| Обратимся к материалу, из которого была изготовлена завеса, и к способу его обработки. Несомненно, что это всё имело символический характер. Расшифровка символики завесы открывает ветхозаветное значение преграды. Мишкан и парокет были сделаны из покрывал крученого виссона и из голубой, пурпуровой и червленой шерсти ( Исх 26:1 ). Прежде всего разберёмся в терминологии. Под виссоном и шерстью скорее всего подразумевается одна и та же материя, либо ткани, близкие друг другу по составу. В качестве доказательств можно привести два аргумента. Во-первых, по древнему и строгому иудейскому обычаю категорически запрещается смешивать шерсть с каким-либо другим видом ткани. Для шерстяных изделий были предназначены даже отдельные веретёна, в то время как для льняных и хлопчатобумажных изделий можно было использовать один и тот же ткацкий станок 18 . Во-вторых, по Геродоту, виссон сделан “из древесной шерсти”: шерстью могли называть всякого рода материю, но при этом принципиально разделять её происхождение — животное или растительное. По мнению многих исследователей, виссон — это либо лён, либо хлопок 19 . В Египте под этим названием подразумевали льняное полотно, которое употреблялось как составная часть жреческих и царских одежд и при мумифицировании и считалось очень дорогим. Лён мог быть очень тонким (Иосиф Флавий сравнивает его тонкость с “кожей змеи”) 20 , практически полупрозрачным, белого (или, по толкованию Филона Александрийского, фиолетового) 21 оттенка. При необходимости он хорошо впитывал красители и приобретал густой, насыщенный цвет. Для изготовления завесы Скинии использовались чистые, естественного оттенка нити виссона, которые искусно переплетались с нитями, окрашенными тремя разными красками: голубой, пурпуровой, червлёной. Но если внимательно вникнуть в данное указание, касающееся расцветки ткани, то можно заметить, что белый (или фиолетовый) оттенок близко сочетается с голубым, пурпуровый — с червлёным (то есть красным). Таким образом, завеса была соткана из гармоничных цветов, которые не контрастировали, а напротив, мягко переливались, углубляли друг друга, выявляя тончайшие тона. Стоит также отметить, что происхождение красителей — растительное и животное — создавало особо богатые и глубокие цветовые градации. Григорий Нисский так пишет об их сочетании: “разноцветные завесы искусной ткацкой работы, где различные цвета сочетались друг с другом, придавая ткани красоту”. |
| Обратимся к материалу, из которого была изготовлена завеса, и к способу его обработки. Несомненно, что это всё имело символический характер. Расшифровка символики завесы открывает ветхозаветное значение преграды. Мишкан и парокет были сделаны из покрывал крученого виссона и из голубой, пурпуровой и червленой шерсти (Исх 26:1). Прежде всего разберёмся в терминологии. Под виссоном и шерстью скорее всего подразумевается одна и та же материя, либо ткани, близкие друг другу по составу. В качестве доказательств можно привести два аргумента. Во-первых, по древнему и строгому иудейскому обычаю категорически запрещается смешивать шерсть с каким-либо другим видом ткани. Для шерстяных изделий были предназначены даже отдельные веретёна, в то время как для льняных и хлопчатобумажных изделий можно было использовать один и тот же ткацкий станок 18 . Во-вторых, по Геродоту, виссон сделан “из древесной шерсти”: шерстью могли называть всякого рода материю, но при этом принципиально разделять её происхождение — животное или растительное. По мнению многих исследователей, виссон — это либо лён, либо хлопок 19 . В Египте под этим названием подразумевали льняное полотно, которое употреблялось как составная часть жреческих и царских одежд и при мумифицировании и считалось очень дорогим. Лён мог быть очень тонким (Иосиф Флавий сравнивает его тонкость с “кожей змеи”) 20 , практически полупрозрачным, белого (или, по толкованию Филона Александрийского, фиолетового) 21 оттенка. При необходимости он хорошо впитывал красители и приобретал густой, насыщенный цвет. Для изготовления завесы Скинии использовались чистые, естественного оттенка нити виссона, которые искусно переплетались с нитями, окрашенными тремя разными красками: