| – Малороссийский язык своею нежностью и приятною звучностью напоминает древнегреческий. Это польстило ей, и она стала рассказывать ему с чувством и убедительно, что в Гадячском уезде у нее есть хутор, а на хуторе живет мамочка, и там такие груши, такие дыни, такие кабаки! У хохлов тыквы называют кабаками, а кабаки шинками, и варят у них борщ с красненькими и с синенькими «такой вкусный, такой вкусный, что просто – ужас!». Слушали мы, слушали, и вдруг всех нас осенила одна и та же мысль. – А хорошо бы их поженить, – тихо сказала мне директорша. Мы все почему-то вспомнили, что наш Беликов не женат, и нам теперь казалось странным, что мы до сих пор как-то не замечали, совершенно упускали из виду такую важную подробность в его жизни. Как вообще он относится к женщине, как он решает для себя этот насущный вопрос? Раньше это не интересовало нас вовсе; быть может, мы не допускали даже и мысли, что человек, который во всякую погоду ходит в калошах и спит под пологом, может любить. – Ему давно уже за сорок, а ей тридцать… – пояснила свою мысль директорша. – Мне кажется, она бы за него пошла. Чего только не делается у нас в провинции от скуки, сколько ненужного, вздорного! И это потому, что совсем не делается то, что нужно. Ну вот к чему нам вдруг понадобилось женить этого Беликова, которого даже и вообразить нельзя было женатым? Директорша, инспекторша и все наши гимназические дамы ожили, даже похорошели, точно вдруг увидели цель жизни. Директорша берет в театре ложу, и смотрим – в ее ложе сидит Варенька с этаким веером, сияющая, счастливая, и рядом с ней Беликов, маленький, скрюченный, точно его из дому клещами вытащили. Я даю вечеринку, и дамы требуют, чтобы я непременно пригласил и Беликова и Вареньку. Одним словом, заработала машина. Оказалось, что Варенька не прочь была замуж. Жить ей у брата было не очень-то весело, только и знали, что по целым дням спорили и ругались. Вот вам сцена: идет Коваленко по улице, высокий, здоровый верзила, в вышитой сорочке, чуб из-под фуражки падает на лоб; в одной руке пачка книг, в другой толстая суковатая палка. За ним идет сестра, тоже с книгами. |
| Уж неизвестно, преднамеренно или нет (сотрудники музея могли и не знать, что в алтарях христианских храмов, под престолом, кладут частицы мощей мучеников), но самая восточная часть экспозиции – витрина на Горнем месте недействующего храма – посвящена мальчику-мученику. В 1965 году неподалеку от Тотьмы, в деревне Скорняково родился Сергей Преминин; в 1984 году его призвали в армию, и в 1986 году он служил на подводном атомном крейсере К-219. О.В. Пахомов. Мореходам Тотьмы посвящается 3 октября 1986 года атомная подводная лодка К-219 несла боевое патрулирование в Атлантическом океане в 480 милях к востоку от Бермудских островов. При совершении маневра по глубине в ракетной шахте произошел взрыв, была сорвана крышка шахты и в отсек начала проникать забортная вода. После короткого замыкания возник пожар. Был потерян контроль над обоими ракетными и реакторными отсеками, утрачена радиосвязь. Сработала аварийная защита реактора, но из-за отсутствия электроэнергии в корабельной сети компенсирующие решетки не опустились. Это могло привести к неуправляемому разгону реактора и, как следствие, его взрыву. Единственный выход – заглушить реактор вручную. В отсек отправились старший лейтенант Николай Беликов и матрос Сергей Преминин. Они работали по очереди, но из-за высокой температуры (около 70 градусов) Николай Беликов потерял сознание и был выведен из отсека, а Сергей Преминин продолжил работу в одиночку. Он выполнил задачу: все решетки легли на нижние концевики, надежно заглушив реактор, – и доложил об этом по переговорному устройству. Однако выйти из отсека Сергей не смог: возросшим давлением прижало переборочную дверь. Снаружи отчаянно пытались ее открыть – безрезультатно. В случае взрыва реактора на лодке, где находились баллистические ракеты с ядерными зарядами, почти наверняка все побережье Америки было бы поражено радиацией, а океанские течения и ветра разнесли бы радиоактивное заражение по Атлантике. Атомная подводная лодка К-219 Северного флота затонула в Саргассовом море. Спасенный экипаж сначала был доставлен на Кубу, а затем в Москву, а Сергей Преминин остался в реакторном отсеке. |
