| Основной сферой научной и научно-педагогической деятельности Г. в сер. 30-х - 50-х гг. оставалась история средневек. рус. лит-ры. В сер. 30-х гг. Г. начал работу над курсом истории древнерус. лит-ры для высших учебных заведений. Итогом этой работы стало издание «Хрестоматии по древней русской литературе XI-XVII вв.» (1935) и «Истории древней русской литературы» (1938). Исследователь принимал активное участие в написании статей для первых 3 томов академического издания «Истории русской литературы». Г. принадлежат многочисленные работы, посвященные средневек. рус. авторам - свт. Серапиону Владимирскому, прп. Максиму Греку, митр. Даниилу, протопопу Аввакуму, архиеп. Феофану (Прокоповичу) - и отдельным лит. памятникам - древнерус. переводу «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия, «Молению» Даниила Заточника, «Беседе Валаамских чудотворцев» и др. К 30-м гг. относятся также наиболее крупные работы Г. о творчестве А. С. Пушкина («К истории сюжета романса Пушкина о бедном рыцаре» (1930), «Прозопопея у Пушкина» (1931), ««Братья разбойники» Пушкина» (1937) и др.). В 1938 г. Г. выступил одним из инициаторов и организаторов празднования 750-летия «Слова о полку Игореве», подготовил научное издание текста с переводом на совр. рус. язык, написал ряд статей, посвященных истории «Слова...» и его изучению. В послевоенный период Г. продолжил публикацию работ по «Слову о полку Игореве», что во многом было связано с попытками нек-рых исследователей поставить под сомнение подлинность памятника («Ревизия подлинности «Слова о полку Игореве» в исследовании профессора Мазона» (1946), «О составе «Золотого слова» Святослава в «Слове о полку Игореве»» (1947), «Судьба печатного текста «Слова о полку Игореве»» (1951) и др.). В последние годы жизни, будучи председателем Комиссии по истории филологических наук при Бюро Отд-ния лит-ры и языка АН СССР, Г. много занимался историей рус. филологической науки («Изучение русской литературы в Московском университете в дооктябрьский период» (1955), «Николай Саввич Тихонравов» (1956), «Изучение древней русской литературы за сорок лет советской власти» (1958), «Сравнительное изучение литератур в русской дореволюционной и советской науке» (1960), «Основные моменты в изучении истории славянской филологии в России» (1960) и др.), содействовал изданию сборников трудов репрессированных в 30-х гг. академиков Перетца и М. Н. Сперанского . |
| С XI столетия, посредством переводной литературы, русский читатель получил сборники афоризмов, содержавших изречения Плутарха, Сократа, Платона, Еврипида, Демокрита, Эпиктета, Аристотеля, Демосфена, других античных философов и писателей. Сама же афористичная манера изложения мысли так понравится русским книжникам, что станет постоянной спутницей их различных текстов, а, сочетаясь с устной народной речью пословиц, войдет в широкий обиход, вплоть до наших дней. В «Повести временных лет» (XI век), в записи за 986 год, о приходе миссионеров к князю Владимиру, слова греческого посланника получили в историографии вопроса наименование «речь философа», так как в летописи миссионер-грек был обозначен как «философ». Так что о философии русские образованные люди имели представление. Например, в «Слове Даниила Заточника» (XII век) сказано следующее: «Я, княже, ни за море не ездил, ни у философов не учился, но был как пчела - припадая к разным цветам и собирая мёд в соты, так и я по многим книгам собирал сладость слов и смысл их и собрал, как в мех воды морские» . Вернемся в XI век. Именно этим временем датируется первый русский идеологический труд - «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона. «Речь философа» из «Повести временных лет» излагает Священную историю, но в ней нет осмысления судьбоносного факта принятия русскими Христианской веры. И в этом отношении «Слово», обращенное к будущему русского народа, имеет особенное значение. «Слово», по словам митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна (Снычева), «является едва ли не единственным памятником XI в., в котором употреблено словосочетание «русский народ», а не обычное для того времени понятие «Русская земля» . «Пластическую ясность и исключительную конструктивную цельность» «Слова» отмечал академик Д.