| Пробыв несколько дней в раззоренной и обгорелой Москве, мы с своими ключами и с пустыми руками отправились в Александров за матушкою, которая нетерпеливо нас ждала, боясь, чтобы дорогой с нами чего не сделалось в тогдашней суматохе. Целыми обозами мужики приезжали в Москву обирать то, чего не успели, или не могли ограбить неприятели: они возили зеркала, люстры, картины книги, богатые мебели, фортепьяны, словом, все тащили, что только попадалось им на глаза и в руки, и все почти дорогой везли расколотое, разбитое, испорченное от неуменья сберегать. От многих мне привелось слышать, что награбившие, большею частию, оканчивали жизнь свою в нищете и пьянстве. Вскоре из Александрова батюшка с матушкою и со мною переехал в Москву; начальство отвело ему квартиру в старом доме университетского ботанического сада. Между тем вождь в бегстве нашем, Ивам Саввич Брыкин возвратился в свое Измайловское гнездо; он навестил батюшку на его новоселье. У нас не было в квартире ни мебели, ни посуды. Добрый Петр Михайлович Дружинин, директор 1-й Московской гимназии, радушно снабдил нас тем и другим. Он первый возобновил издание Московских Ведомостей, в котором и я был участником. Появление их в Московском мире имело отрадное влияние на его жителей; печаталось все, что тогда особенно интересовало: реляции о военных действиях, описания торжеств, патриотическия слова Августина. Все это читалось с жадным любопытством и живым участием. Московския Ведомости служили органом правительства и публики. Но возвратимся к Ивану Саввичу, с которого я начал свои воспоминания об Измайлове. Застав свой домик и весь обиход разстроенным и ограбленным, то французами, то крестьянами, он скоро привел его в прежнее устройство. Его Калина Кузмич стал варить пивцо, на которое тогда еще не налагалось большой пошлины. По своему обещанию, Иван Саввич ездил в Вифанию отслужить панихиду на гробе митрополита Платона. Жизнь нашего маститого старца текла заведенным порядком, мирно и тихо, или как он говаривал: «ни шатко, ни валко, ни на сторону». |
| Вместо Фряжских вин и ликеров, подносил гостеприимный хозяин домашния многолетния наливки: малиновку, смородиновку, вишневку, рябиновку, розановку, в промежутках холодное со льда мартовское пиво и янтарный мед. В их приятельско-оживленной беседе, без карт и фальши, можно было услышать много любопытного, занимательного и поучительного; казалось, в ней соединялись опыт жизни с наукою о жизни. Обыкновенно, под конец беседы, при прощаньи, старец наш вставал и посреди своей горенки затягивал басом псалом: «Господи, кто обитает в жилище твоем»; некоторые из гостей подтягивали ему. Но у Ивана Саввича не обходилось без посошка на дорожку, что Немцы называют Johannistrunk. Не имея в руках послужного списка Брыкина, я не могу сказать, за что именно он пожалован императором Павлом I в коллежские ассессоры, или, как говорилось тогда, в маиоры. Комендантом в Москве был добрый немец Иван Крестьяновичь Гессе, точный блюститель военной дисциплины и наблюдатель за городскими заставами, где спрашивали тогда об имени и звании везжавших и выезжавших и, кажется, записывали. Этот комендант, ездивший всегда стоя в санях и дрожках, так обрусел, что не чуждался зелена вина. Получив повестку о своем производстве в маиоры, Иван Саввич поехал в Москву для принятия присяги. После присяги заехал он к одному старому приятелю и порядочно подкутил с ним на радости. Возвращаясь вечером в свое Измайлово, на вопрос караульного: «Кто едет?» отвечал: «Янька, золотые пуговки». Так назвался он, вероятно, потому, что при Екатерине II маиоры носили золотые, т. е. золоченые пуговицы на мундире, а на камзоле и на самом мундире золотые галуны. Караульный остановил его, и новый маиор должен был провести ночь в караульне. На другой день его представили при рапорте к коменданту. Гессе, распросив Брыкина, отпустил его во свояси. Но наш маиор остановил коменданта: «Что-же ваше превосходительство», сказал он, «ничем не соблаговолили поздравить меня с высоким чином? Со вчерашнего поздравления голова трещит». Подана была водка, и рюмка за рюмкой, судья с подсудимым понатянулись на порядках; потом один, на веселе, поскакал осматривать заставы, а тот поехал в свою Преображенскую заставу, где его пропустили уже без всякой остановки, хотя Иван Саввич и откликнулся на вопрос часового Янькою с золотыми пуговками, потому что Гессе дал ему записку: «пропустить безпрепятственно Яньку с золотыми пуговками». |
