| П Паволока Паволока – шелковая или бумажная ткань. Паволочитый сделанный или сшитый из этой ткани. В слове Даниила Заточника читаем: «паволока испещрена многими шелки красно лище являет … богат красен несмыслен, то аки паволочитое зголовье соломы наткано» 567 . В Летописях: «Рече Олег: шийте пре паволочите Руси … и воспяша пре Русь паволочитыя. – Прииде Олег к Кыеву и ко Игорю несый злато и паволокы и вино и овощь» 568 . Палаш, Полаш Палаш, Полаш – ручное оружие конного воина подобное мечу, но почти вдвое длиннее его, иногда с елманью на конце. – Палаши делались из булата и стали; носились в ножнах; привешивались к поясу или к седлу с левой стороны. Подробное описание принадлежностей и украшений этого оружия можно видеть в следующих выдержках из старинных описей: «Полаш полоса стальная гладкая, Рускова дела, от крыжа голомя золочено с обе стороны сплошь; ножны покрыты отласом цветным, на ножнах оправа золотая резная с алмазы; огниво опаивано золотом; на черену ж меж огнива и наболдашника четыре плащика маленьких золотые ж, резные без каменья; в огниве ж и наболдашнике и в дву обоймицах и в наконечнике по счету двесте три алмазца и искорок алмазных же, в том числе в конце и в наболдашнике алмаз граненой не мал, да в обоймице место порозже, да два кольца золотых; пояс столпчатой шолк алой; цена 592 рубли. – Полаш полоса стальная, Московскаго дела, от крыжа по обе стороны золочено; крыж и черен серебреные, травчатые; устье, пять бранцар, наконечник – травы чеканные, золочены; на черену ж и на крыже, и на устье, и на бранцарах и на наконешнике сто двенадцать бирюз; ножны покрыты бархатом алым; пояс тесма шолкавая цветная; цена 52 рубли. – Полаш полоса булатная, на ней с обе стороны по два дола, с обе стороны два до конца, а два до елмана, с опушкою; на правой стороне мишень с отметцы; ножны поволочены бархатом алым; оправа на нем, черен и крыж и устье, две обоймицы и кольцы и наконешник золотые; пояс столпчатой шолк красной; цена тому полашу 230 рублев» 569 . – «Палаш сталной; ножны оклеены бархатом червчетым; на черену и на ножнах оправа серебреная, а по ней камни бирюзы; пояс дву шелков, красной с белым; цена 6 руб. 16 алт. 4 д. – Палашная полоса, без черена; цена 8 алт. 2 денги» 570 . |
| Вот от этих-то несчастных и слышится тот горький плач, рыдание и вопль на немилостивых старейшин и бояр, о котором говорят наши летописи и древние пастыри Церкви. Так доносится до нас вековой горький плач жалкого заточника – несчастного холопа, от XIII века, с диких берегов олонецкого озера Лача; слышится плачевный голос Даниила заточника, разнесшийся по всей древней России, с сочувствуем повторяемый всем русским народом в древнее время. Горькое недовольство угнетающею действительностью, желание выйти из безотрадного положения вечного холопства, насилия и неправды; горечь в самом сознании своего человеческого достоинства, никем не признанного, смелый протест против бессмысленного оскорбления, наносимого нежнейшим, благороднейшим и самым возвышенным чувствам и правам человека, каковы семейная любовь и благочестие; желание хоть в монастыре, хоть в пустыне дикой возвыситься над рабским положением в мире, почувствовать себя человеком, сознать свою нравственно-разумную свободу: вот что слышится в плаче горького заточника, – порабощенного человека. Какая-то горькая насмешка, что-то в роде сатирического озлобления слышится в голосе заточника, когда он вспоминает состояние холопа. Он лучше хочет всего себя предать главному, верховному властителю – князю, лучше хочет отказаться от всех материальных благ в доме своего поработителя боярина, чем жить без отрадного, живительного внутреннего чувства нравственной свободы. «Лучше мне видеть, – вопиет он к князю из далекой пустыни, – свою ногу в лапти, нежели в красном сапоге, в боярском дворе; лучше мне тебе, князь, в дерюге служить, нежели в багрянице в боярском дворе; хоть золотые кольца вставь в уши котлу, все же дну его не избыть своей черноты: так и холопу. Сколько ни гордись он, но укора своего ему не избыть – холопьего имени. Лучше мне воду пить в твоем дому, нежели пить мед в боярском дворе ... Говорится в мирских притчах: не птица в птицах нетопырь, не зверь в зверях еж, не рыба в рыбах рак, не холоп в холопах, кто у холопа работает» 4 . |
