| Кроме того, есть еще один смысловой оттенок. Разбираемые в этой книге тексты – например, стихи Григория Назианзина или поэмы Нонна Панополитанского – можно с полным правом отнести к позднеантичной литературе. Но мы искали и в этих текстах в первую очередь не отголоски старого, а черты нового; нас занимала не столько отработанная за века гармония инерции, сколько плодотворная дисгармония сдвига – и в этом смысле действительно не поэтика «позднеантичной» литературы, а именно поэтика «ранневизантийской» литературы. Самые фундаментальные литературные принципы мы стремились брать в их подвижном, самопротиворечивом, переходной состоящий. Это всегда интересно для литературоведа, но на сей раз этого очень настоятельно требует сам материал. Никакая эпоха не может быть вполне «равна себе» – в противном случае следующая эпоха не имела бы шансов когда-либо наступить; однако эпоха, о которой говорится в этой книге, особенно далека даже от самого относительного «равенства себе». Ранневизантийская литература дала поэмы Нонна и Романа, эпиграммы Паллада и Павла Силентиария, ораторскую прозу Иоанна Златоуста , философскую прозу Псевдо- Дионисия Ареопагита , историческую прозу Прокопия и Агафия, и это само по себе вовсе не мало; но замечательна она все же не столько своими результатами, сколько тем, что указала пути и создала предпосылки для последующего творчества. Складывавшееся в те века складывалось надолго. Литературовед, который присматривается к поэтике ранневизантийской литературы, как бы занимает наблюдательную позицию у самого истока устойчивых канонов, определивших словесное искусство Древней Руси и всего восточно-европейского, а в меньшей степени – и западноевропейского Средневековья. Последнее слово, употребленное в заглавии книги, – слово «литература». Оно едва ли может подать повод к недоразумениям. Конечно, речь идет о художественной литературе, которая одна только и может иметь «поэтику». Только не надо забывать, что в Средние века границы художественной литературы не всегда пролегали так, как они пролегают теперь. Не только философские трактаты Псевдо-Дионисия, но и «Христианская топография», этот научный (или наукообразный) труд так называемого Косьмы Индикоплевста 2 об устройстве вселенной и земли, находятся внутри этих границ; об исторических сочинениях или о назидательных житиях святых и говорить не приходится. Дело может быть решено не столько отбором материала, сколько четкостью подхода. Литературоведа не может занимать специально ни место «Ареопагитик» в истории философии, ни место «Христианской топографии» в истории знаний о мире; что его занимает, так это место того и другого в истории литературы. |
| Апостол Сибири святитель Иннокентий и писатель Иван Гончаров В жизни писателя Ивана Александровича Гончарова была необыкновенная встреча с человеком, который впоследствии был признан святым и канонизирован Русской Православной Церковью. Возвращаясь в 1854 г. с Дальнего Востока в Петербург через Сибирь, автор «Фрегата " Паллада " » в Якутске лично познакомился с будущим московским митрополитом, а в то время архиепископом Камчатским, Курильским и Алеутским Иннокентием (Вениаминовым). Святитель Иннокентий Святитель Иннокентий (в миру Иван Евсеевич Попов-Вениаминов; 1797–1879) был выдающимся церковным деятелем, миссионером, просветившим светом Евангелия народы Восточной Сибири и Русской Америки. Сначала он был священником в Иркутске, в 1823 г. вызвался ехать священником на остров Уналашку, где обратил в христианство алеутов. Для этого он изучил алеутский язык. Благодаря его стараниям, христианство распространилось по всем Алеутским островам. Затем он был переведен на остров Ситху, где распространил христианство среди колошей. В 1840 г. по смерти жены он принял монашество и стал епископом Камчатским, Курильским и Алеутским. Двадцать семь лет длился его апостольский подвиг в Восточной