С. Лихачев. Великолепное по своему лаконичному и ритмичному стилю, которое, как мы можем предположить, произносилось в качестве церковной проповеди, «нараспев», «Слово» содержит несколько тем. Использовав антитезу в своем произведение, где Закон (символ – рабыня Агарь) – предтеча и слуга Благодати и истины (символ - свободная Сара), а истина и Благодать – слуга будущему веку, Иларион преодолел национальную исключительность и самомнение. |
| Уже в самом зарождении христианской литературы в Киевской Руси стала намечаться особая миссия русского человека и русского государства в борьбе со злом. Указанная миссия русской государственности впервые была освещена в середине XIII в. в значительном труде древнерусской литературы «Слово о законе и благодати» первого русского митрополита на Киевской кафедре — митрополита Иллариона. К слову сказать, в настоящее время я имею особое удовольствие и честь работать над переводом этого шедевра русской литературы на сербский язык. В этом произведении раскрывается духовно-нравственная сущность русского Православия. Та смена эпохи от Закона (Ветхого Завета), установленного Богом в древнем Израиле, к Благодати (Новый Завет), принесшей духовную свободу, так хорошо была воспринята широкой душой русского человека. В своем великолепном труде митрополит Илларион показывает, что с пришествием Христа в мир Свет и Истина восторжествовали над Законом. В этом шедевре древнерусской литературы в первый раз изложена и особая миссия русского человека в борьбе со злом, показаны те империи зла, которые нападали на Русь, но в итоге были побеждены в битве с русской империей добра [Слово о законе…]. Вообще говоря, мы можем разделить все цивилизации по тому, служат ли они добру или злу, Богу или сатане. Или, если углубляться в библейскую историю, мы можем разделить их на цивилизации Каина и цивилизации Авеля. Я бы не стал подробно останавливаться на этой теме, всем известны те «цивилизации зла», которые свергла за свою историю русская государственность — от Хазарского каганата до Золотой Орды, включая победы князя Александра Невского над тевтонами и русского воинства над римо-католиками в период Смутного времени, над Наполеоном, Османской империей и над Гитлером. Очень важное литературное произведение, указывающее на значение благочестия и патриотизма, на котором воспитывались многие поколения русских правителей, — это «Поучение Владимира Мономаха». Немало можно сказать и о значимости некоторых других жемчужин древнерусской литературы, таких как «Повесть временных лет» преподобного Нестора Летописца, «Слово о полку Игореве», «Слово» и «Моление» Даниила Заточника и других. На образах национальных героев, русских витязей и князей, борцов за единство Руси русская литература взращивала в своих сыновьях и дочерях любовь к Родине. Вот имена лишь некоторых из таких героев, описываемых в русской литературе, — Илья Муромец, Евпатий Коловрат, Александр Невский, Дмитрий Донской и многие другие. |
| Укажем здесь другие древнейшие (до XV в.) из Церковно-учительных Сборников (кроме Пролога), по составу сходных с Святославовскими: а) Сборники XII в. 1. Пчела – сборник, сушествовавший в славянских переводах XII в. (как видно из «Моления» Даниила Заточника), но сохранившийся в списках XIV–XVI в.; издан В. Семеновым (Сбор. отд. рус. яз. и Слов. Импер. Академии Наук, т. LIV, 4, Спб. 1893 г.); 2. Златоструй (Импер. Публ. библ.) – известен по исследованию проф. Малинина (Киев., 1878 г.); 3. Сборник воскресных поучений, извлеченных Константином, пресвитером Болгарским, из творений Иоанна Златоуста , (Синодальной библ., – см. «Описание» Горского, II, 2, стр. 409–434); 4. Сборник поучений Троицко-Сергиевой Лавры, в котором находится между прочим поучение Климента, епископа Словеньска (описание см. у Срезневского, Свед. и замет. II, 196–212, – поучение Климента издано им же в «Древ. пам. Рус. яз. и письма»). 