| В правосл. странах Вост. Европы лит. образ македон. царя начал складываться в период их христианизации и был тесно связан с распространением визант. лит. традиции. Здесь также широкую известность приобрел «Роман об Александре» Псевдо-Каллисфена. Существуют две основные слав. версии перевода этого романа. Первая создана в Болгарии в X-XI вв. и вскоре появилась на Руси. Став излюбленным назидательным чтением, роман вошел во многие хронографы. Вторая версия, известная под названием «Сербская Александрия», возникла в XIII-XIV вв. в Сербии или Далмации. В ней исследователи находят влияние как визант., так и зап. традиций. «Сербская Александрия» содержит элементы жанра рыцарского романа, в ней большое внимание уделяется переписке А. В. с матерью и Аристотелем, любовной интриге А. В. и Роксаны и приключениям героя, уже слабо соотносимым с историческими событиями. Вместе с тем образ А. В. еще более христианизируется: победитель Дария представлен в «Сербской Александрии» сторонником веры в Единого Бога, советующимся с прор. Иеремией , открыто проповедующим единобожие и разрушающим языческие капища. В XV в. «Сербская Александрия» распространилась в России и Болгарии, в XVII-XVIII вв.- в Румынии. В культуре Др. Руси образ А. В. нашел близкую параллель визант. энкомиям в «Слове» Даниила Заточника : «Господи, дай же князю нашему силу Самсона, храбрость Александра, разум Давида и умножь, Господи, всех людей под пятою его» (эта формула использовалась также как благопожелание книгописца самому себе). Имя А. В. включается в «Повесть о прении живота и смерти», символизируя тленность всего земного. Оно появляется в псевдоэпиграфических сочинениях, якобы адресованных А. В.: «Аристотелевы врата» и т. п. В Зап. Европе в сочинениях и переводах Псевдо-Каллисфена («Происхождение и победа Александра» Льва Неаполитанского, IX-X вв.; «История битв», XI в.) большую роль играла традиция рыцарских романов, для к-рой первостепенное значение имели военный талант македонского царя, его завоевательные походы, его достоинства как правителя. |
| В разных местах России он носит разные названья: деда, хозяина, жировика, клецника, дворового или дворного, сарайника, банника, подовинника (ср. моленье под овином в наших поученьях). Домовой хранит и оберегает дом и двор со скотом, отвечает на гаданья, является перед несчастием, переходит в новый дом, где чаще всего живет невидимо под печкой; иногда домовой принимает вид животных, но чаще является в образе древнего старика. Древность домового может быть засвидетельствована упоминаньем о «проклятом бесе хороможителе» по поучению, известному уже по списку XIV в. (Буслаев: Историч. очерки, I, 560). Может быть, и в житии Феодосия Печерского , по списку XII в., можно видеть отклик о таком бесе – хороможителе – домовом в следующих подробностях: «пакость творяще бесом в храмине, идеже хлебы братия творяху, овогда муку расыпающе, овогда же положенный квас на строение хлебом разливааху». Такие пакости – проказы народ до сих пор приписывает домовому, языческий культ проглядывает особенно ярко в следующих чертах домового, связанного с печкой – очагом, – местом пребывания душ предков, незримого их соблюдения дома. В древности большое значение придавалось этому домашнему очагу, причем самое основание дома, или поселка соединялось с жертвами, закапывавшимися на месте оснований, начиная с живых людей и кончая хлебом. Души предков, живущие в домах, представляются еще в олицетворениях Рода, Рожаниц, Судьбины, Доли и противоположных им существ – Горя, Нужды, Злыдней. Русские люди еще в XII в. приносили в жертву «роду и рожанице – хлебы, сыр и мед» (Вопросы Кирика, Саввы, Илии). «Род», по слову Даниила Заточника, так же пугал детей в древности, как теперь домовой («дети бегают Рода»). Последний, по всей вероятности, и заменил древнего «Рода», которому в старину клали требы, и с которым были связаны идеи о доле, судьбе и языческие отношения общинно-родовых браков. К последним относились и рожаницы, имевшие значение еще, как «нарочниц, нарочит, судиц», по суевериям южных славян, или предсказательниц, нарекательниц «талана – участи», «доли» при самом рождении ребенка. |