Сибири. Святое Писание было переведено на якутский, алеутский и Курильский языки. В 1868 г. был назначен митрополитом Московским и Коломенским и стал руководить миссионерским обществом. Честная кончина святителя Иннокентия последовала в страстную субботу в 1879 г. Это ли был не ясный знак его святости? Ныне его святые мощи покоятся в Свято-Успенском соборе Троице-Сергиевой лавры. Нужно сказать, что Гончаров со свойственным ему чутьем осознал необычный масштаб личности владыки, о котором ко времени их встречи уже писали в русских газетах и журналах. Готовясь к путешествию, Гончаров много читал, в том числе и о миссионерской деятельности Русской Церкви в Сибири. Прежде всего прочел он книгу самого преосвященного владыки, тогда еще протоиерея, «Записки об островах Уналашкинского отдела» (1840). Книгу писатель оценил высоко: «Прочтя эти материалы, не пожелаешь никакой другой истории молодого и малоизвестного края. |
| С этой институтски–кадетской горы, с горы белых пелеринок и черных мундирчиков, мне в душу и ныне нет–нет да повеет ранне–весенний ветерок грустной романтической влюбленности. Помню, как на майских выпускных экзаменах мы в перерывы выбегали из ворот училища повертеться перед институтскою оградою, подышать светлою зеленью весенних тополей и темно–зеленым цветом форменных платьев. Вольные казаки, мы задорно фланировали по тротуару, поджидая пока девичья карусель выйдет из глубины двора и с лукавыми взорами из–под благонравно опущенных ресниц пройдет совсем близко мимо нас. Кадетам наши штатские вольности были строго запрещены: гордясь своею военною выправкою, они четкою походкою, не останавливаясь и не поворачивая головы, а лишь «глаза на–ле–во», быстро проходили мимо институтского двора. С булыжника мостовой извозчик сворачивает на немощёный двор. Обогнув старейшую московскую кирку — скорее какую–то гигантскую серо–каменную улитку, чем церковь, — и проехав мимо уютнейшего пасторского особняка с большим стеклянным балконом над красно–желтою площадкой среди молодого яблоневого сада, мы останавливаемся у подъезда трехэтажного корпуса. Сердце падает — сейчас начнется экзамен. В темноватой передней нас радушно приветствует верный друг всех последующих лет, толстенный швейцар Иван, руссейшее обличье которого как–то не идет к петровски–лефортовскому, немецки–слободскому, скорее митавскому, чем московскому, двору реального училища святого Михаила; напоминая кондровских кучеров, оно несколько успокаивает мое замирающее сердце. Покой мой длится однако не долго. Распространяя благодушный запах кофе и сигары, в «раздевалку» быстро входит седоусый и седобровый склеротически–пунцовый человек в длиннополом сюртуке и, не дав опомниться, быстро ведет нас к самому директору. Мы входим в очень странную комнату. Среди античных ваз, лиственных орнаментов и геометрических тел задумчиво молчат на полках под самым потолком Зевс, Афина–Паллада, Гомер и Апполон. У подножья гипсового Олимпа — потрепанные чучела тетеревов, ястребов, белок, сусликов и всякой иной твари. На столах физические приборы и электрические машины: поршни и колбы, синие и матовые стекла. На стенах и даже на дверях — карты. А в середине этого устрашающего новичков «фаустовского» мира — великолепнейшая фигура действительного статского советника, фон Ковальцига, лиценциата Дерптского университета, давно сменившего пасторский «та–лар» своей молодости на форменный синий сюртук, а по торжественным дням и фрак министерства народного просвещения. |
