| (…) «Сначала выделение предметов для Антиквариата производилось секретно, но уже в конце января в музее были созданы «бригады по выявлению и отбору музейных ценностей экспортного значения», а телеграммы о выделении определенных картин посылались открытым текстом. Уже в феврале первой из картин ушел с экспозиции «Портрет Елены Фурман» кисти П. Рубенса, в марте портрет лорда Ф. Уортона работы Ван-Дейка, а в ноябре со стены испанского зала исчез портрет папы Иннокентия X, шедевр Веласкеса. В Антиквариате скопилось громадное количество разных предметов музейного значения, и среди них был бронзовый водолей в форме коровы-зебу с теленком, на котором была вычеканена куфическая надпись. Заведующему Отделом Востока И. А. Орбели удалось обменять этот бронзовый, очень ценный предмет, на «золотую лицевую пластину иконы-мощехранительницы высокопробного золота, с пунктирной грузинской надписью» (Акт от 4 мая 1930 г.). Сотрудникам Эрмитажа было горько получать такие телеграммы: «Подтверждаем первую телеграмму вместо Ван Дейк читать Ван Эйк 51501 Луполл»; «Передайте ходатайству распоряжение Антиквариата картины 1 Рембрандт Паллада 2 Рембрандт Татус (читай Титус) 3 Ватто Музыкант 4 картина стакан лимонада 5 Вамдондиана (читай Гудон Диана) А. Бубнов 171-ш». Большинство лучших картин было куплено министром финансов США Меллоном и ныне находятся в Вашингтонской картинной галерее, а рембрандтовская «Афина Паллада» попала к нефтяному королю Галусту Гюльбенкяну». Как же была остановлена распродажа шедевров Эрмитажа? Вот как об этом вспоминает Б.Б. в главе «Чистка»: «…многие ценнейшие экспонаты продолжали уходить в Антиквариат на продажу за границу. Реальной стала угроза скифскому золоту и сасанидскому серебру, которое в письме, подписанном Вольтером, именовалось «сассонитским». Размах продажи и ее форма вызывали тревогу, так как чувствовалась бессмысленность этого предприятия. Протесты в инстанциях против продажи успеха не имели. Тогда И. А. Орбели написал письмо прямо И. В. Сталину, а Б. В. Легран решился передать его через своего старого друга А. Енукидзе». |
| 26 Корейское правительство, запрещая иноземцам входить в свои пределы, тем не менее разрешало китайским рыбакам производить ловлю рыбы у берегов Кореи, имея за рыбаками тщательный надзор. Прим. перевод. 27 Китайский язык (иероглифы) пользуется таким же большим значением в Корее, каким некогда пользовался в Европе латинский. Не говоря о более или менее образованных корейцах, даже многие простолюдины знают не одну тысячу иероглифов. На китайском языке доселе пишутся правительственные указы, распоряжения и серьезные сочинения. Это язык столько же правительственный, канцелярский, сколько и научный. Но вследствие того, что произношение этих иероглифов совсем другое, чем в Китае, – корейцы могут объясняться с китайцами или японцами не устно, а путем изображения иероглифов. Прим. перевод. 28 Миссионеры казнены потому, писали корейцы, что переменяют свои имена и костюмы, спят днем, а ночью путешествуют, входят в общение с мятежниками, преступниками и подлыми людьми и проникают в запрещенное королевство. Не может быть никакого сравнения между ними и невинными людьми, потерпевшими кораблекрушение. Примеч. автора. 29 Печи отсутствуют в корейских фанзах, а от топки, находящейся снаружи, идут ходы под глиняным полом комнат. Ходы, нагреваясь, сообщают тепло всему помещению непосредственно с пола. Прим. перевод. 30 В это время миссионеры открыли две школы, каждая на шесть человек. Увеличить число учеников они боялись, в виду бдительных властей и правительственных шпионов. Кроме сего при епископе постоянно состояло пять молодых людей, изучавших китайский и латинский языки. Прим. перевод. 