| (Речь пред защитой диссертации на степень магистра: «Идолопоклонство у древних евреев») Ваше Преосвященство и Милостивые Государи! Начало моего сочинения, предлагаемого на суд высокопросвещенного собрания, связано с именем незабвенного профессора здешней академии, И.С. Якимова , известного богословски-образованному обществу своими экзегетическими трудами по Ветхому Завету, в особенности толкованиями на книги св. прр. Иеремии и Исаии. Чем был покойный Иван Степанович для академии, об этом свидетельствуют его немалочисленные ученые труды, хорошо знают по непосредственным с ним сношениям ныне здравствующие его сослуживцы и многочисленные его ученики, и слушатели, из которых некоторые, может быть, присутствуют и здесь. А чем он был для меня, об этом говорит мне мое неизменное, свято-хранимое и искреннее чувство благодарности к нему. Движимый этим чувством, в настоящий раз, я считаю своим священным долгом помянуть его здесь благодарным словом: вечная благодарная ему память!… Он дал тему для настоящего моего сочинения, сделать некоторые указания о значении ее и назвал главную литературу. Под его руководством начато и писано было настоящее сочинение. Предмет сочинения – идолопоклонство у древних евреев. Предмет этот не новый не только в общебогословской литературе, но в частности и в нашей отечественной, вообще не богатой произведениями библейско-исторического содержания. Он имеет многовековую давность. С ним можно встретиться в каждом сочинении, касающемся, как религиозной жизни еврейского народа, так и гражданской. О нем, говорится в каждой «Библейской и священной истории Ветхого Завета». Рассмотрением различных фактов еврейского идолопоклонства, составляющих предмет моего сочинения, занимались многие ученые с различными целями; одни с той целью, чтобы с объективной точностью воспроизвести всю религиозную историю народа Божия, слагающуюся из светлых и темных религиозных представлений, другие – с той, чтобы чрез сравнение истинной религии с ложной яснее показать превосходство первой над последней, как света над тьмой, истины над ложью. Наконец, третьи входили в обсуждение вопроса об уклонениях евреев в сторону идолопоклонства с тенденциозным желанием унизить Богооткровенную религию, отвергнуть ее сверхъестественный характер и ввести ее в круг, так называемых, естественных религий. Суждения ученых всех этих трех категорий я имел в виду при составлении своего сочинения. С выводами ученых первых двух категорий совпадают результаты и моего труда. Поэтому, останавливаться на раскрытии их, я думаю, нет нужды. Заключения ученых последней категории, так называемых – рационалистов, подвергаются мной научной оценке. Но эта оценка сделана лишь при раскрытии частных вопросов, имеющих отношение к еврейскому идолопоклонству. Оценка же основного рационалистического воззрения на факт еврейского идолопоклонства сделана только в общих чертах. В настоящий раз считаю не излишним предложить некоторые разъяснения к тому, что сказано по этому вопросу в сочинении. |
| Л.П. Лаптева Статья посвящена научной деятельности крупного слависта И.С. Пальмова . Иван Саввич Пальмов (1856–1920) принадлежит к числу крупнейших русских ученых славистов последней четверти XIX в. и первого двадцатилетия XX в. Он объездил почти все славянские земли, имел контакты с учеными разных стран. Современники отмечали: «Лучшего знатока славянства, чем И.С. Пальмов , нет в России, его имя известно каждому образованному славянину и пользуется во всех странах православного, католического и протестантского славянства полным уважением» 1 . Творчество Пальмова было сосредоточено на изучении церковной истории западных и южных славян, он являлся «единственным знатоком религиозной жизни славянства в ее прошлом и настоящем» 2 . В советское время, имя Пальмова упоминалось редко, а его труды, касающиеся церковной истории южнославянских народов, вообще не получили соответствующей оценки. В настоящее время, жизнь и творчество этого замечательного ученого освещены в ряде очерков 3 , поэтому нет необходимости подробно останавливаться на его биографии. Укажем лишь основные моменты его жизненного пути. И.С. Пальмов родился в семье священника 4 Рязанской губернии. Окончил Рязанскую духовную семинарию, а затем Петербургскую духовную академию, где был оставлен для подготовки к занятию только что учрежденной тогда кафедры славянских церквей. Для ознакомления с состоянием науки о славянах и совершенствования в знании славянских языков, он был прикомандирован к историко-филологическому факультету Санкт-Петербургского университета, где прошел славистическую подготовку у известного профессора В.И. Ламанского, который предложил Пальмову заняться вопросами религиозной борьбы в Чехии в XV в. В 1881 г. Пальмов защитил магистерскую диссертацию на тему «Вопрос о чаше в гуситском движении» и был направлен в славянские страны для исследования в архивах и библиотеках материалов по истории славянских церквей. Он посетил Львов, Прагу, Гернгутт, – маленький городок в Саксонии, где находился архив с документами, интересовавшими русского ученого. |