голубой, пурпуровой, червлёной. Но если внимательно вникнуть в данное указание, касающееся расцветки ткани, то можно заметить, что белый (или фиолетовый) оттенок близко сочетается с голубым, пурпуровый — с червлёным (то есть красным). Таким образом, завеса была соткана из гармоничных цветов, которые не контрастировали, а напротив, мягко переливались, углубляли друг друга, выявляя тончайшие тона. Стоит также отметить, что происхождение красителей — растительное и животное — создавало особо богатые и глубокие цветовые градации. Григорий Нисский так пишет об их сочетании: “разноцветные завесы искусной ткацкой работы, где различные цвета сочетались друг с другом, придавая ткани красоту”. |
| Хотя постройка VI в. повторяет очертания предшествующей эпохи, но именно алтарная часть претерпела наибольшие изменения. Скорее всего эти изменения были не только результатом развития архитектуры за тот промежуток времени, который разделял обе постройки, но имели и принципиальное значение. Здесь кроется очень важный для символики алтарной преграды творческий замысел, связывающий Вифлеемскую базилику и Иерусалимский храм. Планы Вифлеемской базилики (внизу – IV век, сверху – VI век) Прежде всего необходимо выяснить, как выглядел алтарь Вифлеемской базилики изначально, до реставрации VI в. Базилика IV века состояла из трёх частей: атриума, базилики (квадратной формы) и алтарной части в виде октагональной часовни. Октагон (7,9 м — длина каждой стороны по внешнему периметру) располагался прямо над пещерой Рождества. С базиликой его соединяли три входа, располагавшиеся по одной прямой и оформленные аналогично западному фасаду храма. Центральный вход, самый широкий (во всю длину западной грани октагона), вёл из центрального нефа по лестничному (двухступенчатому) пролёту непосредственно к Гроту, в то время как северный и южный входы, более узкие, открывали доступ в две симметрично расположенные треугольные комнатки. “Гипотенузы” их равносторонних треугольников совпадали с северо- и юго-западными сторонами октагона. Так выглядел алтарь Вифлеемской базилики при Константине. Доступ в саму пещеру был запрещён для большинства паломников, хотя был ли он вообще возможен — даже для самых почётных клириков — вопрос дальнейших археологических работ и научных дискуссий, так как до сих пор не выяснено, был ли спуск в пещеру в виде туннеля или тот небольшой проход, что обнаружен внутри северо-восточной стороны октагона — более позднее дополнение? Крауфут считает, что внутри пещеры не мог находиться алтарь, и сам Грот был предназначен только для созерцания и поклонения паломников, но не для служб. С одной стороны, эти меры можно понимать просто как предосторожность: место Рождества было непричастно к доброй паломнической традиции “что-нибудь взять на память”. |
| Внутренняя преграда Скинии представляла собой сплошную поверхность, разомкнутую лишь посередине, из плотно прилегающих друг к другу четырёх брусьев; те в свою очередь упирались в боковые стены. Таким образом, шесть брусьев указанной ширины (1,5 локтя), должны были уместиться в отрезок длиной 10 локтей (ширина Скинии). Для единственного центрального промежутка — входа в Святая Святых — оставалось расстояние узкое (около 1 локтя), но всё же достаточное для того, чтобы доступ для человека был возможен. Преграда и не могла быть совершенно непроницаемой стеной по определению, но цель её архитектуры в том и заключалась: хранить таинственность скрытого от глаз людей Ковчега Завета — Шехину (евр. ‘местопребывание’), то есть облако, в котором присутствовал Бог. Даже священник, проникавший в Святая Святых для кропления крышки Ковчега кровью жертвенного животного, в том полном мраке, который здесь царил, не мог ничего разглядеть. Столбы преграды хотя и не были в той же степени, что и стены, функциональными, но также служили опорой для тяжёлых покрывал, из которых сделана крыша Скинии. Тем не менее, в отличие от стен, брусья преграды были лишены поперечных укреплений. Вероятно, прочность Скинии была обеспечена настолько, чтобы в данном случае, при оформлении внутренней перегородки, можно было позаботиться исключительно об изяществе её облика. Важной частью преграды