31 Это был фрегат Паллада (на котором, между прочим, путешествовал Гончаров). Фрегат сделал съёмки восточных берегов к р. Тумен, съёмки эти были дополнены в 1855 г. французским судном Виржини (Virginie). Это примечание Гриффис заключает словами: «Паллада и Виргиния. Эти имена внушают мысль о первой дипломатической победе генерала Игнатьева». Примеч. автора. 32 В описываемый период была учреждена миссионерами школа на семь человек, специально изучавших латинский язык. Существовала аптека в одном из больших городов полуострова. На корейский язык переведены были молитвы, краткие учебники догматического и нравственного содержания. Собрано много интересных документов и сведений за предшествующие тридцать лет. Материал этот лег в основу труда Далле: «История корейской церкви». Прим. перевод. |
| - Опять же - обилие подробностей исходит из стремления придать маяку единственное значение: маяки ныне исчезли из жизни - и как явление в литературе не осмыслено. Остаётся и задача достоверности . А подробности не было нужды придумывать - в памяти сидят занозами. Добавлю, что «свойство замечать» у литератора такое же, как у нелитератора -избирательное. Но литератор обладает ещё и «свойством» «подать» деталь, обыграть подробность, остановить на них взгляд... - Как Вы относитесь к творчеству И.А.Гончарова и какие писатели близки вам по духу и мастерству? - В том, что настигла именно Гончаровская премия, увидел несколько совпадений. Книга Ивана Александровича Гончарова «Фрегат «Паллада»» со мной сорок лет. Добралась до Камчатки, куда в своё время автору доплыть не удалось, вернулась на мою родину. Большие цитаты из сухопутной части гончаровского труда приводил в своих статьях, чтобы «доказать» неслучайность складывания такого мирового явления, как Российская империя. Несколько поглавных эпиграфов в «Хорошей пристани» взяты оттуда же. Вообще «Фрегат «Паллада»» оказал подспудное влияние на собственное решение странствовать, он тревожил воображение, отвечал неизбежным в молодости порывам мечтательности. Да и теперь иногда открываю книгу с любой страницы и с удовольствием ею зачитываюсь, отдавая должное полноте описаний и достоинствам добротного русского языка. Но теперь воспринимаю Гончарова уже с собственным отношением, отмечаю и авторскую дотошность очеркового исследования действительности и критичную наивность его некоторых выводов... Иван Александрович в противовес лодырю Обломову вывел тип Штольца, обрусевшего немца, являющегося источником активизма русской жизни, её преобразующим началом. И самого Гончарова по многим признакам мы бессознательно относим к обломовскому типу, забывая, что он успел за свою жизнь написать несколько неподъёмных романов вкупе с толстым собранием путевых очерков. Да ещё совершил путешествие вокруг Европы, Африки и Азии, штормовал в море, пёкся на экваторе, трясся по непроезжим дорогам от Якутска до Питера. Кто же он - Обломов или Штольц? Думаю, и то и другое вместе... |
| “Сам ты, мой милый, о том мне своими словами напомнил; Слышали мы, что, твою благородную мать притесняя, В доме твоем женихи беззаконного делают много. Знать бы желал я: ты сам ли то волею сносишь? Народ ли 215 Вашей земли ненавидит тебя, по внушению бога? Мы же не ведаем; может случиться легко, что и сам он Их, возвратяся, погубит, один ли, созвав ли ахеян… О, когда б возлюбить светлоокая дева Паллада Так же могла и тебя, как она Одиссея любила 220 В крае троянском, где много мы бед претерпели, ахейцы! Нет, никогда не бывали столь боги в любви откровенны, Сколь откровенна была с Одиссеем Паллада Афина! Если бы ею с такою ж любовью и ты был присвоен, Самая память о браке во многих из них бы пропала”. 