| Отец твой Иннокентий, А. Камчатский. Августа 3 дня 1853. Аян. Письмо 131 Любезнейшие мои, милые мои Ганя и Катя. Господь с Вами да пребудет вечно! Вчера пришла почта с Аяна и привезла письмо из Камчатки от Юлии Егоровны 237 , в котором, между прочим, она пишет, что видела Вас в Камчатке. – С почтою пришло известие, что корабль «Николай» возвратился из Камчатки, и Вы остались на Амуре-все это так хорошо и слава Богу. Но вот что странно: я от Вас неполучил письма никакого и ни одного. Что это значить? я писал отцу Илье, чтобы он разрешил мне это недоумение, потому что нет писем и от них.-О себе скажу Вам, что я, отправясь из Аяна 18 августа, 11-го сентября приехал в Якутск. До Нелькана ехали шесть дней, по Мае плыли 4 ½, дня, по Алдану 7 ½ ; а остальное-до Якутска. На Алдане я простудился и получил кашель, который и до сей поры мучит меня; но надеюсь, по милости Божией, избавиться от него скоро. По прибытии в Якутск, я получил письмо от Иннокентия 238 , а в нем и к Вам, который и посылаю к Вам с тем, чтобы письмо на мое имя было ко мне возвращено. Помещение для меня в монастыре очень хорошее-тепло и сухо. Прощайте, Господь с вами! Жду от Вас писем с нетерпением. Отец Ваш Иннокентий, А. Камчатский. Сентября 20 дня 1853. Якутск. Здесь, в Якутск, преосвященный Иннокентий горячо отдался переводу св. книг на Якутский язык, и вот что пишет о этих его занятиях наш знаменитый писатель, Ив. А. Гончаров, в своем сочинении: «Фрегат Паллада» (Изд. 3, ч. 2. Спб. 1879 г. стр. 519–522): «....Преосвященный Иннокентий подвизается здесь на более обширном поприще, начальствуя паствой двухсот тысяч Якутов, несколько тысяч Тунгусов и других племен, раскиданных на пространстве тысяч трех верст в длину и ширину области. Под его руководством перелагается евангельское слово на их скудное, не имеющее права гражданства между нашими языками, наречие. Я случайно был в комитете, который собирается в тишине архипастырской келии, занимаясь переводом Евангеля. Все духовныя лица здесь знают Якутский язык. |
| Кресты на христианских храмах в Стамбуле стало разрешено ставить только в XIX в., благодаря влиянию православной России. Раньше здесь совершались ежедневные богослужения для паломников из России, отправлявшихся на Афон и в Святую землю. Но сегодня богослужения по воскресеньям и праздничным дням совершаются только в подворье Андреевского скита, а в остальных двух — всего лишь несколько раз в год. Так, в Пантелеймоновском подворьи богослужение совершается на 2й день Пасхи и 9 августа — в день памяти святого великомученика и целителя Пателеимона. Следует также отметить, что все три подворья, принадлежавшие ранее Русской Православной Церкви, сегодня перешли в другие юрисдикции — Андреевское принадлежит болгарскому Ватопедскому монастырю на Афоне, Ильинское находится в ведении Русской Зарубежной Церкви, а Свято-Пантелеймоновское — в юрисдикции Константинопольского патриарха. А ведь до революции в Одессе тоже было три подворья этих русских афонских обителей, и паломники, отправлявшиеся в Святую землю, всегда чувствовали себя как дома на всем протяжении долгого путешествия. Несколько тысяч человек из России ежегодно посещали Палестину; вот названия только некоторых пароходов, перевозивших русских богомольцев: «Владимир», «Лазарев», «Олег», «Одесса»: «Константин», «Паллада», «Таврида», «Царь», «Цесаревич», «Чихачев» и др. О связях России с Оттоманской империей паломникам напомнило посещение мечети Сулеймана I. Построенная в 1555–1556 гг. на вершине холма, господствующего над Золотым Рогом, мечеть является вертикальной доминантой города, соперничая с храмом Святой Софии. В саду за мечетью, среди многочисленных могил находится гробница, построенная в форме восьмиугольника и облицованная майоликовыми плитами. Здесь похоронена жена Су¬леймана I — Роксолана. Взятая турками в плен с Подола или Волыни, она была славянского происхождения; есть сведения, что Роксолана была дочерью православного священника Лисовского. Став женой Сулеймана I, она оказывала немалое влияние на политические дела империи. |
