолго до смерти день своей кончины. Я понял это позднее. Я зашел к нему в келлию, помолился, прошу благословения. Отец благословил и спросил: «Где ты думаешь проводить свой день ангела?» – «Может быть, в Вильнюсе: там 27 июля чествование святых мучеников». – «В Вильнюсе хорошо, но здесь, я думаю, будет тебе лучше». |
|
|