была завеса (парокет). Святитель Григорий Нисский, говоря о разделении между Святилищем и Святая Святых, вообще упоминает только завесу, не обращая внимания на деревянный остов преграды 16 . Она крепилась к золотым крюкам, сделанным в верхней части колонн на той стороне, которая обращена внутрь Святого. Этот тяжёлый тканный занавес был сделан тем же способом, что и нижние покровы Скинии (мишкан,что значит ‘обитание’), и составлял единое целое с общим интерьером. Правда, в отличие от мишкана, парокет свешивался до самого пола (иначе вход в Святая Святых был бы открыт) и таким образом полностью закрывал колонны преграды. В Толковой Библии Лопухина на основании точных и выверенных расчётов размеров нижнего покрова в соответствии с указаниями в Библии делается вывод, что “он не достигал земли более чем на локоть”. Это было сделано не случайно, а намеренно: не следовало ткани с изображением херувимов спускаться до самой земли. Не достигая пола, завесы оставляли открытыми нижнюю часть стен Скинии. Их рифлёная позолоченная поверхность, составленная из плотно соединённых полуцилиндрических форм, и линия серебряных баз весьма изящно сочетались с богатой отделкой нижних покрывал. |
| Читая лекции; студентам, Е. Е. деятельно занимался обработкою своих исторических изысканий для печати. Первым его научным трудом (если не считать магистерскую диссертацию «Об образе действования православных государей греко-римских в IV, V и VI веках в пользу Церкви против еретиков и раскольников», напечатанную в Прибавлениях к Творениям Св. Отцов за 1859 год), было исследование о славянских первоучителях под заглавием «Константин и Мефодий апостолы Славян». Труд этот Е. Е. был представлен в Академии Наук на премию и в 1868 году удостоен полной Уваровской премии. К истинному сожалению друзей науки, исследование Е. Е. о славянских первоучителях, несмотря на выдающиеся достоинства оного, не было напечатано 2 . Вторым ученым трудом Е. Е. было сочинение под заглавием «Краткий очерк истории православных церквей болгарской, сербской и румынской или молдо-валашской» (напеч. в Москве в 1871 году) 3 . Кроме того, напечатаны —3— были Е. Е. две статьи: «Очерк истории просвещения у греков со времени взятия Константинополя Турками до настоящего столетия» (Прав. Обозр. 1872. т. 1 и 2) и «История алтарной преграды или иконостаса в православных церквах» (чит. на втором археологическом съезде в С.-Петербурге и напеч. в Прав. Обозр. 1872. т. 2). В конце мая 1872 года Е. Е. отправился в ученое путешествие в Грецию и славянские православные земли «для ближайшего ознакомления с внутренним бытом современной и памятниками исторической церковной жизни православных народов». Путешествие это продолжалось полтора года. Как видно из отчета о путешествии, который представлен был им в начале 1874 года в Совет Академии, Е. Е. провел около четырех месяцев в Вене, считая и поездку в Галицию, затем около четырех месяцев в Белграде, считая и поездку по сербскому княжеству, затем полгода в Константинополе, из которого совершил на Пасху 1873 года поездку в Иерусалим, после чего посетил Афон, Афины, Рим и некоторые другие итальянские города с их многочисленными и разнообразными памятниками церковной древности. Во всех городах, или местностях, в которых был, он наблюдал и сам лично церковную жизнь православных народов и расспрашивал о ней других, заслуживающих доверия, лиц, занимался в библиотеках, читал рукописи и наиболее редкие печатные издания, изучал памятники церковной археологии 4 . |
| С исихазмом связал явление русского иконостаса и Л. А. Успенский , сосредоточивший внимание на символической природе и литургических смыслах алтарной преграды 9 . Главная идея иконостаса разъяснение таинства Евхаристии. Иконографическое строение иконостаса, по мнению JI. А. Успенского , соответствует литургической молитве перед эпиклезой и призвано представить образ Домостроительства спасения. В работе было обращено внимание на проблему взаимоотношения иконостаса и системы росписей. Не осталось незамеченным и наблюдение о совпадении формирования иконостаса с распространением русских ересей, отрицающих реальность Евхаристического таинства. Краткий и содержательно емкий текст Л. А. Успенского оказал влияние на многих отечественных исследователей, оценивших перспективность его литургического подхода. В 1960–1970-е годы появился ряд работ, связанных с новыми реставрационно-археологическими исследованиями. Архитектурной композиции русского иконостаса посвящено несколько работ М.