225 Нестору так отвечал рассудительный сын Одиссеев: “Старец, несбыточно, думаю, слово твое; о великом Ты говоришь, и ужасно мне слушать тебя; не случится То никогда ни по просьбе моей, ни по воле бессмертных”. Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала: 230 “Странное слово из уст у тебя, Телемах, излетело; Богу легко защитить нас и издали, если захочет; Я ж согласился б скорее и бедствия встретить, чтоб только Сладостный день возвращенья увидеть, чем, бедствий избегнув В дом возвратиться, чтоб пасть пред своим очагом, как великий 235 Пал Агамемнон предательством хитрой жены и Эгиста. Но и богам невозможно от общего смертного часа Милого им человека избавить, когда он уж предан В руки навек усыпляющей смерти судьбиною будет”. Так отвечал рассудительный сын Одиссеев богине: 240 “Ментор, не станем о том говорить мы, хотя и крушит нам Сердце оно; уж его возвращения мы не увидим: Черную участь и смерть для него приготовили боги. Я же теперь, о ином вопрошая, хочу обратиться К Нестору – правдой и мудростью всех он людей превосходит. 245 Был, говорят, он царем, повелителем трех поколений, Образом светлым своим он бессмертному богу подобен – Сын Нелеев, скажи, ничего от меня не скрывая, Как умерщвлен был Атрид Агамемнон пространнодержавный? Где Менелай находился? Какое губящее средство |
| Мирный покинула сон Алкиноева сила святая; Встал и божественный муж Одиссей, городов сокрушитель. Царь Алкиной многовластный повел знаменитого гостя 5 На площадь, где невдали кораблей феакийцы сбирались. Сели, пришедши, на гладко обтесанных камнях друг с другом Рядом они. Той порою Паллада Афина по улицам града, В образ облекшись глашатая царского, быстро ходила; Сердцем заботясь о скором возврате домой Одиссея, 10 К каждому встречному ласково речь обращала богиня: “Вы, феакийские люди, вожди и владыки, скорее На площадь все соберитесь, дабы иноземца, который В дом Алкиноя премудрого прибыл вчера, там увидеть: Бурей к нам брошенный, богу он образом светлым подобен”. 15 Так говоря, возбудила она любопытное рвенье В каждом, и скоро наполнилась площадь народом; и сели Все по местам. С удивленьем великим они обращали Взор на Лаэртова сына: ему красотой несказанной Плечи одела Паллада, главу и лицо озарила, 20 Стан возвеличила, сделала тело полнее, дабы он Мог приобресть от людей феакийских приязнь и вселил в них Трепет почтительный мужеской силой на играх, в которых Им испытать надлежало его, отличась пред народом. Все собралися они, и собрание сделалось полным. 25 Тут, обратяся к ним, царь Алкиной произнес: “Приглашаю Выслушать слово мое вас, людей феакийских, дабы я Высказать мог вам все то, что велит мне рассудок и сердце. Гость иноземный – его я не знаю; бездомно скитаясь, Он от восточных народов сюда иль от западных прибыл – 30 Молит о том, чтоб ему помогли мы достигнуть отчизны. Мы, сохраняя обычай, молящему гостю поможем; Ибо еще ни один чужеземец, мой дом посетивший, Долго здесь, плача, не ждал, чтоб его я услышал молитву. Должно спустить на священные воды корабль чернобокий, 35 В море еще не ходивший; потом изберем пятьдесят два Самых отважных меж лучшими здесь молодыми гребцами; Весла к скамьям прикрепив корабельным, пускай соберутся В царских палатах они и поспешно себе на дорогу Вкусный обед приготовят; я всех их к себе приглашаю. 40 Так от меня объявите гребцам молодым; а самих вас, |