| Само собой разумеется, что нам нет нужды входить здесь ни в рассмотрение спорного и темного вопроса о происхождении румынской народности на известной, занимаемой ей в Австро-Угрии, территории 2 , ни в исследование запутанных известий о начале и распространении здесь христианства 3 , ни вообще в изложение сложных и невыясненных подробностей из политической и церковной истории австро-угорских румын. Достаточно заметить, что австро-угорские румыны принадлежат к древним обитателям занимаемой ими территории 4 и в начале своей культурно-исторической жизни приняли христианство с востока 5 . Христианство в форме восточного исповедания и обряда осталось у них господствующим и на все последующее время, несмотря на притеснения со стороны кальвинистов (в XVI в.) и римско-католиков (в XVII в. и след. веках) 6 . Сравнительно рано (в XV в.) появляются у них свои епископы, в церковно-административном отношении подчиненные большей частью Угро-влахийским митрополитам, а иногда самому Константинопольскому патриарху 7 . Но когда в 1700 г. трансильванский митрополит Афанасий принял унию с Римом, православные румыны остались без епископов, получая священников из родственных Молдавии и Валахии и соседней Карловецкой митрополии, к церковному округу которой стали принадлежать теперь румыны. Только в 1783 г. 8 румынам дан был свой епископ, который имел резиденцию в Сибиньи (Германштадт), но сначала подчинен бы сербскому Карловецкому митрополиту, назначавшему к румынам епископами нередко сербов. Но с 1811 г. румыны добились права избирать себе епископа из природных румын, и второй епископ румын Андрей (барон) Шагуна, занявший кафедру Сибиньскую (Германштадтскую) в 1848 году, был первым митрополитом отделившихся в 1864 г. от Карловецкой митрополии (с согласия Карловецкого синода) православных румын с титулом «митрополита всего обретающегося в австрийских державах румынского народа и архиепископа Германштадтского» 9 . В состав нового митрополичьего румынского округа вошли тогда существовавшие прежде епархии – Арадская и Великоварадинская, Буковинская и Далматинская и одна вновь образованная Карансебешская 10 . Скоро, а именно в 1873 году, Буковинская епископия возвышена была на степень митрополии и в церковно-административном отношении соединена была с Далмацией, две епархии которой (Далматинско-истрийская или Задрская и Бококоторская) входят в состав самостоятельного церковного округа митрополита Буковинского и архиепископа Черновецкого 11 . Сибиньская же (Германштадтская) митрополия, кроме епархии митрополита (Германштадтский), числит теперь в своем составе, как сказано выше, еще две подведомственные ей, но в границах своих самостоятельные епископии (Арадскую и Карансебешскую). |
| Молодой Сковорода очень много учился, так как успел приобрести большие познания даже и вне круга академических предметов; изучив прекрасно риторику, поэзию, философию, метафизику, математику, естественную историю и богословие, он в совершенстве постиг языки еврейский, греческий, латинский, немецкий, польский и церковно-славянский, говорил и писал на них свободно, так что по справедливости мог называться человеком высокообразованным. Но, по-видимому, Сковорода вовсе не имел расположения к духовному званию, к которому, впрочем, отец готовил его. По крайней мере существует рассказ о том, как киевский архиерей хотел посвятить его в священники, и он, чтобы отделаться как-нибудь, прибегнул к хитрости, притворился душевно больным, изменил голос, начал заикаться. Почему исключили его из академии, как непонятного, и, признав неспособным к духовному званию, оставили его в покое. Этого-то и хотел Сковорода; курс наук, преподаваемых в то время в Киеве, показался ему недостаточным. Он принадлежал к числу таких натур, у которых жажда знания ненасытима: он искал в знаниях внутреннего света, без которого существование представлялось ему невозможным. Но где взять этих знаний? И вот Сковорода пожелал видеть чужие края. Скоро представился к тому и удобный случай, которым он воспользовался охотно. Генерал-майор Вишневский, отправлявшийся, по поручению двора, в Венгрию, к Токайским садам, заготовить Императрице токайских вин, хотел иметь для находившейся в Офене православной церкви человека, хорошо знающего церковное пение. Сковорода, известный уже искусством своим в музыке и пении, а также знанием иностранных языков, представлен был генералу Вишневскому, и горячее желание его быть заграницей исполнилось: с царским вельможей он отправился в Венгрию. Без всяких почти средств, пешком, обошел Сковорода всю Венгрию, Польшу, Германию и Италию 2 . «Рим любопытству его открыл обширное поле. С благоговением шествовал он по этой классической земле, которая некогда носила на себе Цицерона, Сенеку и Катона. |