5. Торжественник Импер. Публ. библ, (Срезневский, Свед. I, III). б) XIII в. 6. Изборник Имп. Публ. Библиотеки, описанный проф. Лавровским (Чт. в Общ. Истор. и древ. 1854 г. IV, 17–24). – в) XIV в. 7. Синодальный Сборник поучений, составленный патр. Филофеем и переведенный с греческого на русский в 1343 г. (Описание, II, 2, стр. 657 и сл.). 8. Измарагд Румянцевской библ. (Востоков, Описание Рум. музея, стр. 233– 235), – исследование об нем – Яковлева: К литер. истории древнерус. сборников, Одесса, 1893 г. 9. Златая Цепь – Троице-Серг. Лавры, – выписки из неё у Буслаева, Истор. Хрестом., стр. 477– 516 и у Срезневского, Древн. пам. рус. яз., стр. 269. – 10. Сборник поучений Иоанна Златоуста и других, Троиц. лавры, – прототип позднейших сборников, известных под названием «Златоуст» (см. в «Описании» Леонида и у Востокова, в «Описан. Рум. муз.» стр. 610 и сл.). 11. Два Сборника поучений и житий Чудовского монастыря и Троиц. лавры (у Срезнев., там же, стран. 293). 12) Паисьевский Сборник Кир.-Белозер. библ. (при Петерб. дух. Акад.), описанный Срезневским Свед. и Замет. II стр. 297– 304, 334–339. |
| Это первое пастырское СЛОВО первого русского митрополита, предшествовавшее «Слову о полку Игореве», «Слову» Даниила Заточника, «Слову о погибели Русской земли» и всем другим СЛОВАМ. Именно ему, монаху Илариону, суждено было через полвека после крещения Руси выразить ту самую русскую идею, которую Россия вновь пытается обрести через тысячелетие, пройдя через самые трагические испытания XX века. Его «Слово» заканчивается молитвой. Иларион обращается к Богу «от всея земли наша»: «Простри милость Твою на людей Твоих... владыками нашими пригрози соседям, бояр умудри, города умножь. Церковь Твою укрепи, достояние Свое убереги, мужчин, женщин и младенцев спаси». Уже в наше время митрополит Иоанн (Снычев) скажет о молитве Илариона: «Это молитвенное воззвание митрополита-русина, предстоятеля Русской церкви, печальника за вверенный ему Богом народ, – стало как бы первым словом той горячей, детской молитвы, которую вот уже тысячу лет слагает Россия среди безчисленных искушений, соблазнов и гонений, памятуя слова Священного Писания : «Чадо, аще приступавши работати Господеви Богу, уготови душу твою во искушение, управи сердце твое, и потерпи» ( Сир. 2:1–2 ). Иларион впервые ввел и само это словосочетание «Русский народ» наряду с обычным «Русская земля», подчеркивая тем самым не просто территориальную, а духовную общность. «Откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуда Русская земля стала есть», – так начинается летописание в «Повести временных лет». Митрополит Иларион ввел другую точку отсчета: от закона, данного через Моисея, – к благодати, обретенной с Христом; от Ветхого Завета – к Новому Завету. Таков путь народа русского, принявшего крещение, – путь обновления и возрождения. Но все это и оказалось основной причиной, почему в советские времена на «Слово о Законе и Благодати» было наложено негласное идеологическое «табу». Оно не вошло даже в первый том самого известного издания «Памятники литературы Древней Руси», вышедшего в 1984 году. Лишь через десять лет, когда времена все-таки изменились, стала возможным его публикация в приложении к последнему одиннадцатому тому. Первый поэтический перевод-реконструкция полного текста «Слова» и молитв появился в 1994 году, хотя сделан он был значительно раньше. Эту поэтическую реконструкцию осуществил известный исследователь древнерусской литературы Виктор Дерягин, что было по тем временам подлинным гражданским подвигом ученого-патриота. В 1998 году был опубликован поэтический перевод «Слова», названный его автором поэтом Юрием Кузнецовым «сотворением со старославянского». А уж в самом конце XX века в новом двадцатитомном издании «Библиотеки литературы Древней Руси» «Слово о Законе и Благодати» наконец-то заняло то место, которое оно должно занимать. Первый том открывается Иларионом, а затем уже идет «Повесть временных лет» и другие выдающиеся памятники. Но в начале было «Слово» митрополита Илариона... |