| Генерал Сергей Унковский, «иждивением» которого была написана эта икона, был братом Ивана Семеновича Унковского – капитана легендарного фрегата «Паллада». Плавание к японским островам этого парусного военного судна увековечил в своих путевых записках писатель Иван Гончаров, который был одним из участников экспедиции. Выйдя из Кронштадта, корабль обошел Европу с севера, прибыл к Островам Зеленого мыса, обогнул Африку, после чего вышел к Сингапуру, Гонконгу, Шанхаю и, наконец, прибыл в страну восходящего солнца. Япония тогда только-только открывала себя для европейцев. До середины XIX века иностранцы не могли попасть в страну под страхом смертной казни, поэтому экспедиция «Паллады» стала одним из первых значимых контактов японцев и европейцев. Вторая старая икона, которая так же вернулась в храм села Вельяминово спустя много лет, изображает святого Феодосия Черниговского. Этот святой жил в XVII веке на Украине и был одним из тех, кто выступал за верность православному учению в условиях натиска польского католического духовенства и униатов. В 1942 году, еще в те времена, когда в зале церкви было устроено зерновое хранилище, одна молодая сотрудница этого склада, заметила большую икону на стене церкви. Почему-то девушке пришла в голову идея унести икону к себе домой, хотя сделать это было не так просто: высота иконы составляла полтора метра. Тем не менее, она с большим трудом донесла икону к себе в село Успенское. Спустя 56 лет, когда церковь вновь открыли, ей, уже пожилой женщине, приснился сон, в котором святой с иконы стоял среди мусора и велел отнести себя обратно. Испугавшись этого сна, женщина пришла в храм и рассказала обо всем священнику. Образ Феодосия Черниговского вернулся в стены церкви и с тех пор наряду с «Млекопитательницей» особо почитается местными жителями и гостями из Домодедово, Москвы, Чехова и других городов. С сайта: http://mosregtoday.ru/news/Истории святынь Подмосковья/Антон Саков. Две иконы, вернувшиеся в сельский храм. Комментарии и обсуждение Ваш комментарий будет первым. |
| Когда я читаю, например, что Христос вышел из пещеры, как Митра из скалы, мне кажется, что это пародия на сравнительное изучение религий. В каждом предании, даже ложном, есть суть, есть самое главное. Предание о божестве, появляющемся, как Паллада, в расцвете сил, без матери, без детства, по сути своей не похоже на рассказ о Боге, родившемся как самый простой ребенок и совершенно зависевшем от Матери. Мы можем отдать предпочтение любому из этих преданий, но не можем отрицать, что они — разные. Отождествлять их из-за того, что в обоих есть скала, так же нелепо, как приравнивать потоп к Крещению, потому что и там и здесь есть вода. Миф Рождество или тайна, пещера играет в нем совсем особую роль — она говорит о том, что Бог наш был бездомным изгоем. Однако о пещере вспоминают реже, чем о других атрибутах Рождества. Причина проста и связана с самой природой возникшего тогда мира. Нелегко увидеть и описать новое измерение. Христос не только родился на земле — Он родился под землей. Первое действие божественной трагедии развертывалось не выше зрителя, а ниже, на темной потаенной сцене. Почти невозможно выразить средствами искусства одновременные действия на разных уровнях бытия. Что-то подобное могли изобразить в средние века; но чем больше узнавали художники о реализме и перспективе, тем труднее им становилось изобразить ангелов в небе, пастухов на холмах, сияние в самом холме. Может быть, к этому ближе всего подошли средневековые гильдии, которые возили по улицам вертеп в три этажа, где наверху было небо, внизу ад, а посредине — земля. Но в вифлеемском парадоксе внизу было небо. В этом одном — дух мятежа, дух перевернутого мира. Трудно выразить или описать заново, как изменила саму идею закона и отношение к отверженным мысль о Боге, рожденном вне общества. Поистине после этого не могло быть рабов. Могли быть и были люди, носящие этот ярлык, пока Церковь не окрепла настолько, чтобы его снять, но уже не могло быть язычески спокойного отношения к рабству. Личность стала ценной в том особом смысле, в каком не может быть ценным орудие, и человек не мог более быть орудием, во всяком случае — для человека. |
