| И с этого времени Чихачов «не отставал» от своего друга и каждую неделю отправлялся на исповедь вместе с ним. Но тогда как Димитрий Александрович, с самого раннего детства склонный молитвенно исповедовать перед своим Творцом сокровенные помыслы своей религиозно настроенной души, находили облегчение успокоение в этом частом принятии Тела и Крови Христовой. Не привычный к этому друг его испытывал внутреннее содрогание, чувствуя, как ему казалось, «свое огромное недостоинство», и в продолжении недели при всей внешней рассеянности, занимаясь науками и различными военными упражнениями, нередко оплакивал это свое недостоинство горячими слезами, сильно боролся со своим сердцем, «принуждал его ко всему доброму», отвращая от порочных навыков, побеждая в взволнованной душе своей «внутреннее сильное восстание страстей и привычек, разъяренных противодействиям им». 85 И невидимая сила свыше поддержала и эту угодную ей душу «на поприще мученичества добровольного и исповедничества», послав ей крепкую поддержку в лице такого друга, «который и благоразумием своим её вразумлял, и душу свою за неё всегда полагал, и вместе с ней всякое горе разделял». 86 Но духовник училища, к которому отправлялись еженедельно друзья, не понял идеальных порывов юных отроков, представлявших такое необычайное явление среди учащейся молодежи, и, услышавши, что раскрывающие перед ним душу воспитанники «боримы множеством греховных помыслов», посчитал своим долгом донести об этом училищному начальству. Это последнее истолковало «греховные помыслы» в смысле «политических замыслов» и подвергло юных друзей формальному допросу. Сначала призван был к ответу Чихачов: о чем говорили они со священником, не о преступных ли замыслах против правительства? Не удовлетворившись его отрицательным ответом, начальник училища генерал-лейтенант граф Сиверс обратился с допросом и к Брянчанинову, «которому пришлось исповедь свою повторять перед генералами лютеранского исповедания, которым может ли быть понятна православная исповедь»? 87 Взволнованный тем, что пришлось поведать то, что он желал хранить в строжайшей тайне Димитрий Александрович захворал и слёг в постель, и «с той поры, говорит Чихачов в своих записках, здоровым вполне я его никогда не видал». |
| Но не верно думать, что Димитрий Александрович, стремясь к более, высокому руководству, не ценил добрых наставлений отца Леонида; его собственные слова свидетельствуют как раз об обратном: «я желал быть под руководством наставника; но не привелось мне найти наставника, который бы вполне удовлетворил меня, который был бы оживленным учением Отцов», писал он впоследствии (в 1847 году), когда старец Леонид мирно покоился уже в могиле (умер в 1841 году): «впрочем, я слышал много полезного, много существенно-нужного, обратившегося в основные начала моего душеназидания. Да упокоит Господь в месте злачном, в месте прохлады, в месте света и блаженства, почивших благодетелей души моей!» 127 После короткого свидания с другом, Димитрий Александрович отправился в Площанскую пустынь, а Чихачов все еще остался в столице дослуживать последнее время, с нетерпением ожидая того счастливого момента, когда и ему возможно будет вступить в число служителей Господа. Воспользовавшись благоприятным случаем, когда главные начальники его выступили с армией против турок (батальон же, в котором служил Чихачов, был в числе оставленных в столице), Михаил Васильевич подал вторично прошение об увольнении своему ближайшему начальнику полковнику Люце. Но прежде, чем был получен указ об увольнении; он должен был отправиться в Бобруйск обучать рекрутов. Но лишь только Чихачов прибыл на место своего назначения, как сейчас же получил уведомление о своей отставке, и, не медля ни минуты, отправился на почтовых в Богородицкую Площанскую пустынь, где уже жил его товарищ. И вот 11-го января 1829 года еще один истинный последователь Христа «взял крест свой» и вступил на многотрудный и многоскорбный путь шествия к Богу, вознося к небу искренние благодарения «за избавление от сетей мира, хотя и внешних только. 128 Радуясь, что Господь помог им опять соединиться вместе в тихом приюте монастырского уединения, друзья неразлучно пошли по пути послушания беспрекословного и безропотного. Порядок и чин богослужения в Площанской обители отличались от обыкновенных монастырей своей строгостью и продолжительностью. Живущей в нем братии было около 200 человек. Главное правило между учениками старца Леонида было такое: каждый день вечером, по окончании всех служб, приходить к нему и по очереди отдавать отчет в делах и помыслах своих за целый день. «Нередко случалось», вспоминал впоследствии Чихачов: «придешь к отцу Леониду и передашь ему все свои беды, а он какими-нибудь простыми словами и благословениями до того облегчит сердечную скорбь и обновит унылый дух, что пойдешь от него совсем обновленный, как бы переродившийся новый человек, и примешься опять с усердием и удовольствием за внутренний подвиг очищения сердца от страстей». 129 |