| Лит.: Безсонов П. Несколько замечаний по поводу напечатанного в «Русской беседе» Слова Даниила Заточника//Москвитянин. 1856. 2/7. С. 319-349; 2/8. С. 389-416; Модестов Е. О послании Даниила Заточника//ЖМНП. 1880. Нояб. С. 165-196; Айналов Д. В. Два примечания к «Слову» Даниила Заточника//ИОРЯС. 1908. Т. 13. Кн. 1. С. 352-365; Гудзий Н. К. К какой соц. среде принадлежал Даниил Заточник?//Сб. ст. к 40-летию ученой деятельности акад. А. С. Орлова. Л., 1934. С. 481-482; История рус. лит-ры. М.; Л., 1945. Т. 2. Кн. 1. С. 35-45; Гуссов В. М. Историческая основа «Моления» Даниила Заточника//ТОДРЛ. 1949. Т. 7. С. 410-418; Будовниц И. У. Памятник ранней дворянской публицистики: («Моление» Даниила Заточника)//Там же. 1951. Т. 8. С. 138-157; Лихачёв Д. С. Социальные основы стиля «Моления» Даниила Заточника//Там же. 1954. Т. 10. С. 106-119; он же. Даниил Заточник//СККДР. Вып. 1. С. 112-115 [Библиогр.]; Скрипиль М. О. «Слово» Даниила Заточника//ТОДРЛ. 1955. Т. 11. С. 72-95; Воронин Н. Н. Даниил Заточник//Древнерус. лит-ра и ее связи с новым временем. М., 1967. С. 54-101; Ларина Т. Н. К вопросу о датировке «Моления» («Послания») Даниила Заточника//Проблемы истории СССР. М., 1973. С. 430-438; Лексика и фразеология «Моления» Даниила Заточника/Ред.: Б. Л. Богородский. Л., 1981 [Словарь]; Birnbaum H. The «Supplication of Daniel the Exile» and the Problem of Poetic Form in Old Russian Literature//Russian Poetics. Columbus (Ohio), 1983. P. 45-71; Буланин Д. М. Античные традиции в древнерус. лит-ре XI-XVI вв. Münch., 1991 (по указ.); Соколова Л. В. К характеристике «Слова» Даниила Заточника: (Реконструкция и интерпретация первоначального текста)//ТОДРЛ. 1993. Т. 46. С. 229-255; Подскальски Г. Христианство и богосл. лит-ра Киевской Руси: (988-1237). СПб., 19962. С. 420-423 [Библиогр.]; Данилевский И. Н. Русские земли глазами современников и потомков (XII-XIV вв.): Курс лекций. М., 2000. С. 314-325; Романов Б. А. Люди и нравы Др. Руси: Ист.-бытовые очерки XI-XIII вв. М., 20023. С. 24-43, 210-233; Письменные памятники истории Др. Руси: Летописи, повести, хождения, поучения, жития, послания: Аннот. кат.-справ./Ред.: Я. Н. Щапов. СПб., 2003. С. 102-105 [Библиогр.]. |
| Авторский текст «Слова» Даниила Заточника был написан по всем правилам эпистолярного жанра. Β нем, в частности, содержатся все необходимые композиционные части послания, в средневековых латинских риториках носящие названия salutatio, exordium, captatio benevolentiae, narratio, petitio, argumentatio, conclusio. Соблюдено Даниилом и такое правило эпистолярного жанра, как афористичность. Даниил использует афоризмы, фразеологию и образность Библии и различных древнерусских памятников, создавая из «чужих слов» глубоко личное, цельное и органичное произведеиие. «Слово» Даниила Заточника было написано книжным языком, в высоком стиле, для которого характерна, в частности, абстрагированность, «деконкретизация». Характеризуя стиль «Слова» и «Моления», Д. С. Лихачев отметил в них скоморошье балагурство автора (см.: Лихачев Д. С. Моление Даниила Заточника. – Великое наследие. М., 1975. С. 205–221; 2-е изд., доп. М., 1980. С. 241–258; см. также в предисловии κ наст. т. с. 13–14). Соглашаясь с этим, можно, однако, предположить, что первоначальному авторскому тексту «Слова» скоморошье балагурство не было присуще, а привнесено в «Слово» позднейшими вставками. Высоким стилем послания продиктована и ритмико-строфическая организация авторского текста, что графически отражено в данном