| Несмотря на все позднейшее идейно-художественное развитие таких образов, как Зевс, Гера , Аполлон , Афина Паллада , Афродита , Эрос , хариты , Геракл и др., их продолжали в классическое время почитать в виде камней, кусков дерева (обработанных и необработанных), деревьев и животных, растений. Примером архаического фетиша является дельфийский омфал, или «пуп земли». Когда-то Рея, желая спасти от своего мужа Кроноса новорожденного Зевса, дала ему вместо младенца завернутый в пеленки камень, к-рый и был проглочен Кроносом. Извергнутый Кроносом, он был помещен в Дельфах как центр земли («пуп земли») и стал почитаться как святыня; его облачали в одежды и умащали ароматными маслами. Змеи - наиболее типичные хтонические животные. Появление в поздних мифах героев, убивавших драконов, является наилучшим свидетельством борьбы новой культуры с хтонизмом вообще. Даже такие светлые и прекрасные богини, как Афина Паллада, имели змеиное прошлое. У Софокла ( Sophocl. Fragm. 585) она называется «живущей со змеей», а в орфическом гимне (Orph. hymn. XXXII, II) она просто змея. Человек мыслился тоже вполне фетишистски, его духовная жизнь целиком отождествлялась либо с его функциями, либо со всем человеческим организмом. Фетишистски представлялся человеческий и вообще животный организм и его части. Так, голова растерзанного вакханками Орфея плывет к Лесбосу, пророчествует и творит чудеса. Глаза Афины Паллады поражают диким и магнетическим выражением, от взгляда Артемиды засохла целая роща. Глаза Медузы, одной из горгон, превращают в камень все, на что она устремляет взор. Фетишистские воззрения переносились не только на отдельного человека, но и на всю родовую общину. Люди думали, что весь данный род представлен к.-л. животным, растением или даже вещью. Фетишистское понимание охватывало весь мир, к-рый мыслился как единое живое тело, на первых порах обязательно женское. Небо и земля, земля и море, море и преисподняя очень слабо различались между собой в первобытном сознании. Такое представление сохранялось в Греции еще в классическую эпоху, когда говорили о Зевсе Олимпийском и Зевсе Подземном, был Зевс Хтоний, о Посейдоне - как о «земледержце» и «землепотрясателе» и в то же время как о морском божестве. |
| Бога Пеан врачевством, утоляющим боли, осыпав, Скоро его исцелил, не для смертной рожденного жизни. Дерзкий, неистовый! он не страшась совершал злодеянья: Луком богов оскорблял, на Олимпе великом живущих! 405 Но на тебя Диомеда воздвигла Паллада Афина. Муж безрассудный! не ведает сын дерзновенный Тидеев: Кто на богов ополчается, тот не живет долголетен; Дети отцом его, на колени садяся, не кличут В дом свой пришедшего с подвигов мужеубийственной брани. 410 Пусть же теперь сей Тидид, невзирая на гордую силу, Мыслит, да с ним кто иной, и сильнейший тебя, не сразится; И Адрастова дочь, добродушная Эгиалея , Некогда воплем полночным от сна не разбудит домашних, С грусти по юном супруге, храбрейшем герое ахейском, 415 Верная сердцем супруга Тидида, смирителя коней”. Так говоря, на руке ей бессмертную кровь отирала: Тяжкая боль унялась, и незапно рука исцелела. Тою порою, зревшие всё, и Афина и Гера Речью язвительной гнев возбуждали Крониона Зевса; 420 Первая речь начала светлоокая дева Афина: “Зевс, наш отец, не прогневаю ль словом тебя я, могучий? Верно, ахеянку новую ныне Киприда склоняла Ввериться Трои сынам, беспредельно богине любезным? И, быть может, ахеянку в пышной одежде лаская, 425 Пряжкой златою себе поколола нежную руку?” Так изрекла; улыбнулся отец и бессмертных и смертных И, призвав пред лицо, провещал ко златой Афродите: “Милая дочь! не тебе заповеданы шумные брани. Ты занимайся делами приятными сладостных браков; 430 Те же бурный Арей и Паллада Афина устроят”. Так взаимно бессмертные между собою вещали. Тою порой на Энея напал Диомед нестрашимый: Зная, что сына Анхизова сам Аполлон покрывает, Он не страшился ни мощного бога; горел непрестанно 435 Смерти Энея предать и доспех знаменитый похитить. Трижды Тидид нападал, умертвить Анхизида пылая; Трижды блистательный щит Аполлон отражал у Тидида; Но, лишь в четвертый раз налетел он, ужасный, как демон, Голосом грозным к нему провещал Аполлон дальновержец: 440 “Вспомни себя, отступи и не мысли равняться с богами, |