| После этой столь тяжелой результатами исповеди для Брянчанинова яснее обнаружилось его душевное настроение, почему он и стал искать другого духовника, более соответствующего своему настроению. Он обратился к инокам Валаамского подворья 38 , стал ходить туда каждую субботу и воскресенье для исповеди и Св. Причащения и, наученный опытом, старался делать это скрытно от училищного начальства. В этом святом деле к нему присоединился товарищ по училищу Чихачев, из дворян Псковской губернии, одновременно с ним поступивший в училище и весьма любимый государем Николаем Павловичем. Димитрий Александрович привязался к Чихачеву самой искренней дружбой, несмотря на несходство их характеров: первый был серьезен, задумчив, сосредоточен в самом себе, другой – весельчак, говорун, с душой нараспашку. Чихачев предался Брянчанинову скорее, как сын отцу, нежели как брат брату: таково было влияние Димитрия Александровича на своего сотоварища. Самое первое знакомство этих двух молодых товарищей полно умиления и истинно христианского характера. Однажды в дружеских разговорах Димитрий Александрович, прервав веселую болтовню Чихачева, сказал ему: «Будь ты христианином!» – «Я никогда не бывал татарином,” – возразил ему товарищ. «Так, – сказал первый, – да надо слово это исполнить делом и углубиться поприлежнее в него». С того времени оба они ходили к инокам на подворье, исповедовались и причащались, молились, назидались душеспасительными беседами, подвизались. Вот как эти хождения описывает в своих записках сам Чихачев, где откровенно говорит, какое они производили на него действие: «В одну субботу слышу приглашение от товарища своего идти к священнику. «Зачем?» – «Да обычай у меня исповедаться, а в воскресенье приобщаться Св. Христовым Тайнам. Смотри и ты не отставай». Бедная моя головушка пришла тогда в изумление и великое смятение. Страх и ужас: что и как, не готов, не могу! - " Не твое дело, а духовника,” – отвечает храбро товарищ и любовию своею влечет за собою. Раз сделано, а на другую субботу опять то же приглашение. Хотя это делалось, по-видимому, легко, но внутренний мой состав весь потрясался. Юность и здоровье, и все внешние обстоятельства, и вся обстановка, да к тому же и внутреннее сильное восстание страстей и привычек, разъяренных противодействием им, страшно волновали душу, и могла ли бы она своею немощию устоять, если б не была невидимая сила, свыше поддерживавшая ее? И при всем этом, не будь у меня такого друга, который и благоразумием своим меня вразумлял, и душу свою за меня всегда полагал, и вместе со мною всякое горе разделял, не уцелел бы я на этом поприще – поприще мученичества добровольного и исповедничества». |
| В мае 1829 года поселились они в Оптиной пустыни и по-прежнему вдвоем начали жить уединенно в отведенной им келье. Многоскорбно было, однако, пребывание их в Оптиной пустыни, где не встретили они особого сочувствия к себе в тамошней братии и сам настоятель смотрел на них не совсем благосклонно; к тому же тамошняя грубая пища, приправленная постным маслом дурного качества, начала производить вредное влияние на здоровье Димитрия Александровича. Оберегая от нее себя и товарища своего, решился он ее не употреблять, задумал изготовлять в келье своей похлебку из круп без масла и этим питаться. С немалым трудом выпрашивали они в трапезной монастырской несколько крупы и картофеля, добыли кастрюльку и в ней начали готовить себе похлебку. Ножом служил топор, а Чихачев взял на себя труд изготовления, что по непривычке причиняло ему немало неприятных хлопот. Скудная пища, лишения всякого рода и скорби очень ослабили телесные силы обоих друзей. Димитрий Александрович почти постоянно болел, едва на ногах держался от слабости; но Чихачев, более крепкий здоровьем, некоторое время бодрился, прислуживал больному товарищу, пока сам не захворал жестокой лихорадкой, уложившей его на одр, с которого не имел сил подниматься. Положение