| Пребывая в полном одиночестве, не принимаемый в игры своих товарищей, я наполнял свободное время чтением. Большое удовольствие доставляло мне чтение путешествий наших выдающихся писателей. С увлечением читал я, например, «Письма русского путешественника» Карамзина, «Фрегат Паллада» Гончарова, «Корабль Ретвизан» Григоровича. Глубокое утешение во всех своих бедах я находил в церкви. Свою детскую религиозность я сохранял в полной мере. Вечером перед сном я становился на колени и молился, что исполняли немногие из моих товарищей. Все православные гимназисты обязаны были являться в праздники в гимназическую церковь имени св. Сергия Радонежского на всенощную и на литургию. Церковь была типично православная, светлая, радостная, с благостными ликами Спасителя, Богоматери и Святых. Мы стояли чинно, рядами; паркет блестел, хорошо натертый. Гимназический хор пел красиво, исполняя песнопения и обиходным напевом и разучивая иногда произведения современных композиторов. «Я внимательно следил за службою и хорошо знал порядок богослужения. Тягостное одиночество мое длилось два года, во втором и третьем классе. Удивляюсь тому, как я вынес это без тяжелого душевного расстройства. Наконец, старшие воспитанники обратили внимание на это ненормальное положение и стали убеждать моих товарщей прекратить ссору. Кажется, особенно повлиял на моих товарищей ученик шестого класса Шультецкий, который славился у нас, как выдающийся шахматист. Примирение состоялось, и с тех пор отношения мои с товарищами были вполне хороши. На летние каникулы мы всею семьею ездили в имение «Горы» брата моей матери, Александра Антоновича Пржи- ленцкого. Мы нанимали в Витебске еврейскую «балаголу», большую телегу с парусиновым верхом на случай дождя и ехали в ней сто верст по шоссе до города Невеля: в то время еще не было железной дороги между этими городами. Большое удовольствие доставляли на этом пути беседы с евреем извозчиком. Эти простые, необразованные люди проявляли напряженную умственную жизнь и наличие духовных интересов. Такой извозчик задавал нам иной раз замысловатую арифметическую задачу; когда я для решения ее составлял алгебраическое уравнение, он останавливал меня: «Нет, панич, ис алгеброю ви это легко решите; а вот ви спро- буйте без алгебры». Или иной извозчик рассказывал о Талмуде и встречающихся в нем тонких различениях. Например, он ставил вопрос — ответствен ли человек, бросивший без всякого дурного умысла камень вверх, если этот камень, падая вниз, упадет кому-либо на голову и убьет его. Ответ был таков: если камень брошен вертикально, то ответственности за последствия нет, так как сила бросившего не участвует в ударе, нанесенном при падении, но если камень был брошен хотя бы немного наклонно, то доля ответственности падает на бросившего камень (его сила обуславливает горизонтальную слагаемую движения камня даже и при падении его вниз). |
| 625 В 1892 г. отмечалось 900-летие Волынской епархии (см.: Будилович А. С. 900-летне Волынской епархии//Славянское обозрение. 1899. Т. 1. Апрель. С. 511–524). – Ред. 626 Павел (Лебедев Петр Васильевич; 1827–1892) – один из выдающихся русских иерархов по своей административной деятельности. Закончил СПбДА магистром в 1853 г.; с 1859 г. был в ней инспектором и профессором догматического богословия; с 1868 г. – епископ Выборгский, затем Ладожский, с 1871 г. – Кишиневский, с 1879 г. – архиепископ, с 1882 г. экзарх Грузии и член Святейшего Синода, с 1887 г. – архиепископ Казанский. Архиепископ Павел был представительной наружности, обладал большим административным умом, твердой волей, решительным и крутым характером. Управление его церковными делами в Грузии было особенно тяжело для грузин, и его покушались там даже убить. Понятно, что он не особенно нравился современникам, и в заграничных изданиях, а в последнее время и в грузинских произведениях его не щадят. В 1885 г. он восстановил в Пицунде древний храм Успения Божией Матери, построенный в VI в. императором Юстинианом Великим ; храм этот несколько веков подряд был в развалинах, и православные кавказцы, кичащиеся своею любовью к древним христианским памятникам, не могли изыскать средств к его восстановлению, да едва ли знали и о самом существовании его. См.: Родосский А.