| Как и в его первое посещение, Вера Иосифовна читает вслух свой роман, а Екатерина Ивановна шумно и долго играет на рояле, но Старцев чувствует одно лишь раздражение. В саду, куда Котик приглашает Старцева, девушка говорит о том, с каким волнением ожидала этой встречи, и Старцеву становится грустно и жаль прошлого. Он рассказывает о своей серой однообразной жизни, жизни без впечатлений, без мыслей. Но Котик возражает, что у Старцева есть благородная цель в жизни — его работа земского врача. Говоря о себе, она признается, что разуверилась в своем таланте пианистки и что Старцев, служащий народу, помогающий страдальцам, представляется ей идеальным, возвышенным человеком. Однако у Старцева такая оценка его достоинств не вызывает никакого душевного подъема. Покидая дом Туркиных, он чувствует облегчение от того, что не женился в свое время на Екатерине Ивановне, и думает, что если самые талантливые люди во всем городе так бездарны, то каков же должен быть город. Он оставляет без ответа письмо от Котика и больше уже никогда не приезжает к Туркиным. С течением времени Старцев еще больше полнеет, становится грубым и раздражительным. Он разбогател, имеет громадную практику, но жадность не позволяет бросить земское место. В городе его зовут уже просто Ионычем. Живется Старцеву скучно, ничто его не интересует, он одинок. А Котик, любовь к которой была единственной радостью Старцева, постарела, часто болеет и каждый день по четыре часа играет на рояле. О. А. Петренко Человек в футляре Рассказ (1898) Конец XIX b. Сельская местность в России. Село Мироносицкое. Ветеринарный врач Иван Иванович Чимша-Гималайский и учитель гимназии Буркин, проохотившись весь день, располагаются на ночлег в сарае старосты. Буркин рассказывает Иван Иванычу историю учителя греческого языка Беликова, с которым они преподавали в одной гимназии. Беликов был известен тем, что «даже в хорошую погоду выходил в калошах и с зонтиком и непременно в теплом пальто на вате». Часы, зонтик, перочинный нож Беликова были уложены в чехлы. Он ходил в темных очках, а дома закрывался на все замки. Беликов стремился создать себе «футляр», который защитил бы его от «внешних влияний». Ясны для него были лишь циркуляры, в которых что-нибудь запрещалось. Любые отклонения от нормы вызывали в нем смятение. Своими «футлярными» соображениями он угнетал не только гимназию, но и весь город. Но однажды с Беликовым произошла странная история: он чуть было не женился. |
| — Но тогда так и скажи, что во всем нужна мера и ты напрасно захихикал. — Я захихикал потому, что вспомнил чеховского человека в футляре. — Ну и нашел же, что вспоминать, — сказал я. — При чем тут чеховский Беликов? — Но ведь Беликов тоже только и делал, что исполнял приказы. И у него тоже ведь был свой принцип — «как бы чего не вышло». — Следовательно, ты хочешь сказать, — заговорил я, понявши, в чем дело, — что как от бескорыстия до тунеядства один шаг, так и от угодливого исполнения приказаний тоже один шаг до человека в футляре. Но знаешь что? Мы с тобой все время топчемся на одном и том же месте. Это не так, а вот это тоже не так, а вот это третье — опять не туда. Все это только подходы к дому. Но не пора ли войти в самый дом? — Конечно, все это только подходы. Но удивительным образом почему–то все–таки никак не удается открыть дверь и войти в дом. Тут я догадался, куда метит Чаликов, и уже безбоязненно заговорил на темы, которые раньше избегал затрагивать. — Все это от нашей узости, — заговорил я более уверенным тоном. — Мы с тобой захотели определить, что такое дело делать. А оказалось, что дело делать — это вовсе не значит пользоваться житейскими понятиями, хотя бы и нужными, хотя бы и трижды необходимыми, хотя бы и четырежды полезными и деловыми. Надо выйти за пределы обыденщины, и это нужно делать для осмысления самой же обыденщины. Конечно, дело делать должно бьпъ нашей обыденщиной. Но только ли ею? — А ведь если не обыденщина, тогда ведь остается только сама действительность. А как ее охватить? Ведь она же, небось, бесконечна. А дело делать приходится нам, вполне конечным существам, и среди тоже вполне конечных вещей. — Этого, Чаликов, не бойся, — поторопился я успокоить собеседника. — Нашего брата бесконечностями не запугаешь. Не боятся же математики своих бесконечных величин. Наоборот, если их послушать, то только благодаря операциям с бесконечными величинами и можно понять конечные процессы в конечных промежутках времени и пространства. — Бесконечности я тоже не боюсь, — сказал Чаликов. — Но я все–таки побаиваюсь действительности. В бесконечности мы не потонем, хотя бы по примеру математиков. Но вот действительность не есть ли то, в чем можно потонуть? |