А. Ильина 10 . Приведя новые археологические и письменные свидетельства, он показал, что структура иконостаса складывается постепенно в XIII–XIV вв. В качестве нового источника, донесшего до нас некоторые формы ранних иконостасов, М.А. Ильин использовал оклады Евангелий, возможно, повторяющих монументальные структуры. Важным представляется и поставленный вопрос о взаимоотношении иконостаса и архитектурной декорации храма. Разные аспекты истории русского иконостаса были рассмотрены в исследованиях Л.В. Бетина 11 . Автор предложил типологическую классификацию алтарных преград, взяв за основу меняющийся состав деисусного чина. Как важнейшую особенность русского иконостаса он выделил историзм, определивший развитие многоярусной структуры, включающей пророческий и праотеческий ряды. Самого серьезного внимания и дальнейшего изучения заслуживает гипотеза о возможной связи русского иконостаса рубежа XIV-XV вв. с литургическими реформами митрополита Киприана, введением новой редакции Иерусалимского устава и развитием чина проскомидии. Эти изменения привели к возрастанию роли внутренних и внешних границ алтарного пространства, а также способствовали драматизации литургического действа и акцентации его мистической природы. Мысль, высказанная еще в дореволюционной литературе И.Д. Мансветовым в работе «Митрополит Киприан в его литургической деятельности» (М., 1882), получила в трудах Л.П. Бетина новое подтверждение, хотя, к сожалению, не была последовательно аргументирована. |
| В южной части новгородского храма в древности известен только один придел – Рождества Богородицы в восточной части южной галереи. Его посвящение находит самую прямую аналогию с посвящением придела Софии Киевской праведным Иоакиму и Анне, родителям Богородицы. Следует вспомнить, что, по некоторым сведениям, еще до постройки Софийского собора в Новгороде появилась деревянная церковь Иоакима и Анны, может быть, в связи с именем первого новгородского епископа Иоакима. Этот храм, в позднейшие века тесно связанный с Софийским собором, зависевший от него, был в XVI в. упразднен, а его престол переместился в специально устроенный придел Софийского собора. к югу от придела Рождества Богородицы 339 . Галереи Софии Новгородской, с их приделами, играют более значительную роль в пространстве храма чем в Софии Киевской. Крайние боковые нефы новгородского храма очень узкие, служат словно связующими звеньями между главной частью храма и приделами в галереях. Установив черты подобия в сакральном пространстве Софийских соборов в Киеве и в Новгороде, обратимся к вопросу о древнейших иконах новгородского храма. До недавнего времени при изучении первоначального убранства Софии Новгородской принимались во внимание две ее древнейшие иконы «Спас Златая риза» и «Апостолы Петр и Павел»; предполагалось, что обе они были настолпными. «стилосными», и помещались у западных граней предалтарных столбов. Высказывалось также мнение, что икона апостолов могла находиться в жертвеннике, поскольку жертвенник и северная зона алтарной части иногда в храмах византийского круга посвящались верховным апостолам 340 . Такое расположение икон не подвергалось сомнению и после открытия Г. М. Штендсром в 1962– 1965 гг. остатков деревянной алтарной преграды между парой центральных предалтарных столбов 341 . Но в 1991 г. появилась иная интерпретация алтарной преграды: как наглухо закрытой, с двумя иконами («Спас на престоле» и «Апостолы Павел и Петр») по сторонам царских врат 342 . Это предположение кажется нам ошибочным. Во-первых, никаких следов членения алтарной преграды не сохранилось. Во-вторых, расположение икон новгородского Софийского собора в проемах алтарной преграды в XI в. представляется маловероятным, если исходить из современных знаний о византийском храмовом декоре этого времени. На этом вопросе следует остановиться подробно. |
|
|