издании. «Слово» написано псалтырным, или молитвословным стихом. По словам Д. С. Лихачева, Даниил широко использует характерный для псалмов прием стилистической симметрии, а также другие парные сочетания: сравнение, противопоставление, риторическое «качание» (см.: Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. Изд. 3-е, доп. М., 1979, с. 174–175). Эти парные сочетания и являются основой ритмической организации текста «Слова». Β дошедшем до нас виде «Слова» первоначальный текст, как это часто бывало в рукописной традиции, значительно расширен позднейшими вставками (обоснование этого см. в статье: Соколова Л. Β. Κ характеристике «Слова Даниила Заточника»: Реконструкция и интерпретация первоначального текста. – ТОДРЛ, т. 46, с. 229–255. Там же см. публикацию текста с выделением вставок). Добавленные цитаты, пословицы, «мирские притчи» развивают затронутые автором популярные в древнерусской литературе темы ο бедных и богатых, ο щедром и скупом господине, ο мудрых и глупых, ο «злых» женах и т. п. Β результате вставок была утрачена композиционная стройность и стилистическая однородность текста, нарушена его ритмико-строфическая организация, наряду с книжной лексикой появилась бытовая лексика «мирских притч», скоморошин. Текст перестал быть посланием, превратившись в произведение другого жанра. |
| На Руси были не только представительницы самого древнего ремесла, но и своеобразные публичные дома – «сонмища». Во многих текстах, обращённых к мужчинам, есть статьи, начинающиеся со слов: «Или в сонмищи бывши?..». Далее в разных текстах добавляются уточнения: «неподобном», «над блудницею», «со вдовою», и предлагаются епитимьи 12 недель или 12 дней (видимо, ошибочно). 476 Однако некоторые исповедные тексты предлагают весьма строгие наказания за посещение сонмища и блуд с блудницами: год и два года поста. 477 В тексте XVI в. М-Калик. 1 «сонмище» заменено другим определением – «гостиница»: «В гостинницу ходил ли еси блуда ради?». 478 Из Главы 8, посвящённой получению дохода в средние века, видно, что постоялые дворы – «гостиницы» могли выполнять также функцию «сонмищ». Гостиницы упоминались уже в Изборнике 1073 г., в Уставе Владимира и в Слове Даниила Заточника; термин являлся переводом соответствующего греческого слова. Я.Н Щапов считает, что «гостиница» могла пониматься как дом для ночлега приезжающих. 479 Однако в Изборнике 1073 г. и в Слове Даниила Заточника гостиница упоминается с резкой негативной оценкой: злая жена сравнивается с «гостиницей неуповаемой», «неусыпаемой» или «несъпасьной». Последний термин И.И. Срезневский считал переводом греческого выражения, означающего «дом разврата». 480 Мы полагаем, что основное значение слова «гостиница» в исповедных текстах – постоялый двор; однако это не отменяет того, что некоторые постоялые дворы могли заслуженно пользоваться дурной славой. О содержании публичных домов как об источнике дохода говорится в Главе 8: «Корчму и блядню собрания ради богатьства не держал ли еси?», «На корчми блудниц не держала ли?». 481 Упоминание о «сонмищах» и «гостиницах» встречается не только в вопросниках, обращённых к мужчинам, но и к женщинам. Так, в вопроснике Ж–Мих. Q 9 и созданном на его основе тексте Ж-Арханг. 38 встречается одна статья в разных формулировках: «Чи была еси в сонмищи вдов или с блудными?» и «А в сонмище у молодых бывала ли еси?». |