| – А хорошо бы их поженить, – тихо сказала мне директорша. Мы все почему-то вспомнили, что наш Беликов не женат, и нам теперь казалось странным, что мы до сих пор как-то не замечали, совершенно упускали из виду такую важную подробность в его жизни. Как вообще он относится к женщине, как он решает для себя этот насущный вопрос? Раньше это не интересовало нас вовсе; быть может, мы не допускали даже и мысли, что человек, который во всякую погоду ходит в калошах и спит под пологом, может любить. – Ему давно уже за сорок, а ей тридцать… – пояснила свою мысль директорша. – Мне кажется, она бы за него пошла. Чего только не делается у нас в провинции от скуки, сколько ненужного, вздорного! И это потому, что совсем не делается то, что нужно. Ну вот к чему нам вдруг понадобилось женить этого Беликова, которого даже и вообразить нельзя было женатым? Директорша, инспекторша и все наши гимназические дамы ожили, даже похорошели, точно вдруг увидели цель жизни. Директорша берет в театре ложу, и смотрим – в ее ложе сидит Варенька с этаким веером, сияющая, счастливая, и рядом с ней Беликов, маленький, скрюченный, точно его из дому клещами вытащили. Я даю вечеринку, и дамы требуют, чтобы я непременно пригласил и Беликова и Вареньку. Одним словом, заработала машина. Оказалось, что Варенька не прочь была замуж. Жить ей у брата было не очень-то весело, только и знали, что по целым дням спорили и ругались. Вот вам сцена: идет Коваленко по улице, высокий, здоровый верзила, в вышитой сорочке, чуб из-под фуражки падает на лоб; в одной руке пачка книг, в другой толстая суковатая палка. За ним идет сестра, тоже с книгами. – Да ты же, Михайлик, этого не читал! – спорит она громко. – Я же тебе говорю, клянусь, ты не читал же этого вовсе! – А я тебе говорю, что читал! – кричит Коваленко, гремя палкой по тротуару. – Ах же, Боже ж мой, Минчик! Чего же ты сердишься, ведь у нас же разговор принципиальный. – А я тебе говорю, что я читал! – кричит еще громче Коваленко. А дома, как кто посторонний, так и перепалка. |
| В. Беликов Часть I. Духовные меры против раскола «Дикое растение самочинного неведения» 88 , по своему происхождению, – раскол и в настоящее время, «наиболее основан на невежестве» 89 , писал м. Филарет. Этим невежеством – особенно невежеством женщин 90 – раскол держится и им питается. При собственном невежестве раскольники пользуются малообразованностью православных для совращения их в раскол. «Для безграмотного крестьянина довольно двух слов: старая вера, чтобы совратить его с церковного пути» 91 . Поэтому-то мы и замечаем, что раскол наиболее распространен между менее развитыми классами русского общества – «между крестьянами и мещанами, и особенно их женами», из которых «многие держатся раскола искренно» 92 . Но если раскол есть продукт невежества, заблуждение ума, уклоняющегося от истины, то он, естественно, требует и врачевания духовного, противодействия ему духовными средствами. «Доколе заблуждение раскола не сопровождается оказательством или совращением от православия или нарушением гражданского закона, дотоле, говорит м. Филарет, возможное и должное на него действование есть духовно-нравственное» 93 . То же самое он пишет и в своем мнении «о средствах к уменьшению расколов». «Вразумление в истинном учении, – говорит он в этом мнении, – без сомнения, есть самое свойственное орудие для обращения заблуждающих всякаго рода» 94 , а следовательно и для обращения раскольников. Это противодействие расколу духовными средствами составляет «существенный долг служителей церкви» 95 . Такими духовными средствами борьбы с расколом, по мнению Филарета, следует считать: 1) школу, 2) просветительную деятельность духовенства и монашества, 3) деятельность специальных миссионеров и, наконец, 4) полемическую литературу. Глава I. Школа Школа, как средство борьбы с расколом. Наилучший тип такой школы. Школы женские. Свобода приходской школы от светского контроля. Задачи школы – в отношении к православным и раскольникам. Трудность привлечения последних в школу. Средства победить эту трудность. Успехи приходской школы. Заботы м. Филарета о развитии школьного дела в своей епархии. |