обоих было самое горестное, самое безвыходное. Вдали от родины и родных, забытые всеми, без средств и оба больные, в одном Боге находили они себе отраду и утешение. Иноки оптинские редко посещали их, а если кто и зайдет, бывало, в их келью, то ограничится лишь словесным утешением; помочь же или послужить больным никто не думал. Димитрий Александрович едва ходил, Чихачев лежал пластом; ухаживать за вторым приходилось первому и нередко случалось, что ухаживавший тут же и сваливался с ног от слабости. Но Господь призрел на великую скорбь и болезни своих рабов: в минуты полного безнадежия для них увидели они на себе действие Промысла Божия и тем укрепились в вере, что Бог не забыл их, не оставляет их Своим попечением. Слухи о болезненном положении Димитрия Александровича достигли до его родителей. В это время родительница его Софья Афанасьевна сама тяжко болела и была близка к смерти. Она всегда особенно любила своего первенца; материнская любовь ее усугубилась к нему на одре смертном. |
| Такое необычайное среди юношества явление вызвало удивление духовника, особенно, когда исповедающийся сказал, что «борим множеством греховных помыслов». Не делая различия между «греховными помыслами» и «политическими замыслами», о. протоиерей [ 10 ] счел своей обязанностью довести об этом обстоятельстве до сведения училищного начальства. Начальник училища генерал-лейтенант граф Сиверс [ 11 ] подверг обвиняемого юношу формальному допросу о значении помыслов, им самим признанных «греховными». Немецкое начальство [ 12 ], не уяснив себе значения этого выражения, за Брянчаниновым стало следить. Неосмотрительность духовника повергла Брянчанинова в тяжкую ответственность пред своим начальством и довела до болезненного состояния; он принужден был избрать себе другого духовника. Поэтому Брянчанинов обратился к инокам Валаамского подворья, стал ходить туда каждые субботу и воскресенье для исповеди и Святого Причащения и, наученный опытом, старался делать это скрытно от училищного начальства. В этом святом деле к нему присоединился товарищ по училищу Чихачов, из дворян Псковской губернии, одновременно с ним поступивший в училище и весьма любимый Государем Николаем Павловичем. Димитрий Александрович привязался к Чихачову самой искренней дружбой, несмотря на несходство их характеров: первый был серьезен, задумчив, сосредоточен в себе, другой — говорун, с душой нараспашку. Чихачов предался Брянчанинову скорее как сын отцу, нежели как брат брату: таково было влияние Димитрия Александровича на своего сотоварища. Самое первое знакомство этих двух молодых товарищей полно умиления и истинно христианского характера. Однажды в дружеских разговорах Димитрий Александрович прервал веселую болтовню Чихачова, сказав ему: «Будь ты христианином!» — «Я никогда не бывал татарином», — возразил товарищ ему. «Так, — сказал первый, — да надо слово это исполнить делом и углубиться поприлежнее в него». С того времени оба они ходили к инокам на подворье, исповедовались и причащались, молились, назидались душеспасительными беседами, подвизались. |
| Предаваясь долгой молитве и облегчая душу свою ежедневным исповеданием помыслов своему духовному наставнику, Димитрий Александрович, однако, тяготился частыми посещениями старца богомольцами, многочисленными собраниями и разговорами, приводящими к рассеянности; ревнуя о спасении собственной души и души своего неопытного друга, он желал отделиться от всех, вести жизнь более уединенную, скитскую, так как сознавал, что «вся тяжесть новоизбранной им и другом его жизни лежала на его душе», и «ему надо было блюсти за душой как своей, так и друга, чтобы вместо спасения не попасть обоим в погибель; 130 Не получая благословения отца Леонида на такое отделение, юный подвижник стал скорбеть и тосковать к явному ущербу для своего здоровья: «он весь изныл и изнемог». 131 Но рука Божия не оставила его без своей всемогущей помощи: в одно утро, когда друг его отправился к утрени в 2 часа, а он сам, по болезненности своей, принужден был остаться в келье, великая Милость сошла на молодого инока – не во сне, а только в тонкой и самой малой дремоте, посетило его чудное видение: виделся ему светлый крест во весе его рост, и какая-то таинственная евангельская надпись на кресте. Над крестом были ветви и длани Христа Спасителя; при кресте стоял он сам и друг его, и был к нему голос от креста: «Знаешь ли ты, что значат слова, написанные на кресте»? – Нет, Господи, не знаю. – «Это значит, продолжал невидимый голос, искреннее отречение от мира и всего земного. А знаешь ли почему ветви и длани Христа Спасителя наклонены на ту сторону (на которой стоял в видении друг его Чихачов)? – И этого не знаю, Господи,-сказал он. Тогда голос отвечал ему ясно и значительно: «Это значит, что и он должен участвовать в твоих страданиях». 132 Этим видение и кончилось, а Димитрий Александрович «почувствовал с тех пор необыкновенную силу разума духовного и разрешение всех своих недоумений». Возвратившийся от утрени Чихачов нашел друга своего, которого он оставил больным, бодрым, веселым, спокойным, без следов недавней болезни. |