| Потом эти задачи стали основой знаменитых олимпиад по математической и структурной лингвистике в МГУ, благодаря которым вскоре было создано отделение структурной и прикладной лингвистики, откуда вышло много совершенно замечательных людей. Зализняк до сих пор там преподает. Был Вячеслав Всеволодович Иванов, при нас изгнанный из университета – он читал сравнительную грамматику индоевропейских языков. Он тогда защитил кандидатскую диссертацию по хеттскому языку и клинописи, и ему сразу присвоили докторскую степень. Но однажды мы пришли на очередную лекцию, а его нет. Ждем десять минут, двадцать, полчаса… Наконец, кто-то приходит и говорит, что лекция отменяется. Это был, я думаю, 58-й год. Его выгнали за поддержку Пастернака и дружбу с ним. Был академик Виноградов, который читал лекции и вел семинары. Были Голенищев-Кутузов, Сергей Михайлович Бонди. Некоторые лингвисты старой школы, например, Петр Саввич Кузнецов. Знаки нового времени Я окончила университет в 61-м году. А в 60-м произошло важное для всей нашей гуманитарной науки событие – было принято решение организовать в трех лингвистических институтах секторы структурной лингвистики. До этого ни о чем подобном нельзя было и мечтать, всё это называлось буржуазной наукой. Слова «кибернетика», «семиотика» считались ругательными, произносить их было нельзя. А тут вдруг приняли такое решение! Такие вот знаки нового времени… Создали три сектора: один в Институте русского языка (его возглавил Себастьян Константинович Шаумян, известный тогда лингвист, потом уехавший в Америку), второй – в Институте языкознания (его возглавил Александр Александрович Реформатский, которого знает каждый филолог, потому что все учились по его учебнику «Введение в языкознание») и третий – в Институте славяноведения (его возглавил великий ученый Владимир Николаевич Топоров – которому тогда, в 1961 году, было всего 33 года). Владимир Николаевич должен был набрать людей и, конечно, хотел пригласить своего ближайшего университетского друга Вячеслава Всеволодовича Иванова, который в это время, будучи изгнанным из университета, спасался в Институте точной механики и вычислительной техники – там существовал небольшой отдел по математической лингвистике и машинному переводу. Но взять его в академический институт удалось не сразу, и Владимир Николаевич принял двух сотрудниц из отдела Вячеслава Всеволодовича, лингвистов. Это были Татьяна Михайловна Николаева, теперь член-корреспондент Академии наук, и Татьяна Николаевна Молошная. |
| Затем, противоречие взглядов на гуситское движение зависит еще от национальных симпатий исследователей. Западно-европейские, не – чешские исследователи, в особенности немцы, под влиянием исторических и до сих пор продолжающихся счетов с славянством и в частности с чехами, может быть неизбежно впадали в преувеличения, искажения истинного смысла исторических сказаний и потому нередко писали свои исследования в смысле, так сказать, обвинительного акта против неправд чешских вождей гуситского движения, жестокостей гуситов и других выставляемых ими неправд против германизма, от которых в свою очередь должны были отписываться чешские ученые, оправдываясь нередко с точки зрения также своих собственных народных чувств и симпатий 7 . А эта полемика и мешала объективному исследованию исторической истины... Впрочем нужно заметить, что восстановлению этой истины весьма много содействовали чешские ученые (как напр, Палацкий 8 , Томек 9 , Гиндели 10 , Голль 11 , и др.), которые – кстати заметить – могли бы полнее и глубже прояснить сущность чешской реформы, если бы беспристрастно оценивали точку зрения православных исследователей гуситского движения. Наконец, разнообразие и даже противоречие существующих в литературе по гуситскому вопросу мнений зависит, без сомнения, от недостаточности также материалов (сравнительно с важностью и сложностью исторической обстановки гуситского движения). Не смотря на множество изданий разного рода материалов, относящихся к гуситскому движению, масса их однако остается в рукописях, частью описанных, а иногда и совсем неизвестных ученому миру, в библиотеках разных латинских монастырей, в частных архивах окатоличившейся чешской аристократии и даже в других странах Европы. К сожалению, нельзя не признать, что чешские ученые в настоящее время менее, чем следовало бы, обращают внимание на культурную историю своей страны и народа и в частности на церковную историю своего народа. Поэтому выходит, что многочисленные материалы для чешской церковной истории остаются неизданными, – не напечатаны даже многие весьма важные материалы для внутренней истории чешской реформы. |