| —323— ненных ему дел и т. п. Здесь автор оперирует, как человек, хорошо знающий римское право и римскую центральную и областную судную администрацию. Имея точку опоры в классической юриспруденции, как юрист по полученному ранее высшему образованию, г, Беликов разбирается в сложной казуистике талмудического права, у него, так сказать, специальное юридическое мышление, и благодаря этому суд синедриона, столь важный для нас по отношению к последним дням земной жизни Господа, очерчен с новых сторон, доселе мало освещенных и в западной науке. Некоторое отношение работа г. Беликова имеет только к брошюре Фюрста: Das peinliche Rechtsverfahren im judischen Alterthum. Из частных lapsus работы рецензент должен указать: 1) на наклонность автора с одной стороны к тавтологии, с другой к излишнему упрощению речи, благодаря чему по местам являются затемненность, неясность, например на стр. 19 он пишет: согласно велениям воли Божией и принципам Моисеева законодательства, как будто речь идет о различных началах древнееврейского права, или на стр. 25 говорит о сознанной и сознаваемой миссии, различение атрибутов чересчур тонкое, на стр. 27 г. Беликов замечает: Израиль возвысился, как чисто религиозная община и доктрина (sic!). Во вторых, автор пристрастен к латинским фразам, по местам он приводит даже не афоризмы, получившие право гражданства в литературном языке, но просто переводит русскую речь на латынь, при чем ставит рядом оба выражения – русское и латинское, например, на стр. 29 он пишет – «ессе signum temporis – таково знамение времени» и т. п. В сочинении автор бесспорно выступает, как знаток латинского языка, особенно Silberlatein в языке римских юристов, но для ознакомления рецензента с своими познаниями по части юридической терминологии достаточно было бы подстрочной цитации. 3) Фактических ошибок в сочинении не замечается, кроме одной обмолвки, возможно составляющей lapsus переписчика, именно смешано восстановление храмового культа при Маккавеях с сооружением храма в эпоху реставрации иудейства при Езре – Неемии. Автор пытался разрешить вопрос о происхождении т. н. великой |
| Было у него странное обыкновение – ходить по нашим квартирам. Придет к учителю, сядет и молчит и как будто что-то высматривает. Посидит, этак, молча, час-другой и уйдет. Это называлось у него «поддерживать добрые отношения с товарищами», и, очевидно, ходить к нам и сидеть было для него тяжело, и ходил он к нам только потому, что считал своею товарищескою обязанностью. Мы, учителя, боялись его. И даже директор боялся. Вот подите же, наши учителя народ все мыслящий, глубоко порядочный, воспитанный на Тургеневе и Щедрине, однако же этот человечек, ходивший всегда в калошах и с зонтиком, держал в руках всю гимназию целых пятнадцать лет! Да что гимназию? Весь город! Наши дамы по субботам домашних спектаклей не устраивали, боялись, как бы он не узнал; и духовенство стеснялось при нем кушать скоромное и играть в карты. Под влиянием таких людей, как Беликов, за последние десять – пятнадцать лет в нашем городе стали бояться всего. Боятся громко говорить, посылать письма, знакомиться, читать книги, боятся помогать бедным, учить грамоте… Иван Иваныч, желая что-то сказать, кашлянул, но сначала закурил трубку, поглядел на луну и потом уже сказал с расстановкой: – Да. Мыслящие, порядочные, читают и Щедрина, и Тургенева, разных там Боклей и прочее, а вот подчинились же, терпели… То-то вот оно и есть. – Беликов жил в том же доме, где и я, – продолжал Буркин, – в том же этаже, дверь против двери, мы часто виделись, и я знал его домашнюю жизнь. И дома та же история: халат, колпак, ставни, задвижки, целый ряд всяких запрещений, ограничений, и – ах, как бы чего не вышло! Постное есть вредно, а скоромное нельзя, так как, пожалуй, скажут, что Беликов не исполняет постов, и он ел судака на коровьем масле, – пища не постная, но и нельзя сказать, чтобы скоромная. Женской прислуги он не держал из страха, чтобы о нем не думали дурно, а держал повара Афанасия, старика лет шестидесяти, нетрезвого и полоумного, который когда-то служил в денщиках и умел кое-как стряпать. Этот Афанасий стоял обыкновенно у двери, скрестив руки, и всегда бормотал одно и то же, с глубоким вздохом: – Много уж их нынче развелось! Спальня у Беликова была маленькая, точно ящик, кровать была с пологом. |