| Быть может он и побранил бы его за это, но в душе то он признался бы себе, что все это в порядке вещей: молод, легкомыслен, развлекается... а вот приверженность к Невской Лавре,– это совсем другое дело, на это должно обратить серьезное внимание. Отец видел теперь, что желание старшего сына, который, еще отправляясь только в училище, на вопрос, какого рода службу он предпочитает, не задумываясь, ответили: «службу Царю Небесному», 93 было не пустыми словами, что сын все время носит в сердце своем желание поступить в монахи, не расставшись с ними и, в суете шумной столицы. Но позволить сыну поставить на своем, пойти, руководствуясь хотя бы и внутренним призванием, но против воли отца, – было не в характере Александра Семеновича, не выносившего никаких ослушаний. Не имея возможности за далью расстояния самому подействовать на сына и видя, что письменные наставления не производят на него должного действия, – Димитрий Александрович продолжает вместе с другом своим Чихачовым посещать Лавру. Александр Семенович обратился за содействием к начальнику училища графу Сиверсу, своему бывшему товарищу по службе в пажах, прося его содействия и помощи. Училищное начальство приняло строгие меры: Брянчанинов был переведен с частной квартиры, где он жил со своими братьями, в казенную, в стены Михайловского инженерного замка под строгий надзор. Теперь Димитрий Александрович мог быть неразлучен с другом своим Мишей Чихачовым, жившим там же, но посещения Лавры, которых друзья не прекращали не смотря ни на какие запрещения, сделались, конечно, гораздо затруднительнее реже, так как совершались тайно от начальства. Так продолжалось до тех пор, пока им не было разрешено поселиться на частной квартире; это было тогда, когда вышел в офицеры и Миша Чихачов. 94 Окончивши курс в юнкерских классах и вышедши из стен училища, друзья-офицеры поселились поближе к Лавре, по свидетельству Лескова, на Невском проспекте, в большом и очень нелепом доме Лопатина, который теперь уже сломан и который помещался там, где ныне пролегает Пушкинская улица. |
| Такое необычайное среди юношества явление вызвало удивление духовника, особенно, когда исповедающийся сказал, что «борим множеством греховных помыслов». Не делая различия между «греховными помыслами» и «политическими замыслами», о. протоиерей 10 счел своей обязанностью довести об этом обстоятельстве до сведения училищного начальства. Начальник училища генерал-лейтенант граф Сиверс 11 подверг обвиняемого юношу формальному допросу о значении помыслов, им самим признанных «греховными». Немецкое начальство 12 , не уяснив себе значения этого выражения, за Брянчаниновым стало следить. Неосмотрительность духовника повергла Брянчанинова в тяжкую ответственность пред своим начальством и довела до болезненного состояния; он принужден был избрать себе другого духовника. Поэтому Брянчанинов обратился к инокам Валаамского подворья, стал ходить туда каждые субботу и воскресенье для исповеди и Святого Причащения и, наученный опытом, старался делать это скрытно от училищного начальства. В этом святом деле к нему присоединился товарищ по училищу Чихачов, из дворян Псковской губернии, одновременно с ним поступивший в училище и весьма любимый Государем Николаем Павловичем. Димитрий Александрович привязался к Чихачову самой искренней дружбой, несмотря на несходство их характеров: первый был серьезен, задумчив, сосредоточен в себе, другой – весельчак, говорун, с душой нараспашку. Чихачов предался Брянчанинову скорее как сын отцу, нежели как брат брату: таково было влияние Димитрия Александровича на своего сотоварища. Самое первое знакомство этих двух молодых товарищей полно умиления и истинно христианского характера. Однажды в дружеских разговорах Димитрий Александрович прервал веселую болтовню Чихачова, сказав ему: «Будь ты христианином!» – «Я никогда не бывал татарином», – возразил товарищ ему. «Так, – сказал первый, – да надо слово это исполнить делом и углубиться поприлежнее в него». С того времени оба они ходили к инокам на подворье, исповедовались и причащались, молились, назидались душеспасительными беседами, подвизались. |