| Моль, княже, одежду ест, а печаль – человека; У горюющего человека сохнут кости. И если кто человека в печали призрит, То как студеной водой его в жаркий день напоит. Птица ведь радуется весне, а младенец матери; Весна украшает цветами землю, А ты оживляешь всех людей своей милостью, Сирот и вдовиц, вельможами обижаемых. Княже мой, господине! Дай же мне лицезреть тебя, Ибо голос твой сладок и образ твой прекрасен; Мед источают уста твои, и послание твое – как сад с плодами. Когда увеселяешься многими яствами – Вспомни меня, сухой хлеб жующего; Или когда пьешь вкусные напитки – Вспомни меня, теплую воду пьющего на ветру; Когда лежишь на мягкой постели под собольими одеялами – Вспомни меня, под единой тряпицей лежащего и от холода умирающего, И каплями дождевыми, словно стрелами, до сердца пронзаемого. Да не будет, княже мой, господине, Рука твоя согнута на подаяние неимущим, Ибо ни чашею моря не расчерпать, Ни милостыней дома твоего не истощить. Как невод не удерживает воду, а одних лишь рыб, Так и ты, княже, не удерживай злата и серебра, А раздавай людям. Паволока красива, расшитая множеством шелков, А князь честен и славен по всем странам множеством слуг. Некогда ведь похвалялся царь Иезекииль перед послами царя вавилонского, Показывая им множество злата и серебра, – Они же сказали ему: «Наш царь богаче тебя не множеством злата, а множеством воинов, Ибо воины злато добудут, а воинов златом не добыть». Как сказал князь Святослав, сын Ольги, Идя на Царьград с небольшой дружиной: «Братия! Нам ли от этого града погибнуть Или граду пленену быть? Как Бог повелит, так и будет: Погонит один сто, а от ста побегут тысячи. Уповающий на Господа как гора Сион: Не дрогнет вовеки». Славно со смельчаком коней пасти; Так и с хорошим князем в бой идти. Часто из-за беспорядка полки погибают. Видел я: огромен зверь, а головы нет; Так же и множество полков без мудрого князя. Гусли ведь настраиваются перстами, А тело скрепляется жилами, А дуб удерживается множеством корней; Так же и град наш – твоею властью. |
| Н. А. Бердяев – мыслитель La geste du Prince Igor Народ и власть О гуманизме Пушкина Две или одна Христианская трагедия Сталин или Гитлер? С. И. Штейн Перевод как искусство Республика Святой Софии Примечания Указатель имен Содержание 10-го тома От издателя Предисловие Введение РЕЛИГИОЗНОЕ ПРОШЛОЕ I. Дохристианское язычество Историческое прошлое Исторические источники Значение природы Культ Матери-Земли Культ рода II. Религиозный византинизм История Формула византинизма Религиозная мысль Византии Славянский византинизм Славянские переводы Греческая литургия Греческий язык на Руси КНИЖНИКИ И СВЯТЫЕ III. Русские византинисты Климент Смолятич Кирилл Туровский Иларион Киевский IV. Русский кенотизм Святые «страстотерпцы» – Борис и Глеб Св. Феодосий – последователь Христа уничижённого V. Аскетические идеалы Проповеди Феодосия Аскетические труды Кирилла Туровского Святые Киево-Печерского патерика VI. Русская эсхатология Преподобный Авраамий Смоленский «Слово о небесных силах» ХРИСТИАНСТВО В БЫТУ VII. Ритуализм духовенства VIII. Религия мирян: переводные сборники IX. Религия мирян: русская учительная литература «Слово к новгородской пастве архиепископа Луки Жидяты» «Послание Иакова-черноризца к своему духовному сыну князю Димитрию» «Поучение Георгия-черноризца из Зарубской пещеры» Русские покаянные каноны Поучение князя Владимира Мономаха Моления Даниила Заточника X. Древние летописцы XI. «Слово о полку Игореве» XII. Язычество и христианство XIII. Заключение. Русская религиозность Аскетизм Мистицизм Этический дуализм Этика мирян Социальная этика Идеал государственной власти Церковь и государство Религиозный национализм Избранная литература ПРИМЕЧАНИЯ И КОММЕНТАРИИ УКАЗАТЕЛЬ Содержание 11-го тома Предисловие I. Историческая обстановка Русское средневековье Прследствия монгольского нашествия Церковь и завоеватели Политическая и социальная структура Культурное развитие II. Христианская этика мирян III. Первая русская секта IV. Феодальный мир V. Республика Святой Софии VI. Преподобный Сергий Радонежский |