| Всё дело в том, что Гончарова интересует лишь столкновение того, что Достоевский называет «патриархальностью» (первый этап развития человечества, отражённый в «Сне Обломова») и «цивилизацией» (деятельность Петра Ивановича Адуева, Штольца, а также - в морально скорректированном виде - Тушина, деятельность англичан, России, Америки в Сибири и малоразвитых азиатских и африканских странах, как это отразилось во «Фрегате «Паллада»» и пр.). Причём, в «цивилизации» Гончаров видит и потенциал «христианства», т. е., по Достоевскому, уже третьего этапа развития человечества. «Письма столичного друга к провинциальному жениху» Гончарова особенно явственно подчёркивают, что Гончаров пытается в самом «болезненном» цивилизационном периоде развития человечества усмотреть ростки христианства. Он пытается увидеть, как в современной цивилизованном обществе человеческая личность может сохранить в себе и реализовать в обычной жизненной практике христианский идеал. Отсюда появляется значащее для него понятие «порядочный человек». И отсюда же - у Гончарова не столь резкое определение цивилизации, как у Достоевского, который называет её «болезненное состояние». Для Гончарова цивилизование мира есть не только болезнь, как у Достоевского, но и выполнение Божьего «задания»: превратить пустыни в сады, вернув тем самым Богу «плод брошенного Им зерна» («Фрегат «Паллада»»). Достоевский подчёркивает в Боге идею справедливости и совести, Гончаров - творчество. В этом смысле любопытно посмотреть на трактовку понятия «Божьего Сада» у обоих писателей. По Достоевскому, человек вместе с другими тварями должен сознавать свою связь с Богом, славить и благодарить Его. В «Братьях Карамазовых» старец Зосима говорит: «Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле и взрастил сад Свой, и взошло все, что смогло взойти, но взращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего с таинственным миром иным...». Для Гончарова важен человек-работник, человек-цивилизатор, выполняющий задание Бога по превращению пустыни в Сад. |
| Афина Паллада (как свидетельствует уже самый первый миф об ее происхождении из головы Зевса после поглощения зачавшей от него Метиды (ср. Hes. Theog. 886 – 900, 924 – 926 и гомеровский эпитет " дочь сильного отца " ) является также осуществленной мыслью Зевса. Если Аполлон и Артемида суть как бы смысловая образность вещей, их светлая и ясная, резко оформленная явь, то Афина есть осуществление этой яви, этой божественной мысли, т.е. реализация чистой образности как таковой. Один из старых исследователей античной мифологии Л.