| В Одессе мы расстались. Георгий Александрович остался по делам — конечно экскурсантов — а я поехала к Москве и Галкину. Навстречу шла Россия — поезда с солдатами, гармоники, хохот и плач на вокзалах, погоны, лошади, орудия, лафеты, белые вагоны санитарные, хмурые облака, бездомный ветер. Август подвывал — и в полях сжатых, лесах порыжелых, черной в дожде пахоте крепкое было — и мрачное. «Да, это не Рим, и не Фраскати, и не пастушонок Джильдо». Я одна сидела в купэ синего вагона, — чистая, с духами, несессерами, и барыней глядела на тянувшиеся к смерти караваны. Нет, не безучастно. Я была иной, чем в Риме, но смотрела все-таки, как бы с иной планеты. — Прощай, барынька, ручки беленькие — помирать едем, мать твою растак, — крикнули мне раз из воинского. Я не смутилась, ничего, народ, конечно, груб, но ведь война… В Причалах, ближней станции от Галкина — знакомая мне тройка поджидала. В корню серая кобыла, караковые на пристяжках, и знакомый Димитрий, в красном кушаке, все те же рыжие усы, шляпа извозчичья. Снял ее спокойно. — С приездом, барыня. Но кто-ж еще в коляске — маленький, с темными глазами, в матросской бескозырке с ленточками… Бог ты мой! — Я приехал тебя встретить, мама. Андрюша сказал сдержанно, лишь в глазах какой-то блеск, напряжение. «Приехал тебя встретить» — да ведь он совсем маленький, а не бросается, и не кричит, глядит серьезно, кто еще такая эта мама, как с ним обойдется — он меня почти что и не знает. Я его схватила, обняла, заплакала. Димитрий тронулся степенно, как и полагалось галкинскому кучеру. А я ревела. — Ты чего же плачешь, мама, я здоров, дедушка тоже, ты приехала… Он будто удивился даже. Взял за руку, поцеловал, приник. А когда строения Причал были уже сзади, и мы ехали мимо крестцов овса, опушкою дубового лесочка, он закрыл глаза, опять погладил руку мне. — Я очень рад, что ты вернулась. Я очень рад. И еще тише добавил: — Ты как раз такая, как я думал. Он не спросил, где я была, что делала, отчего не писала — он ведь маленький. Глядит, доволен, что вот у него мама, такая, как он думал, настоящая. |
| (Одна из забытых реформ святейшего патриарха Никона ) В литературе по данному вопросу имеются лишь следующие два несогласных мнения довольно авторитетных ученых: К. Кавелин говорит: «Допросу свидетелей необходимо предшествовало приведение их к присяге (Улож. X, 158, 173). Когда это введено впервые, утвердительно сказать нельзя. В Судебнике и современных ему правых грамотах о присяге свидетелей не упоминается. В Уложении приведение их к присяге принято за общее правило. Под него не подходили разумеется лица духовного звания и, кажется, высшие сановники государства: бояре, окольничьи, думные дьяки и думные люди; но крайней мере о приведении их к присяге перед свидетельством нигде не упоминается» 1 . Ф. Димитриев по тому же вопросу высказывается следующим образом: «Сыщики допрашивали белое духовенство по священству, монахов по иноческому обещанию, остальных людей по государеву крестному целованию, а татар и других инородцев по шерти. Светским лицам из христиан допрос производился перед образом, но формальной присяги, кажется, не было. Любопытно, что правило о допросе не иначе, как перед образом особенно повторено в Уложении относительно боярских людей, крестьян и женщин» 2 . Какое из этих мнений – верное? Замечательно, что оба писателя базируются, по-видимому, на одних и тех же основаниях, именно Улож. X, ст. 158 и 173. Вот эти статьи: Ст. 158: «Тех людей (служилых разных чинов) допрашивати по крестному целованию». Ст. 173: «А будет где доведется в обыску, или в допросе спрашивать боярских людей, или крестьян, или женский пол, и их во всяких делах допрашивать по государеву крестному целованию пред образом Божиим для того, чтобы они сказывали правду, как им стать на страшном суде Христове». Достопримечательно, что Димитриев не нашел в цитируемых статьях Уложения никаких данных относительно специальной свидетельской присяги; все, что Уложение привнесло к действовавшей дотоле судебной практики по этому предмету, исчерпывается предписанием допрашивать свидетелей низшего класса, перед «образом Божиим». |
|
|