С. Биографический словарь. С. 335–336. – Изд. 627 Вышеславцев Алексей Владимирович, если только о нем здесь упоминается, был известным путешественником, родился в 1831 г., окончил Московский университет, был врачом в Полтавском пехотном полку, во время крымской кампании был с полком на Малаховом кургане, результатом чего появилась целая серия его статей в «Современнике» и «Русском вестнике», вроде «Сутки на Малаховом кургане»; после был врачом на клипере «Пластун», на каковом (с 1857 по 1859 г.) плавал вокруг света и напечатал свои «Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания», доставившие ему хорошую известность; многие страницы этой книги своим художественным описанием напоминают «Фрегат «Паллада» Гончарова. Вышеславцев много занимался искусством, особенно историей живописи; он много путешествовал по Италии и Греции, был в Константинополе. В 1861–1863 гг. был мировым посредником в Тамбовском уезде. Умер в 1888 г. См.: Брокгауз–Ефрон. Кн. 14. С. 587. – Изд. Данное письмо написано архимандритом Михаилом из Афин и может быть датировано 1891–1892 г. Следовательно, со времени смерти А. В. Вышеславцева прошло более трех лет и автор письма не мог говорить об этом как о новости. Вряд ли, таким образом, упоминаемый в письме Вышеславцев может быть отождествлен с известным путешественником и историком искусства А. В. Вышеславцевым. – Ред. 15 См. прим. 1, с. 539. |
| Отец Аввакум при жизни не спешил публиковать результаты своих трудов и для своих огромных знаний написал сравнительно немного. «Для него приобретение знаний само по себе составляло конечную цель, независимо от дальнейшего их приложения, – отмечал И. П. Соколов. – Если ему представлялся повод обнаружить их по поручению начальства или по чьей-либо просьбе, он поражал глубиной их и разносторонностью. Когда же ничто не вызывало его на это, он жил своей внутренней жизнью, продолжая расширять и углублять постоянным размышлением запас своих сведений и не чувствуя потребности выступать с ними в печати». По выражению историографа Пекинской миссии иеромонаха Николая (Адоратского), о. Аввакум «унес с собой в могилу свою удивительную ученость». ... Вспоминая своих спутников по плаванию на фрегате «Паллада», И. А. Гончаров написал дополнительную главу, озаглавленную «Через 20 лет». Вот строки, посвященные корабельному священнику: «Одних унесла могила: между прочим архимандрита Аввакума. Этот скромный ученый, почтенный человек ездил потом с графом Путятиным в Китай, для заключения Тяньцзиньского трактата, и по возвращении продолжал оказывать пользу по сношениям с китайцами, по знакомству с ними и с их языком, т.к. он прежде прожил в Пекине лет пятнадцать при нашей Миссии. Он жил в Александро-Невской Лавре и скончался там лет 8 или 10 тому назад». Эти строки можно дополнить отзывом секретаря Русского географического общества Ф. Р. Остен-Сакена, опубликованным вскоре после кончины о. Аввакума: «Доброта и простота покойного были безграничны. Кто знал его близко, не мог не любить. Это был светильник, который не для себя существовал, но от которого заимствовало свет и теплоту все, что окружало его». Архимандрит Аввакум (Честной). Дневник.., С. 93. Письмо А. А. Труневу в г. Старицу. 25 сентября 1857 г. из Шанхая. Там же, С.100-101. Письмо А. А. Труневу в Старицу 25 сентября 1857 г. из Шанхая. Цит. по: Соколов И. П., указ. соч.//ТЕВ, 1899, С. 249. Васильева С. А., указ. соч., С.20. |
|
|