| Это идолопоклонство состояло в почитании многих богов, переходивших к евреям от других народов в то или другое время их языческой жизни. Второй способ находится в тесной связи с сущностью самого язычества, способного к видоизменениям, в силу присущей ему принципиальной лжи. Он состоял в следующем. Не удовлетворяющееся ничем наличным, религиозное сознание язычников, потерявших истинное понятие о Боге, постоянно измышляло новых и новых богов, отодвигая на задний план старых, но не уничтожая их совершенно из своего пантеона. По замечанию одного авторитетного ученого, человечество постепенно переходило от почитания одного Бога к почитанию многих богов. Как и всякое название, говорит этот ученый, первоначально бывает несовершенно и выражает только одну какую-нибудь сторону предмета, так несовершенно было и название, данное людьми Божеству; оно выражало только одну сторону Его бытия, одно из Его свойств. Для выражения других свойств Божества, которые особенно резко обнаруживались в предметах и явлениях, люди впоследствии начали давать Ему другие имена. Так, сперва невидимое и непостижимое Существо было замечено в небесном своде. Потом оно обнаружилось в ветре, в огне и др. По каждому из таких проявлений оно получило и особенное имя. Кроме имени «неба», дали ему имена «огня», «ветра» и др. Сначала эти имена понимались в метафорическом смысле. Но впоследствии, они стали употребляться в собственном смысле, утратив переносный 1 . В этом случае, по удачному выражению того же ученого, nomina превратились в numina, идеи в идолы. И небо, и ветер, и другие явления, бывшие сначала только символами единого Божества, стали отдельными божествами 2 . Примеры постепенного умножения богов можно видеть во многих языческих религиях. Так, в вавилонской религии, как видно из списка богов, найденного в библиотеке Асурбанипала, Ilu или El, которому соответствовала богиня Istar, стали, впоследствии почитаться боги: Anu, Bil, ‘I-a или Ao, далее Sin, Samas, и наконец, планетные боги: Marduk, Nebo и др.; в ассирийской вместе с Asur’oм явились две триады: Anu, Bil, ‘I-a и Sin, Samas, Bin и также группа планетных богов: Marduk, Istar, Adar, Nirgal, Nabu. |
| У финикиян, кроме Ваала, явились Астарта, Адонис и др. боги. У греков вместе с Зевсом стали чтиться Гефест, Гермес и другие многочисленные обитатели Олимпа и т. д. Эти, примеры убеждают в том, что религиозное сознание человечества постепенно шло от более простого к более сложному и разнообразному, а не наоборот. Не чрез сокращение числа богов образовался монотеизм из политеизма, а наоборот; раз уклонившись от единобожия и приняв несколько богов, религиозное сознание, по чувству неудовлетворенности наличными божествами, постепенно умножало число их, когда наконец решительно задержано было сознанием их неудовлетворительности и должно было склониться к монотеизму или под влиянием чисто откровенных идей, или под влиянием высокой философской мысли. Приведенные примеры уверяют в том, что первоначальные религиозные понятия у людей были чище и совершеннее, чем в последствии, а сами люди были ближе к Божеству. В основе религиозных верований первоначально лежало понятие о едином начале, из которого потом стали выделяться другие божества, имевшие значение второстепенных. Для вавилонян таким началом служил Ilu или EI, для ассириян – Ассур, для финикиян – Ваал, для греков – Зевс, глава олимпийцев и всех других богов. Следы первобытного монотеизма ученые-путешественники указывают и в религиозных верованиях племен, стоящих на низшей культурной ступени. Если бы многобожие было необходимым проявлением первоначальной грубости и неразвитости религиозного сознания, а возникновение монотеизма результатом умственного развития, то должно было бы ожидать особенно сильное распространение политеизма у племен, стоящих на низкой степени культурного развития и наоборот, наблюдать распространение монотеизма у народов образованных. На деле этого не замечается. На большее совершенство первобытной религии по сравнению с позднейшей указывают еще предания о золотом веке, древние поэты и некоторые философы. Платон, напр., говорит: очень древне то учение, что Бог заключает в себе начало и конец всего сущего, и всем управляет. |
|
|