| Один из них (может быть, главный, подсказанный судьбой Катенина) сформулирован так: «Но что же делать поэту, чьё творчество – откровение души – признано несвоевременным?» с. 170]. Ответы на данный вопрос даются на протяжении всей статьи, они по-разному – точно и неточно – рифмуются с миром и творчеством Казинцева как 1970-х годов, так и последующих десятилетий. Обращу внимание на некоторые рифмы судьбы Павла Катенина и Александра Казинцева. «Опыт беды» – грибница, из которой вырастают любимые, главные, сквозные идеи всего творчества Александра Казинцева. В «Несвоевременном Катенине» «опыт беды» понимается, как способность человека, попавшего в экстремальную ситуацию (военную, политическую, творческую, личностную), остаться верным себе, верным идеалам красоты и правды народной. В «Сражённых победителях» (2013) смысл выражения «опыт беды» раскрывается через цитату из стихотворения Катенина (что ранее в статье о нём не делалось). Из приведённой строфы следует: «опыт беды» – опыт гонений и борьбы – только укрепляет силу честной души. Величие духа проявляется особенно в таких ситуациях, когда нужно пойти против течения («не примазаться к заведомым удачникам»), когда – несмотря на обречённость – необходимо встать на защиту своего. Кульминация на этом пути – неравный бой, в котором человек сознательно идёт на смерть. Таким образом, одерживается духовная победа над самим собой, страхом, смертью физической. В 2013 году, выступая на Десятой Кожиновской конференции в Армавире, Александр Казинцев пояснил, почему героем его первой статьи стал Катенин. На примере его творчества и судьбы критик хотел «представить своего рода формулу плодотворности неудачи» Неудачники же, по мнению Казинцева, интереснее победителей (здесь победитель понимается как человек успешный, удачник), так как горькие глубокие размышления первых «могут пригодиться людям». Свою идею Казинцев подтверждает неожиданными примерами, рассуждениями. Вот экстракт их. «Дон Кихот», «Король лир», «Гамлет», «Фауст», «Слово о полку Игореве», «Моление Даниила Заточника», «Слово о погибели Русской земли», «Тихий Дон», «Белая гвардия», «Доктор Живаго», «Солнце мёртвых» – это «дневники» неудачников. |
| Это были сборники, состоящие из выписок о различных предметах из Священного Писания , творений святых отцов Церкви и из произведений светских писателей, философов, ораторов, историков и поэтов. Такой характер имеют сборник преподобного Максима Исповедника (VII в.) под заглавием «КгсртХсеа xk " Aoysia » «до1, г " . ó.ayopov Зфдог; то> 7 771V трас 7.7.1 cwv O-Vaftr.» и два сборника инока Антония, получившего у греков за свои труды весьма характерное наименование Μελσσα (Пчела). Под наименованием «Пчела» все три сборника были объединены в один и издавались на греческом и латинском языках, а потом появились в переводе на русский язык и на Руси 20 . О времени перевода «Пчелы» на русский язык определенных сведений нет. Буквальные отрывки из нее встречаются в «Слове Даниила Заточника» и в «Слове о злых женах». Однако полные списки «Пчелы» известны не ранее XIV в. На протяжении XV-XVI вв. сборник подвер- гался некоторым изменениям и исправлениям, а в 1591 г. переведен был вновь 21 . Сборник «Пчела» является одним из самых богатых памятников древнерусской письменности по количеству содержащихся в нем выдержек из произведений светских писателей, особенно древних авторов. В «Пчеле» приводятся краткие рассказы и изречения, преимущественно морального характера, из сочинений Плутарха, Филона, Ипократа, Демокрита, Диогена, Менандра, Геродота, Еврипида, Пифагора, Демосфена, Сократа, Ксенофонта, Аристида, Ликурга, Аристотеля, Диодора, Епиктета, Катона, Епикура, Ливания и других менее известных древних мужей 22 . «Пчела» была любимым чтением в Древней Руси, о чем свидетельствуют многочисленные списки сборника от XIV-XVII вв., рассеянные по всем древнерусским библиотекам. Из нее приводит изречение Демокрита архиепископ Ростовский Вассиан в XV в. в своем послании Ивану IIÏ «Слыши, что глаголет Демокрит философ: первее князю подобает имети ум ко всем пременным, а на супостаты крепость и мужество, и храбрость, а к своей дружине любовь и привет сладок» 23 . В 30-х-40-х годах XVI в. Максим Грек и некоторые из современных ему публицистов будут развивать в своих сочинениях такие мысли 24 . |