| Напоминаю этот, впрочем, хорошо известный каждому образованному человеку факт с обидой за свою alma mater – филфак МГУ, где, оказывается, напрасно школили нас, готовя из нас серьезных славистов, преподавателей русского языка и литературы. Недоработали мы, не смогли достойно просветить наших новых миссионеров в области истории древнерусской литературы. Читая некоторые тексты, выходящие из-под пера либеральных «просветителей», так любящих – при всем воинствующем невежестве и ненависти к России – поучать русский народ, начинаешь чувствовать себя в каком-то абсолютно абсурдном, запредельном мире своеобразного постмодернистского «зазеркалья». А может быть, действительно, никакой литературы до конца XVII века у нас не было (как и истории по А. Фоменко)? Не изучали ли мы в течение двух семестров, слушая лекции незабвенного профессора В.В. Кускова, какую-то пустоту – то, чего нет? (Помните хит модного постмодернистского автора Пелевина «Чапаев и пустота»?) Так и хочется сказать, как в известном романе: «Что же это у вас, чего не хватишься, ничего нет?» А как же знаменитое «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона (начало 40-х годов XI в.), «Память и похвала Владимира» монаха Иакова, «Сказание о первоначальном распространении христианства на Руси», «Сказание о Борисе и Глебе» и т.д. и т.п. (все это вторая половина XI в.); колоссальная по своему масштабу фигура Нестора Летописца со всем многообразием его творческого наследия; знаменитейшее «Поучение детям» Владимира Мономаха (последняя четверть XI в.); «Хожение» игумена Даниила в Святую Землю; «Слово» и «Моление» Даниила Заточника; «Послание Фоме» митрополита Климента Смолятича; «Притча о человеческой душе» Кирилла Туровского (конец XII в.); наконец, известное каждому школьнику «Слово о полку Игореве»… За незнание этой хрестоматии или за невозможную в культурной среде попытку усомниться в самом существовании всей этой сокровищницы древнерусской словесности в дореволюционной – «мракобесной», согласно нашим либералам, – России человека просто отчислили бы из гимназии. Так что какой уж тут университет!? А ведь заметьте, в своем перечислении, поневоле сбиваясь на снисходительный, поучительный тон, я еще не вышел за пределы домонгольского периода! «Центр духовного развития молодежи», понимаешь… |
| Слово лев не встречается в «Слове о полку Игореве». Но оно употребляется в переводных русских текстах уже с XI b., напр., в Изборнике Святослава 1073 г. (см. Востоков. Сл. ц-сл. яз., 1, с. 202), в Пандектах Антиоха XI b., в Поучении Григория Назианзина XI b. и др. под., а далее в житийной литературе, в Хождении Даниила Игумена, в Слове Даниила Заточника, в стиле летописи (напр., Ипатьевской) (см. Срезневский, 2, с. 64). Таким образом, книжный характер слова лев подтверждается и наблюдениями над употреблением его в стилях древнерусского литературного языка. Но, понятно, слово лев в этой своей книжной форме очень давно стало словом общерусским. Слово лев, кроме зоологического значения, в русском литературном языке имеет другое значение – переносное. Оно обозначает законодателя мод, правил светского поведения, блестящего представителя так называемого «высшего общества», пожирателя и покорителя женских сердец. Это значение – под влиянием французского lion – переносится на почву русского языка во второй половине 30-х годов XIX b. И. И Пущин, рассказывая о жизни Пушкина по выходе из лицея и до ссылки на юг, т. е. о конце 10-х годов, пишет: «Говоришь, бывало: ”Что тебе за охота, любезный друг, возиться с этим народом (с аристократами. – В. В. ); ни в одном из них ты не найдешь сочувствия и пр.“ Он терпеливо выслушает, начнет щекотать, обнимать, что обыкновенно делал, когда немножко потеряется. Потом, смотришь: Пушкин опять с тогдашними львами! (Извините! Анахронизм, тогда не существовало еще этого аристократического прозвища» (Пущин, с. 70). Понятно, что в этом переводном значении слово лев употреблялось сначала лишь в языке высших европеизированных слоев русского буржуазно-дворянского общества со второй половины тридцатых годов XIX b. «Внутренняя форма» этого нового употребления не противоречила семантической системе русского языка. В «Записках гр. М. Д. Бутурлина» о летнем сезоне 1841 года: « [Нарышкина] была очень некрасива собою; при всей изысканности туалета она казалась небрежно одетою (torchée comme un chiffon), но тем не менее силилась корчить львицу (термин только что тогда изобретенный)...» (Русск. |
|
|