| Беликов— как некая вершина, к которой стремятся в своём развитии предшествующие ему персонажи. Но завершилось ли развитие после достижения вершины? — А вы читали «Человека в футляре»?— спрашивают Передонова. — Я не читаю пустяков,— отвечает он. Жизнь Беликова— пустяк по сравнению с жизнью Передонова. Развитие не остановилось. Оно стремится дальше. Развитие типа стремится уже вниз. Вниз к вырождению. Символ убожества вырождается в символ извращённости. Развитие устремилось вниз, к вырождению в передоновщину . В неприкрытую бесовщину. Мерзкая Недотыкомка, подсмотренная где-то Сологубом, направляет жизнь, всю жизненную гнусь, торжествует и губит человека. Сумасшествие Передонова— лишь вынужденная дань Ф.Сологуба традициям критического реализма. Ибо не сплошное ли сумасшествие— вся эта история, весь роман «Мелкий бес»? Реальны ли этот безумный страх Передонова (отравят, ограбят, убьют, подменят другим...), эти садистские его устремления, «паскудная» его фантазия, эта гипертрофированная извращённость Передонова и окружающих его людей? Реальна ли, с точки зрения заурядного правдоподобия, сцена «неистовой забавы» Передонова и его гостей: «Плевали на обои, обливали их пивом, пускали в стены и потолок бумажные стрелы, запачканные на концах маслом, лепили на потолок чертей из жёваного хлеба. Потом придумали рвать полоски из обоев на азарт,— кто длиннее вытянет» (49). Передонов ещё более нереален, чем Беликов. И всё же «сползающий с ума» (З.Гиппиус) Передонов— правда. Правда— как результат дальнейшего логического движения идей критического реализма. Ибо передоновщина— это откровенное утверждение того, к чему когда-то робко и с оговорками пытались прикоснуться художники критического реализма. Отрицание смысла жизни (подмена его суррогатами вроде «борьбы за счастье народа»— тоже отрицание)— не к такому ли результату приводит? С нарастанием этих идей к ним добавляется утверждение гнусной извращённости мира. Передоновщина— правда. Правда в иной реальности: в реальности бесовского торжества. Это правда в той системе миропонимания, в которой отвергается даже возможность пребывания образа Божия в человеке. Это правда безбожного, богоотступнического, апостасийного мира. Сологуб не только выявил то, что было потенциально заложено в критическом реализме, но и обозначил вектор дальнейшего движения: к постмодернизму конца XX столетия. Он— предтеча постмодернизма. |
| Антон Беликов: «Нужна культурная деоккупация будущего» 10.08.2022 15:03:15 Растерянность – это слово точнее всего описывает состояние, в котором оказалась русская культура после 24 февраля 2022 года. Мир изменился. Изменился для всех. Это изменение имеет исторический характер, то есть полный его масштаб можно будет разглядеть лишь на значительном временном удалении от настоящего момента. И культура наша оказалась к этому совершенно не готова. Чтобы понять, что делать в этой ситуации, имеет смысл обратиться к вопросу о том, чем, собственно, является культура в историческом своем смысле, за пределами сиюминутного пиара. Ответ прост: в глобальном смысле культура – признак, отличающий человеческое существо от животного. На микроуровне культура – это хранилище опыта выживания народа. Набор стереотипных схем, обеспечивающих его выживание в историческом контексте. Пример – максима «русские не сдаются». Сейчас уже совершенно очевидно, что в историческом смысле мы находимся не в состоянии военной операции, мы находимся в состоянии борьбы за субъектность. Если проще – речь идет о выживании народа, его культуры. В ХХ веке мы уже находились в подобной ситуации. Великая Отечественная война была борьбой за субъектность, даже больше – борьбой за право человека оставаться человеком. И все участники исторического процесса тогда отдавали себе в этом отчет. Однако танковые клинья как последний аргумент модерна в сопротивлении постмодерну не должны заслонять главного: одной только победы оружия решительно недостаточно. Тогда, в то великое время, мы делали большую культуру. От авангарда до соцреализма. СССР находился в авангарде культуры, и этот задел продолжали использовать до 1980-х годов. Сегодня не так. Наша культура с 1990-х годов глубоко вторична. Мы с готовностью принимаем культурное доминирование оппонента и следуем ему. В первую очередь на уровне ценностей, на аксиологическом уровне. Антикультура 30 лет назад российские культуртрегеры в статусе нерадивых школяров были допущены в храм универсального транснационального постмодерна. С тех пор эта вторичность вошла в кровь и плоть тех, кто делает культуру. Мерилом востребованности и актуальности художника в России стал его допуск в мировой храм постмодерна. |
|
|