| Не только анализ содержания «Слова», но и родство его с отдельными элементами современных ему русских памятников привели меня к построению понятия под условным названием «заточничества» (ничего общего не имеющего с представлением о «заточении» куда бы то ни было) как широко распространенного общественного явления XII-XΙΙΙ веков. И я на протяжении всего моего изложения пользуюсь реконструируемой мною силуэтной фигурой читателя «Слова» («заточника», «заточников»). Это не предусмотренная никакими юридическими стандартами разновидность субъекта процесса классообразования (а часто его жертва), это фигура, которую конкретная историческая случайность может поставить в то или иное общественное положение в зависимости от обстоятельств. Само же содержание «Слова Даниила Заточника» служит мне еще одной призмой, через которую преломилось немало картин русской жизни XII–XIII веков. Таковы приемы, которыми я пользовался в своих исследованиях. Сочетание этих приемов отразилось как на композиции книги, так и на ее содержании. В первой главе («Мизантроп» XII–XIII веков) дан анализ «Слова» и «Послания» Даниила Заточника и реконструируется культурно-исторический тип человека, оторвавшегося от своего общественного стандарта и перебирающего в мыслях возможные выходы из создавшегося для него трудного положения. Это позволило мне, как бы на малой вертящейся сцене, показать читателю ряд подводных камней, подстерегавших человека той эпохи, и ряд житейских положений, к которым можно было стремиться, чтобы выбиться из беды и занять прочное положение в феодальном обществе. А затем я вывожу читателя на большую арену русской жизни, характеристика которой дается по четырем основным общественным категориям: феодальная «челядь» (глава вторая), «свободные» смерды (глава третья), светские феодалы (глава четвертая) и «отцы духовные» (глава пятая). Я не упускаю здесь из виду в надлежащих случаях и «заточника», показанного в качестве кандидата на попадание в любые общественные положения. В главе пятой (об «отцах духовных») я даю детальную и конкретную характеристику работы церкви по строительству феодального общества и внедрению церкви в самую ткань (слой за слоем) этого общества через личную, семейную жизнь прихожан, – работы, которая единственно и может конкретно объяснить подлинное значение церкви, какое она приобретала тогда на целые века существования русского общества и государства. |
| А. Чивилихин: многие страницы его объёмистого романа-эссе " Память " посвящены поэме. Они считали, что имя автора находится в титуле произведения: " Слово " (обозначение жанра) " о полку Игореве " (содержание произведения) " Игоря " (автор). А чтобы никакого сомнения не оставалось, какой именно Игорь имеется в виду, он назван по " отчеству " и по " фамилии " : " сына Святславля, внука Ольгова " . То есть, " Слово " принадлежит перу Игоря Святославича Ольгова (или Олегова), и он же герой этого произведения. Подобное обозначение авторства основывалось на сложившейся традиции и её можно подтвердить примерами: " Слово Даниила Заточника " , " Хожение за три моря Афанасия Никитина " , и т. д.. Против авторства Игоря Олегова менее всего возражений следует по впечатлению подлинности атмосферы похода, точности психологических характеристик действующих лиц и по убедительности подробностей, которые могли быть известны только участнику похода 1 . Замечено, что у древнерусских авторов не было ещё обычая придумывать за другого, сочинять, " беллетризировать " . В этом смысле они, наверное, писали плохо, как евангелисты - только то, что видели сами, о чем достоверно знали из рассказов свидетелей. Творческая потенция осуществлялась лишь в точности, в соответствии деталей правде обстоятельств. Автор в двух местах поэмы то ли случайно, то ли намеренно оговаривается. Фраза " ...Иже истягну умь кръпостию своею " следует за именем Игоря, а фраза " Что ми шумить, что ми звенить далече рано предъ зорями? " - перед его именем. Более того, сам приём автора, приписывающего конкретному историческому лицу мысли и впечатления, неотделимые от его облика, не позволяют делать это человеку постороннему даже в художественном произведении: на это как в древности, так и в современности необходимы какие-то серьёзные основания, которых более всего отыскивается у названного исторического лица, либо у человека, очень ему близкого - кому были бы известны эти мысли и ощущения. В преамбуле " Слова " повесть названа " трудной " , что можно перевести как мучительно трудной, душевно мучительной. |
|
|