Преллер правильно называл Афину персонифицированной arete ( " доблестью " – в противоположность изнеженной Афродите, которая " бессильна " – Ил. V 331) и nice ( " победой " ). Афина Паллада интересует нас здесь как некоторый символ искусства. Она очень близко связана с искусством, являясь покровительницей и наставницей в искусстве, ремесле и вообще во всякой планомерной и целесообразной деятельности и творчестве. У Гомера (как и у Гесиода) мы находим неоднократные указания на ее изумительную способность к искусству. Гомер (Ил. VI 303) заставляет Гекубу подносить Афине драгоценное одеяние для ее умилостивления – явное указание на ткацкое мастерство самой Афины. Впоследствии на этой почве образовался целый миф об Афине и Арахне, с которым можно познакомиться по Овидию. Но Афина – мастерица не только в женском рукоделии. В " Илиаде " она вдохновительница художников и, в особенности, Ферекла, который хотя и кораблестроитель, но одновременно и знаток всех искусств и ремесел (V 59 – 62). О ремесле Афины читаем (Гимн. IV 12 – 15): Плотников, смертных мужей, обучила впервые богиня Сооружать для боев колесницы, пестрящие медью. Девушек с кожею нежной она обучила в чертогах Славным работам, вложив понимание каждой в рассудок. Вообще говоря, если привлечь не только гомеровские материалы, то она – богиня гончарных, плотничных, кузнечных и золотых дел; она изобрела колесницу, плуг, краски, обувь и т.д. Она далеко не чужда также и музыке и орхестике. Беотийское сказание прямо приписывает ей изобретение флейты, так что выходит, что она научила игре на флейте и самого Аполлона, в то время как по малоазиатской версии изобретение флейты приписывается лидийскому силену Марсию. Обе версии, впрочем, объединились потом в одну: изобрела флейту Афина, но она ее бросила, увидевши в воде свои безобразно раздуваемые во время игры щеки. Поднял эту флейту и ею настоящим образом воспользовался Марсий. Глубокая связь Афины Паллады с искусством подчеркивалась также разными послегомеровскими мифами об изобретении ею военных труб, танца пиррихий (ставшего неотъемлемой принадлежностью Панафиней) и пр. |
| В землю вонзилась; но, вырвав ее, Ахиллесу Паллада Вновь подала, невидима Гектору, коннику Трои. Гектор же громко воскликнул к Пелееву славному сыну: “Празден удар! и нимало, Пелид, бессмертным подобный, 280 Доли моей не узнал ты от Зевса, хотя возвещал мне; Но говорлив и коварен речами ты был предо мною С целью, чтоб я, оробев, потерял и отважность и силу. Нет, не бежать я намерен; копье не в хребет мне вонзишь ты, Прямо лицом на тебя устремленному, грудь прободи мне, 285 Ежели бог то судил! Но копья и сего берегися Медного! Если бы, острое, в тело ты все его принял! Легче была бы кровавая брань для сынов Илиона, Если б тебя сокрушил я, – тебя, их, лютейшую гибель!” Рек он – и, мощно сотрясши, копье длиннотенное ринул, 290 И не прокинул: в средину щита поразил Ахиллеса; Но далеко оружие щит отразил. Огорчился Гектор, узрев, что копье бесполезно из рук излетело, Стал и очи потупил: копья не имел он другого. Голосом звучным на помощь он брата зовет Деифоба, 295 Требует нового дротика острого: нет Деифоба. Гектор постиг то своею душою, и так говорил он: “Горе! к смерти меня всемогущие боги призвали! Я помышлял, что со мною мой брат, Деифоб нестрашимый; Он же в стенах илионских: меня обольстила Паллада. 300 Возле меня – лишь Смерть! и уже не избыть мне ужасной! Нет избавления! Так, без сомнения, боги судили, Зевс и от Зевса родившийся Феб; милосердые прежде Часто меня избавляли; судьба наконец постигает! Но не без дела погибну, во прах я паду не без славы; 305 Нечто великое сделаю, что и потомки услышат!” Так произнес – и исторг из влагалища нож изощренный, С левого боку висящий, нож и огромный и тяжкий; С места, напрягшися, бросился, словно орел небопарный , Если он вдруг из-за облаков сизых на степь упадает, 310 Нежного агнца иль зайца пугливого жадный похитить, — Гектор таков устремился, махая ножом смертоносным. Прянул и быстрый Пелид, и наполнился дух его гнева Бурного; он перед грудью уставил свой щит велелепный, Дивно украшенный; шлем на главе его четверобляшный 315 |
|
|
